***
Уотсон снова ушёл из коттеджа без своих проклятых очков. Спешу добавить, что упомянутый предмет был проклят только самим добрым доктором. Я, например, чувствовал, что очки придавали его знакомому лицу некую очаровательную ауру достоинства. Ох, как он ныл и переживал из-за необходимости носить их, когда вернулся в наши комнаты на Бейкер-стрит в тот давний день. Очевидно, он пришёл прямо из приёмной некоего доктора Брауна, самого уважаемого практикующего офтальмолога. Браун также был знаком с Уотсоном ещё со времен его учёбы в университете в Эдинбурге. Часть ворчания в тот день, по-видимому, была сосредоточена на возмущении тем, что другой мужчина, казалось, совсем не постарел с тех пор и, конечно же, не нуждался в очках. Смешно, но иногда я позволял себе размышлять о том молодом Джоне Уотсоне, которого знал Браун. До того, как дисциплина войск Её Величества закалила его, а ужасы войны разрушили его, он должно быть, был проницательным и жизнерадостным учащимся. Прежде чем его смыло, как мусор, на неумолимый берег выгребной ямы, которой был Лондон. Иногда меня глупо огорчало, что я не знал того энергичного молодого Уотсона. Или, что ещё глупее, маленького мальчика, которым он когда-то был, заядлого спортсмена и весёлого ребёнка в компании других мальчиков, всегда готового к стычке или какой-нибудь другой шалости. Но мой рациональный ум вскоре заявил бы о себе, и я был бы вынужден признать, что молодой Уотсон и молодой Холмс были бы как небо и земля. Может быть, он был никем иным, как просто ещё одним мучителем странного и долговязого мальчика с неземными глазами? Возможно, я немного наивен в этом вопросе, но я предпочитаю думать, что Джон Уотсон всегда был выше подобных вещей. Мы могли бы быть приятелями. Хотя на самом деле мы не встречались до того дня в лаборатории Бартса, иногда мне кажется, что мы всегда знали друг друга. Обнадёживает то, что я не одинок в этой ужасной сентиментальности, поскольку много лет назад сам Уотсон сделал аналогичное наблюдение. По этому случаю мы наняли небольшой экипаж, чтобы совершить довольно утомительное путешествие в уединённое поместье клиента в самом сердце графства Суррей. Детали расследования носили в высшей степени секретный характер, на чём настаивал мой надоедливый брат, поэтому вместо того, чтобы воспользоваться экипажем и кучером, я сам гнал резвую гнедую кобылку по просёлочным дорогам. − У вас уверенные руки, − заметил Уотсон в какой-то момент. Я слегка улыбнулся ему. − Заслуга моей напрасно потраченной юности, − ответил я. Уотсон немного подвинулся на маленьком сиденье, отчего наши бёдра соприкоснулись. Никто из нас не прокомментировал это. Никто из нас не отодвинулся. − Я всегда считал, что вся ваша юность прошла либо в библиотеке, либо в лаборатории, − произнёс Уотсон через мгновение. Хорошенькая лошадка вскинула голову, будто её позабавило это замечание. − Ох, у меня были моменты бунта, − признался я. Это было всё, что я намеревался сказать по этому поводу, зная по опыту, что ничего хорошего не добьёшься, упомянув о сомнительных скачках, которые произошли, когда я учился в Кембридже, и в которых я стал довольно искусным. Или выигрыши в этих гонках, которые давали средства на ещё более сомнительные вещества, которые я обнаружил в начале учёбы в университете. Ирония судьбы, на самом деле, учитывая историю пари моего дорогого друга. Конечно, его (редкие) выигрыши были потрачены не на кокаин и героин, а только на дальнейшие неудачные ставки. Уотсон только промычал что-то в ответ на мой неопределённый комментарий, и у меня возникло ощущение, что он очень хорошо знает, чего я не говорю. И никто из нас так и не подвинулся на сиденье. Тема моего прошлого была милосердно оставлена позади, поскольку мы продолжали наслаждаться приятным днём. Было солнечно и тепло, и компания, как всегда, была очень приятной. Мы беседовали на самые разные темы: от последних научных достижений в области химии и медицины до положительного отклика на последние заметки Уотсона для «Стрэнда» и качества портвейна в маленькой гостинице, в которой мы провели предыдущую ночь. Добрый хозяин этого заведения за весьма разумную плату предоставил нам корзину с завтраком, и поэтому мы остановились у небольшого ручья, чтобы устроить пикник в тени нескольких деревьев. Полли, дружелюбная лошадка, с удовольствием напилась холодной чистой воды, а затем удовлетворённо ткнулась носом в траву. Тем временем мы с Уотсоном устроились на пледе, чтобы насладиться толстыми бутербродами с холодной говядиной и сытной горчицей, за которыми последовали щедрые ломтики пирога. Уотсон с тихим восторгом взирал на пасторальный пейзаж вокруг нас. − Едва ли можно представить себе ужасные преступные деяния, происходящие в таком месте, − удовлетворённо сказал он. Я не смог сдержать тихое фырканье. − Не говорите глупостей, Уотсон. Разве я не говорил не раз, что сельская местность превосходит даже самые грязные лондонские переулки по греху и преступлениям, происходящим прямо за её милым фасадом? − Я указал на залитый солнцем пейзаж. − Нужно ли мне напоминать вам, что на самом деле мы здесь только из-за смертельных проступков? Уотсон признал эту истину с кривой улыбкой. Моя ответная улыбка была неизбежна. В то время мы оба были жителями Лондона и не могли представить себе жизни в каком-либо другом месте. Никто из нас ещё не задумывался о коттеджах в Сассексе или даже о возможности состариться, потому что мы всё ещё были молодыми людьми. Конечно, время всё меняет. Наш обед прошёл в молчании, и вскоре мы вернулись в экипаж для последней части нашего путешествия. Уотсон, казалось, о чём-то размышлял, но я не стал спрашивать, что занимало его мысли, потому что знал, что он скажет мне, когда будет готов. И довольно скоро он начал говорить: − Мы неплохо ладим друг с другом, не так ли? Я взглянул на него. − Это искренний вопрос? − Не совсем. Я просто думал о том, как мы, казалось, приспособились друг к другу так быстро и так хорошо. Годы, прошедшие с того дня в Бартсе, были весьма примечательными. − Он бросил на меня взгляд, будто ожидал, что я не соглашусь. Конечно, я этого не сделал. Ни один из нас не захотел упоминать о тех двух ужасных годах моего так называемого «отсутствия». Моё возвращение после этого испытания было бурным, сопровождалось праведным гневом со стороны Уотсона и тихой, но отчаянной мольбой с моей стороны. Вскоре после этого почти невеста тихо исчезла, и о ней больше никогда не упоминали. Холмс и Уотсон возобновили жизнь на Бейкер-стрит, и всё было хорошо. Возможно, не совсем идеально, но поскольку я даже не мог назвать, что именно удерживало нас от совершенства, я решил не зацикливаться на этом. − Да, Уотсон, − сказал я наконец. − Мы действительно замечательно ладим друг с другом. И мы всегда ладили. Это, казалось, удовлетворило его, и он с лёгким вздохом расслабил плечи. − Иногда мне кажется, что мы всегда знали друг друга. В такой момент моей обычной реакцией была бы лёгкая насмешка над его склонностью романтизировать нашу жизнь, точно так же, как он украшал наши расследования сентиментальностью в своих рассказах. Но на этот раз я промолчал. Делайте из этого всё, что хотите. И если следующий поворот дороги снова прижал наши тела друг к другу, ни один из нас не упомянул об этом. Такой незначительный момент, на самом деле, просто праздный разговор между двумя дорогими друзьями во время мирского путешествия. И всё же, почему-то, это казалось важным. Прошло всего две недели, и Джон Уотсон впервые уложил меня в свою постель.***
Я подобрал забытые очки и начал протирать линзы своим шелковым носовым платком. Как странно и нелепо, что такой обычный предмет мог направить меня по пути сентиментальных воспоминаний. Тот обычный день в деревне и обычное дело, которое было слишком скучным, чтобы рассказывать о нём в «Стрэнде», каким-то образом привели к этому: пожилой, вышедший на пенсию консультирующий детектив тщательно полировал линзы очков в золотой оправе, ожидая возвращения своего любимого компаньона из деревенского магазина. Когда Уотсон наконец вернулся, мы сели пить чай и, возможно, есть бисквит с джемом. Мы обсудили сплетни, которые он слышал в магазине, и мои планы подготовить ульи к наступлению зимы. Может быть, Уотсон получил бы ещё одно письмо от своего агента с просьбой рассказать больше историй. Наконец очки заблестели, и я осторожно положил их обратно на стол. Наконец я встал и подошёл к окну, как раз в тот момент, когда на дорожке появился Уотсон со своей верной плетёной корзинкой для покупок в руке. Когда я наблюдал, как он медленно приближается к двери, мне казалось, что я всегда ждал, что Джон Уотсон вернётся ко мне домой. И это то, что я всегда буду делать.