"Я прежде думала, что стоячим карцер называется потому, что в нем нет табуреток. Наивность! Стоячий карцер имеет такую площадь, на которой человек может ТОЛЬКО стоять, и то опустив руки вдоль туловища. Сесть там попросту НЕТ МЕСТА".
Евгения Гинзбург. "Крутой маршрут".
Весь оставшийся день Драко, естественно, гадал, куда же увели Гарри. Слава Салазару, без вещей, ведь это бы означало, что Драко снова станет одиночником. Однако и остальные перспективы не утешали: карцер, дополнительное слушание, новое дело... еще Мерлин знает, какая подстава... Чем дольше Гарри не было, тем больше Драко склонялся к первому варианту, и его сердце обмирало от боли и страха за Гарри. Конечно, новое дело было бы еще более худшей новостью, но тогда Гарри бы уже вернулся с допроса. Карцер был пыткой пыток в старой части Азкабана. И чаще всего ее присуждали абсолютно ни за что — или за такие вещи, как остаться лежать после подъема. Драко, прошедший в детстве школу наказаний, подозревал, что карцер просто должен был подогревать в заключенных чувство страха и беспомощности — чтоб никакой бунт или голодовка не нарушили ужасной тишины их заключения и не привлекли внимания общественности. Вот и ночь пришла, но Драко лежал без сна, боясь за сокамерника. Зеленая конфета снова показала ему Гарри, как они работают вместе над чертежами первого магического самолета где-то в ангаре на окраинах Лондона. И снова женаты и счастливы. Маленький их сын Джеймс, вихрастый брюнет с серыми глазами, играет в уголке моделью самолета, постоянно отвлекая своих пап от работы... Но когда мечтание развеялось, снова осталось только одиночество и липкий ужас. До сих пор так сильно Драко переживал только за маму. Следующим утром Драко проснулся один, а за ответом по-прежнему мог обратиться только к своим собственным домыслам. Живот крутило, руки дрожали. И когда Гарри успел стать таким родным, таким дорогим, как будто членом семьи, при том что у Драко и друзей-то близких никогда не было... Он как будто надел уже то кольцо мужу на палец. Четверг, а "куриный" суп остался на подносе нетронутым. Гарри Поттера не было в камере 22 ровно 5 дней, и Драко Малфой снова почти перестал есть.***
Страж привел Гарри в маленькую душную комнатушку с неизменной чересчур яркой маггловской лампой над головой, маленьким деревянным столом и двумя железными стульями. Напротив Гарри сидел какой-то серый волшебник лет сорока в мантии тюремщика, перед ним на столе лежала стопка пергаментов и Прытко Пишущее Перо, а палочку он держал в правой руке. - Садитесь, Г-22, — спокойно сказал этот абсолютно серый персонаж и подал Гарри кусок пергамента с текстом. — вы пели в камере. Пять суток карцера. Распишитесь, что ознакомились. - Не буду, я не пел в камере и никогда не пою. Это какая-то ошибка, — храбро произнес Гарри, вспоминая пункт про пение из Тюремного устава, с которым знакомили новых заключенных. Действительно, среди других правил там было что-то про пение. Конечно, ведь песню могли услышать соседи по корпусу из других камер. И почувствовать, что они тут все-таки не одни. И выжить, благодаря этой хрупкой связи с другим человеческим существом. Такое не входило в планы Старого Азкабана. Все Пожиратели, их семьи и друзья, а также, видимо, Гарри Поттер должны были сгнить заживо в этом проклятом месте. Серый мужчина оставался спокойным, а его взгляд абсолютно пустым и равнодушным. - Наши магические системы не лгут. Вы часто поете в камере, а это грубое нарушение устава. Подписывайте, у меня еще много работы сегодня. Хорошая работа, подумал Гарри, а вслух твердо сказал: - Не буду! - Как хотите, — спокойно произнес серый начальник, а потом медленным и привычным жестом навел палочку на Гарри — Империо! Гарри уже бывал в карцере, правда, провел там только полдня. В этот раз штрафная камера почти не отличалась от той, где он уже был. Но как здесь выдержать пять суток? Подземные карцерные камеры старой части Азкабана, о которых ничего не знали обычные маги, представляли собой темные обитые железом комнатки площадью едва ли не метр на метр и без окон. Сесть в карцере было невозможно — может, человек совсем маленького роста и мог бы тут как-то скорчиться, но Гарри это не удавалось. Приходилось стоять, изредка ударяясь икрой о вонючее железное ведро, заменяющее уборную. Раковины не было. Здесь не было ничего, только темнота и дикий холод. Гарри подозревал, что этот мороз наколдован, ну не могло же быть так холодно даже в подземельях Азкабана в августе! Через пару часов он совсем замерз и начал мелко дрожать. Кажется, тут даже стены обледенели. Как удачно, что Гарри сегодня утром надел красный свитер от Молли Уизли, что-то дуло в камере. Может быть, он не заработает обморожение и воспаление легких. Гарри мобилизовал все свои силы и попытался наложить на себя Согревающие чары. Что за дурь он тренировал обычно! Вот чем надо было заниматься! Но все мы задним умом крепки, так что Гарри больше не корил себя, а сконцентрировался на своих попытках. Холод был дичайшим, и от успеха зависело его здоровье. Ему казалось, что что-то получается, что он чувствует тепло в кончиках пальцев — но и только. Гарри словно сковало холодом, но он не оставил свои попытки, прерываясь только, чтобы растереть ладони и стопы, приложить ладони к, казалось, обледеневшим ушам. Наконец ему удалось увеличить радиус исходящего от рук тепла, а потом и температуру, и он поочередно подносил ладони к разным замерзшим частям собственного тела, чтобы хоть немножко их согреть. Так прошло какое-то количество часов, Гарри совсем выбился из сил, ведь уже должна была настать глубокая ночь. Отбой тут не объявляли, ужинать тоже не дали. И вдруг мороз как будто кончился. То есть, в карцере все равно было очень холодно, но пронизывающего до костей мороза больше не было. Кто-то снял наложенное раньше заклинание, — подумал Гарри, прислонился спиной к стене и вырубился. Через несколько часов он проснулся от собственной дрожи. Снова вернулись морозные чары, снова он начал торопливо отогревать себя. Вроде получалось уже лучше. Ноги и спина страшно болели, и Гарри пытался хоть немного размяться, прислоняясь к стенам под разным углом, но мороз исходил именно от стен, так что ему приходилось сначала чуть разогревать беспалочковыми чарами железо. И только потом он прислонялся к стене спиной, бедром, задом или еще как-то, проявляя недюжинные способности к акробатике, лишь бы унять боль в усталых ногах и позвоночнике. В какой-то момент дверь карцера отворилась, влетел поднос с кусом хлеба, яблоком и водой. Обед. Гарри помнил, что в карцере кормили один раз в день. Значит, он тут уже почти сутки. Еще четверо впереди. Гарри без всякой паники спокойно осознал, что может и не выжить столько. Или он замерзнет до смерти, или отвалятся ноги. А чего там боялась тетя Петуния, которая целыми днями была на ногах, то вытирая в сотый раз пыль, то подслушивая соседей... Тромба, ага. Может возникнуть тромб. Поев и продолжая неумело, но уже гораздо более эффективно разогревать участок за участком собственного тела, он мобилизовал все свои моральные и физические силы. Благо, ему не привыкать. Гарри уже умирал один раз... Тогда ему помогли родители и остальные любимые люди с того света. Но теперь у Гарри в руках не было воскрешающего камня. На чем сосредоточить свои мысли, если хорошего в гарринной жизни было не так уж много? Перед глазами возникла копна светлых волос, которые ветер с моря, внезапно залетевший в камеру, взъерошил так, что они попали на глаза, и Драко нетерпеливо убрал их, запустив в волосы правую пятерню, а указательным пальцем левой тыкал в страницу "Робинзона Крузо" и требовал от Гарри, этого признанного эксперта по маггловскому миру, немедленно ответить на вопрос, как магглам удается двигать огромный корабль при помощи одного только ветра и больших простыней. Гарри улыбнулся, хотя его губы дрожали, как, впрочем, и все тело. А воображаемый Драко Малфой продолжал тем же требовательным тоном: - И что это за порох еще такой? Звучит как неудавшееся зелье Симуса Финнигана... Или, скорее, удавшееся, они же все вполне успешно взрывались! Моргана, я обожал эти моменты! Так и установилась мучительная карцерная рутина. Обед раз в день. Ужасный беспокойный сон стоя. Тысячи часов, когда он, сгибаясь под неправдоподобными углами, накладывал руки на очередной замерзший участок тела, отогревая его своей магией. А изнутри Гарри согревался воспоминаниями. Иногда он думал о Гермионе и Роне, но именно мысли о Драко уносили его далеко-далеко из железного сундука, в котором он страдал, и Гарри словно не чувствовал боли, холода, голода и усталости, когда думал о своем соседе. Как Драко справляется там один? Гарри понимал, что сокамерник догадывается о карцере. Должен, ведь Гарри увели без вещей... А если бы с вещами, пожалел бы Малфой, что их разделили или только боялся бы, что один не выживет? Сочувствует ли ему Драко хоть немного?***
А Драко Малфой в камере номер 22 сочинял свои первые в жизни стихи. "Мне нравится то, что в стихах. Это как правильно произнесенное заклинание" — сказал Гарри. Да, что-то приблизительно такое придурок пробормотал. Какой же Гарри Поттер...смешной дурак! Драко Малфой считал себя неким экспертом по маггловской поэзии. Как всегда, немного самонадеянно, но ведь до тюрьмы он про стихи вообще ничего не знал. А здесь замурзанный томик Джона Донна попадался в стопке библиотечных книг уже несколько раз. Некоторые вирши Драко даже заучил наизусть — не специально, просто у него память очень хорошая. Что он точно понял, так это то, что маггловские стихи, как и песни Селестины Уорлок, были сплошь о любви, разлуке и страсти. Что-то, что Драко теперь познал и сам. Страдая от разлуки с Гарри и страха за его здоровье и судьбу, он нашел успокоение в производстве подобия любовного стихотворения. Он даже съел сегодня на ужин немного бобов, а теперь лежал на своей нижней полке и вместо того, чтобы учить очередное беспалочковое заклинание, бормотал: "Когда судьба, как бладжер в спину, Когда дементор у дверей — Тебя я, милый, не покину, Укрою мантией своей...." Дааа...Получалось суперслюняво, но, перо Салазара, ведь Драко не собирался никому и никогда повторять эти строки даже под Империусом! Ему было так страшно и одиноко, а с огромным трудом слагая непослушные слова в строки, он чувствовал себя каким-то средневековым рыцарем в тяжелых блестящих на солнце латах, преподносящим, встав на одно колено, чудесную поэму собственного сочинения своему прекрасному принцу. Да, эти образы стоит тоже навсегда похоронить в своей голове... Драко улыбнулся, зажмурил глаза, высунул от усердия язык и продолжил рифмоплетствовать, проговаривая шепотом каждое слово, подбирая из них наиболее подходящие, меняя их местами и тому подобное: "Мантией...своей...Без зелья... Нет: Без сыворотки правды верь мне...".