Северянин и Маг

Альпин тяжко вздохнул, стянул очки и потер переносицу двумя пальцами свободной руки. Если уж ему, пока что просто обучающемуся наследнику, принесли столько бумаг, то страшно даже представить, с чем сейчас разбирается его отец. Конечно, в Империи Лесов и Степей, самом сильном государстве шестого континента, никогда не бывает спокойно, но таких вот тяжелых случаев уже давненько не бывало. Что же делать со всеми этими требованиями Княжеств выдать обратно «беглых еретиков»?.. Часы на главной башне столицы отбивали восемь утра, а Альпин сидел за работой уже несколько часов. Так и не придя к ответу, Альпин встал из-за своего рабочего стола и пошел к окну. Своего кабинета ему пока не полагалось, а потому работал он в спальне, где на подоконнике, помимо учебников и свитков, стояли два небольших, но дорогих сердцу Альпина портрета. Первый был написан придворным художником полгода назад в качестве подарка ко дню рождения, и изображена была на нем его семья, с которой он провел уже много счастливых лет. Императорская семья. В центре картины было изображено старшее поколение: сам Император, его средний брат слева и младший справа. Альпин с гордостью и уважением рассмотрел старшего дядю — императора, с легкой доброй насмешкой младшего дядю — генерала императорской армии, и с нежностью — отца, главного советника Империи. Тетушки, жены дядей, одновременно похожие и разные, сидели на стульях перед мужчинами и сияли смотрящему на них мягкими улыбками. По правую руку от младшего дяди стоял Наследник великого престола Империи, первенец императора и кузен Альпина — Элрой, недавно справивший двадцать пять лет. Перед ним, так же на стуле, сидела его родная сестра Адели. Любому, кто увидел бы их, не пришлось бы сомневаться в их родстве, ведь абсолютно одинаковые каштановые волосы, карие глаза, и даже родинки на одних и тех же местах делали их почти одинаковыми. Их даже принимали часто за близнецов, но на деле Элрой был на год старше. Эти двое были примером и старшими товарищами для всех своих младших кузенов, включая Альпина. Еще правее, рядом с Элроем, стоял, сжимая в руке меч и сверкая желто-русыми волосами и янтарными глазами, Брион — старший сын третьего брата, родившийся двадцать две весны назад. Он как две капли воды походил на свою матушку, но характером и любовью к боям был весь в отца. Он был третьим среди отпрысков братьев, их главным защитником и силой. Прямо перед ним стоял его младший братишка Вэйланд, похожий скорее на отца, унаследовавший его русые волосы и зеленые глаза. Любимец всех кузенов, тем не менее нисколько не испортившийся за свои десять лет от вечных потаканий. Слева же от Императора, сразу за своим отцом, стояли четверо его сыновей, а перед ними на стуле сидела его дочь. Казалось бы, единственный холостой из всех братьев, но тем не менее самый многодетный. Не многие знали, как же так вышло, а потому строили догадки, местами совсем страшные и жестокие. Но только вот большинство из них были правдивы — Советник и правда был падок на женщин в молодости, потому и воспитывал теперь пятерых детей, лишь один из которых был рожден в браке, да и тот был договорной, а с супругой –царевной Метелицы, матерью Альпина, — Советник не виделся ни разу с рождения сына и до самой ее смерти. Но после, забрав к себе отпрыска, ему пришлось смотреть на точную копию царевны Снегов ежедневно, ведь Альпин не перенял от внешности отца ничего, а потому ослеплял всю столицу своими белыми, как снег, кожей и волосами, и светло-серыми, как льды, глазами. Родной младший брат Альпина, — Эйдан, был вовсе на него не похож, взяв у отца зеленые глаза, а у матери-южной горчанки рыжие, как огонь, волосы и веснушки. Сестрица, Гвендолин, напротив, переняла от отца почти все, кроме глаз — когда она открывала их, то на свете будто распускались два самых прекрасных сиреневых цветка. Мать Эйдана и Гвендолин была своенравной воительницей, а потому не стала Советнику супругой, только подарив ему малышей через два и три года после рождения его первенца, и снова отправилась в бой, лишь иногда навещая детей. Наконец, с левого края картины, стояли близнецы Инграм и Индиго. Черные, как вороново крыло, волосы, и синие, словно цветок индиго, глаза, доставшиеся им от матери-кочевницы, дали близнецам их имена. Их матушку никто и никогда не видел, кроме Советника — однажды, тринадцать лет назад, под ворота замка просто поставили корзину с двумя малышами и запиской, адресованной второму брату. Прочитав ее, он лишь хмыкнул, а день спустя провозгласил, что у него отныне есть еще два наследника. На это картине была его, Альпина, семья, но он не мог сказать, что вся. Там не хватало двоих людей. Родившись в Царстве Снегов, он прожил с матушкой всего пять лет, ведь за это время ее одолела болезнь. Она умирала почти одна, пустив к себе в покои лишь одного из своих братьев — бесправного полукровку, сына наложницы с Восточного Острова, Акито, что был похож на северянина лишь глазами. Тот только вернулся из очередного военного похода, и тут же его любимая сестра диктует ему свою последнюю волю — отдать Альпина отцу и отправиться в Империю вместе с ним, чтобы оберегать, защищать и обучать по законам Севера. Советник, тогда ощущавший себя виноватым, без роптаний выполнил волю покойной супруги, и сейчас Акито был прославленным полководцем Империи, ныне — учителем новобранцев. Из-под его руки выходили самые умелые войны, и лишь Альпин, его племянник, знал, что тот обучал их вовсе не в полную силу. Настоящим Техникам Севера Акито учил лишь под покровом ночи, в наколдованном доверенным магом холоде и снегах. Учил только самого Альпина, и потому тот по праву считал его своей семьей. Акито был ему куда ближе, чем дяди со стороны отца, чуть ли не ближе, чем сам отец. А портрет последнего человека, которого Альпин считал семьей, стоял тут же, и некогда был нарисован его собственной рукой. Давейн глядел на него с бумаги своими черными глазами и улыбался, демонстрируя ямочки на щеках, а его черные кудрявые волосы будто немного колыхались от ветра. Именно таким Альпин запомнил его в последний день перед разлукой, четыре года назад, когда они сбежали на окраину столицы напоследок. Именно в такого Давейна, своего доброго друга, Альпин влюбился. Полководец Киллиан, не раз отправлявшийся в поход с Акито и ставший ему названным братом, еще до их знакомства однажды влюбился в сильную ведьму из Страны Озер. Та не стала отказываться от своего дара и от магии, дабы стать ему супругой, но подарила сына, которого Киллиан забрал в Империю, назвав Давейном. Однажды, когда мальчишке было шесть лет, в замке начался переполох, а отец впервые надолго оставил его одного, отправившись в северные земли вместе с Советником. Оттуда папа приехал не один — он привез ему названного дядю и лучшего друга — Альпина. Давейн и без того уже дружил и со взрослым Элроем, и с прекрасной Адели, и с сильным Брионом, и со смешными Эйданом и Гвендолин, но они все были минимум на три года младше или старше его, а самым близким ему стал Альпин. Из дружбы полководцев родилась и дружба их сына и племянника. Они были не разлей вода, вместе прилежно учились, и сразу после вместе попадали в переделки. Вместе тренировались драться и вместе залечивали после мелкие ранки друг друга. Вместе дразнили младших братьев Альпина и вместе после получали от старших. Они вместе росли. Но Давейн был сыном ведьмы, и в нем медленно просыпался дар. Их срок подошел к концу девять лет спустя после первой встречи, когда мать Давейна прибыла к его пятнадцатому дню рождения и сказал: пора, сын. Мы отправляемся в Академию Магии. Им дали лишь день перед прощанием, который они провели вдвоем, сбежав ото всех. И тогда, глядя на самого близкого друга словно в первый и последний раз, Альпин, до этого слышавший о любви лишь от сестры и в сказках, впервые почувствовал, как затрепетало его сердце. Давейн с матерью уезжали ночью, и Альпин первый раз в жизни ослушался непосредственного приказа Акито и пошел провожать друга, а после еще долго стоял у ворот, глядя вслед уехавшей повозке. Впервые с маминой смерти он заплакал тогда не от физической боли. Весь тот год Альпин тщетно пытался убедить себя, что все ему кажется, и он лишь скучает по другу. Но наступило лето, Давейн прибыл после первого курса академии, и сердце принца вновь сжалось в муке светлого чувства. Тогда он и похоронил надежду обманывать себя дальше. С тех пор они виделись еще раз — в Новый Год, потому что тот был за пару дней до шестнадцатого Дня Рождения Альпина, что на его родине считалось совершеннолетием, и Давейн просто не мог пропустить. А потом — все. Ни одной личной встречи, лишь переписки, потому что Киллиан сам начал ездить к сыну, а других причин отправлять Давейна в Империю его мать не видела, и потому на лето забирала работать в свою больницу. Не в силах терпеть столь мучительную разлуку, Альпин начал писать по памяти портреты друга. На подоконнике стоял самый лучший из них, самый любимый. Изменился ли Давейн? Скорей всего, ведь прошло больше двух лет. Сам Альпин с тех пор вытянулся, хоть и остался столь же худым, оставил в прошлом детскую угловатость и резкость черт, а самое главное — отпустил волосы. Белые, как снега его родины, они немного волнились на концах и доставали до лопаток, а завязанные в высокий хвост — до плеч. Он был мало похож на себя в свои шестнадцать и тем более четырнадцать, так что глупо было бы полагать, что Давейн остался прежним. Что ж, чувства к нему точно не изменились. Альпин в последний раз посмотрел на портрет и не смог сдержать сентиментального порыва протянуть руку и мягко провести пальцами по нарисованной щеке. Он уже хотел было опуститься на колени, чтобы смотреть прямо в нарисованные глаза, но тут дверь в его комнату распахнулась и в помещение влетел настоящий вихрь из трех переплетенных в потасовке тел. — Я отдам! — Нет, я! — Я старше! — Мы близнецы! — Вот поэтому и уступите младшему! Альпин развернулся, позволив себе немного понаблюдать с доброй усмешкой, а после окликнул: — Инграм, Индиго, Вэйланд, прекратите, а то сейчас все бумаги мне снесете. Хаос застыл, а после распался на его троих младших братьев. Вэйланд сразу опустил глаза в пол, видимо, инстинктивно, частенько ведь получал от родного брата, а Инграм и Индиго, хоть и смотрели на Альпина, но все еще пихались локтями и периодически вырывали друг у друга какой-то конверт. — Ну и зачем же я вам понадобился, будущее Империи? — спросил Альпин с усмешкой, складывая на груди руки и заинтересованно наклоняя голову в бок. Инграм и Индиго перестали пихаться, переглянулись, а потом синхронно протянули ему на ближних друг к другу руках конверт. — Гвендолин сказала, что это очень важное письмо, и что она сама бы тебе его отдала, чтобы посмотреть на тебя, но занята сейчас. Поэтому она попросила нас отнести тебе и запомнить твою реакцию до мельчайших деталей, а потом пересказать ей, — сказал Вэйланд, подняв глаза. Близнецы молча кивнули. Альпин взял в руки конверт, прочитал имя отправителя, и сердце его пропустило удар, колени дрогнули, а сам он понял столь странную просьбу сестры — письмо было от Давейна. Гвендолин единственная знала о его чувствах, потому что сама выслушивала его рыдания и бессвязные жалобы почти двадцать лун назад, когда Давейн не приехал к семнадцатому году Альпина. Маг не писал ему уже несколько месяцев, потому что был загружен экзаменами в Академии. Альпин не писал ему и сам после того послания, ведь друг мог счесть это навязчивым и неуместным. Или, того хуже, мог догадаться об истинном отношении Альпина к нему. Что он тогда сделал бы, что сказал? Вдруг он начал бы презирать Альпина, испытывать к нему отвращение, пожелал бы вовсе навсегда забыть их дружбу и самого принца? Об этом Альпину думать не хотелось, и он гнал подобные мысли, довольствуясь воспоминаниями и старыми письмами. И вот теперь, наконец, Давейн прислал письмо. И, кажется, не только его, потому что конверт был тяжел. Альпин наконец понял, что стоит, тупо уставившись на конверт, когда услышал смешки близнецов. Положив ношу на стол, он махнул братьям рукой: — Ступайте пересказывать, господа разведчики, а мне пора работать. Близнецы синхронно прыснули, но понятливо подтолкнули Вэйланда с двух сторон к выходу, и все трое удалились. Альпин дрожаще выдохнул, взяв в руки конверт вновь. Что Давейн мог написать ему столько времени спустя? Что-то случилось? И что, кроме письма, он прислал?.. Перестав себя мучать и встряхнув головой, Альпин решительно вскрыл конверт. На стол выпало даже не письмо — записка, а кроме того, Альпин увидел зеркало. Небольшое, чистое зеркало в богатой серебряной рамке, сверху украшенной черным аметистом. Посмотрев в него несколько секунд, Альпин развернул записку: «Коснись большим пальцем правой руки камня» Почерк явно принадлежал Давейну, и потому Альпин сразу сделал то, что было сказано. Несколько секунд ничего не происходило, а потом зеркало резко потемнело, раздались шипящие звуки, и прозвучал чей-то резкий голос: — А я говорил, что у тебя получится, а ты не верил! Смотри, вот он, принц твоей мечты. Альпин сперва ничего не понял, а потом в зеркале показалось чье-то лицо, которое быстро сменилось тьмой, а потом… — Давейн! Он даже не смог сразу понять, что этот резкий, надрывный, отчаянный возглас принадлежал ему. Но он в принципе мало что понимал в тот момент, ведь в зеркале появилось родное, любимое лицо. Черные глаза радостно сверкнули, а на щеках две ямочки поприветствовали его, когда родным голосом позвали: — Альпин.

***

— А я говорил тебе, что у тебя получится, а ты не верил! Смотри, вот он, принц твоей мечты! Именно с этим криком Рич залетел в кабинет, где Давейн упорно сидел битый час над расчетами для зачетной работы по артефактологии. Он чуть не разбил склянку для яда, когда вздрогнул от резкого вторжения и крика, и хотел было начать отчитывать своего друга, когда увидел, что тот принес ему. Зеркало. Экспериментальное волшебное зеркало, которое должно было по изначальной задумке соединяться с таким же и позволять людям видеть друг друга и говорить, даже когда один находится у западных гор, а другой на Восточном Острове. Идея создания подобных зеркал появилась у Давейна еще на втором курсе, когда зимой ему пришлось вернуться в Академию, вновь оставив Альпина. Вернувшись тогда, Давейн мучался без сна несколько ночей, потому что как только он закрывал глаза, ему виделись то счастливая улыбка, то насмешливо приподнятая белесая бровь, то полные боли от предстающей разлуки глаза. Он никак не мог выкинуть друга своего детства из головы, особенно после того, как видел его таким повзрослевшим и сияющим, отметившим свое северное Совершеннолетие. После того, как тот безжалостно украл его сердце. Детство рядом с Альпином было лучшим, что мог получить сын ведьмы и королевского стражника другой страны, рожденный вне брака. Отрочество в академии — истинным подарком его матери, трудившейся день и ночь, чтобы вырвать для Давейна это право. Юность была лишь впереди, только вот ее омрачала безответная и безнадежная влюбленность — в собственного лучшего друга. В наследного принца империи. В мужчину, в конце концов. И избавиться от мучений не представлялось возможным. Давейн пытался сперва забыть, потом упорно старался забыться. Потому перестал приезжать в Империю, придумав глупую отговорку, потому начал все реже слать письма, а в последнем своем послании и вовсе сообщал о решении прекратить переписку, ссылаясь на скорое наступление экзаменов. Было это, конечно, полнейшей чушью, потому что какие экзамены в конце четвертого курса перед практикой? Да еще и написал он тот бред перед самой декадой студента. Если бы Альпин проверил, то точно понял бы все, обязательно догадался бы. В конце концов, его друг был потрясающе умен, а образование его было куда лучше, чем то, что получал Давейн. Оно и понятно — Альпину предстояло стать первым советником императора, в его руках было будущее Империи, а что предстояло Давейну? В лучше случае, открыть собственную лавку артефактов, а если не выйдет, то придется вовсе всю жизнь работать в больнице матери. У Альпина и без того была куча поводов оставить Давейна в прошлом и жить дальше, даже не вспоминая о друге детства. А если бы он заметил что-то странное в один из его визитов? Если бы внимательно вчитался в письма и заметил признания меж обыденных строк? Он мог бы тогда вовсе отречься от мага, и был бы в своем праве. Поэтому Давейн лелеял надежду на редкие встречи старых друзей, которые будут происходит много позже, когда тайфун чувств в его душе уляжется водной гладью. Но даже несмотря на принятое решение Давейн не мог выносить разлуку, которая разъедала медленным ядом его влюбленное сердце. Он нашел свое успокоение в том эксперименте с зеркалами, пытаясь создать невозможное и теша себя мыслями о том, что если у него получится, то он сможет видеть Альпина, когда они оба того пожелают. Создав первый работающий вариант и проверив его десятки, а может, даже сотни раз, он послал одно из зеркал Альпину, оставив второе у себя. Но шли декады, а зеркало все не оживало. То ли не работало на таком расстоянии, то ли Альпин забросил полученное послание, как только увидел имя отправителя. Что ж, он имел на то полное право после всего, что сделал Давейн. И вот теперь Рич вламывается к нему, размахивая злополучным зеркалом, а глупая безделушка не дает рассмотреть свое отражение, а показывает лик любимого человека. Сердце бьется подстреленной птицей, в душе разливается сладость влюбленности, подпорченная острым чувством вины и горьким привкусом отчаяния и безнадеги. — Давейн! — возмужавшим голосом, охрипшим от удивления, зовет его принц, и на секунду магу кажется, что глаза друга блестят слезами. «Да нет же, всего лишь солнце бликует на зеркале» — возражает сам себе Давейн и не может отказать себе в том, чтобы не ответить мягким, точно перина в его детской комнате при дворе императора, тоном: — Альпин.

***

Альпин раздраженно выдохнул, откидывая покрывало и поднимаясь с постели. Заснуть у него все равно не получится, разум упорно отказывается успокаиваться, раз за разом прогоняя самое яркое событие минувшего дня. Они с Давейном не виделись уже больше года — и тут вдруг Великие Вожди подарили им возможность вновь посмотреть друг другу в глаза, услышать голос, посмеяться вместе. «Вожди? Смешно. Плевали на тебя Великие с высокой колокольни, им до тебя дела нет, Альпин. Это Давейн трудился и работал, чтобы облегчить вашу разлуку, а ты и пальцем не пошевелил. Слабак и трус» — шептал в голове ехидный голос, не давая принцу ни заснуть, ни встать с кровати. Но ведь это было правдой? Альпин действительно не пытался ничего сделать: ни написать, ни приехать самому ему даже в голову не пришло. А Давейн… думал о нем? Сделал это невообразимое чудо ради него? Так может тогда… «Даже не мечтай» — оборвал его хрупкие надежды все тот же голос. — Заткнись, — тихо прошептал Альпин в глухую темноту полога над кроватью, а после решительно откинул одеяло, поднимаясь, и принялся на ощупь искать свечи и спички. За окном в густой черноте по небу летела на север стая диких грифонов, а на верху самой высокой башни в комнате под самым шпилем сидел прямо на ковре молодой принц и упорно водил грифелем по бумаге при свете одинокой свечи. Альпин с Давейном говорили почти весь оставшийся день, попрощавшись лишь когда настало время ужина. Сидя за ужином в семейной столовой, Альпин изо всех сил старался не светиться, как солнце в Самый Жаркий День, но Гвендолин все равно бросала на него хитрые взгляды из-под ресниц, а близнецы пихали друг друга локтями, плоховато скрывая смешки и тихие перешептывания. «Ну и пусть, — думалось Альпину, — они все равно не понимают». Он думал о Давейне за ужином и после. Думал, пока со скоростью шаровой молнии разбирал гору бумаг, с которыми должен был справиться днем. Думал, когда готовился ко сну и ложился в постель. И думал, когда не мог заснуть. Надо было что-то сделать. Разум лихорадочно перескакивал от давних воспоминаний к только что произошедшим событиям, сравнивая и сопоставляя. Чтобы хоть как-то успокоить неуемное желание срочно мчаться в Академию, Альпин позволил себе соскочить с кровати среди ночи, чтобы рисовать. Разбросав старые портреты на полу вокруг себя, принц усердно выводил на бумаге новый, стараясь запечатлеть все те изменения, которые успел запомнить во время разговора. Черные кудри стали длиннее — они были забраны в небольшую косу. Любимое лицо вытянулось, утратив детскую пухлость и наивность, взамен став более резким и статным. Веснушки были ярче и крупнее — но это произошло не из-за взросления, так всегда бывало летом, это Альпин помнил хорошо. А глаза… черные, точно гладь темного озера глаза отныне смотрели более серьезно, более строго, более…печально? Не оттого ли это, что они столь долго не виделись? «Не льсти себе, — прошепелявил все тот же противный голос, — он просто вырос и насмотрелся всякого. Ты здесь не при чем». — Это мы еще посмотрим, — возразил Альпин, затыкая собственные страхи и неуверенность, и поглядел на законченный портрет. Родные черты растапливали холодную, словно зима на его родине, безнадегу. Дарили надежду. Альпин удовлетворенно выдохнул и поплелся обратно в кровать. Новый день отныне представлялся ему светлым и радостным, ведь Давейн пообещал снова связаться с ним завтра. Часовая башня пробила полночь. Принц спокойно закрыл глаза. Около догоревшей на подоконнике свечи стоял новый портрет.

***

Гитарные струны тихо звенели под пальцами, наигрывая медленную и грустную мелодию. Черные глаза всматривались в простирающийся впереди лес, а непослушные кудри разлетались в разные стороны от ласкового южного ветра. Давейн сидел на открытом прицепе телеги, прислушиваясь к щебетанию птиц и своим чувствам, подбирая к этому странному сочетанию общий аккомпанемент. Птички поют радостно и задорно, а у него в груди бушует шторм — он снова не видел самого дорогого сердцу человека целую неделю. Проклятая практика, проклятые пограничники, из-за которых пришлось оставить зеркало! Струна слишком сильно дернулась, издавая неприятный звук. Давейн вздохнул, опустив руки на колени, и сделал несложный пас пальцами. Повинуясь его собственному заклинанию, струны сами заиграли одну важную песню. Любимую песню Альпина. Он не помнил, сколько так просидел, и не знал, сколько еще не сдвинется с места, но его все устраивало — солнце грело, ветер слегка обдувал, а шум большого торгового города остался далеко позади. — Давейн, Вирбл тебя унеси! Раз уж ничем не помогаешь, может хоть сыграешь что-нибудь повеселее, пока мы тут корячимся, а? — раздался с другой стороны повозки раздраженный девичий голос. Сразу следом высунулась растрепанная копна золотых волос и яростно сверкнули янтарные глаза. Мантикора была очень, очень недовольна и зла. — Да нету уже никакого смысла корячиться, — вздохнул Ричард, вставая с колен. Он отряхнул руки и задумчиво почесал русый затылок, озадаченно глядя на вывернутое колесо повозки синими глазами, — сломано, и все тут. Инструментов нет, а ресурс после практики настолько истрачен, что магией тоже не починим. Дальше придется идти пешком. — Ну, пешком дак пешком, — просто согласился Давейн, спрыгивая с прицепа и закидывая гитару на ремне за спину. Замерев на секунду, он сорвал высокий колос с поля, оторвал стебель и сунул в рот, начиная тихонечко насвистывать, и, закинув руки за голову, поплелся в сторону леса. — Каким пешком, Буран вас раздери?! Вы свихнулись? — закричала Мантикора, даже подпрыгнув на месте от гнева и возмущения, — мы и так после практики все уставшие, у нас вещей куча, а тут до ближайшей деревни тащиться дня два! Ни за что! И пусть Великая Яда убьет меня молнией прямо на этом месте, если я хоть на шаг отсюда сдвинусь пешком! — Мантикора решительно уселась на землю, вытянув перед собой ноги и скрестив руки у груди. — Ну что ты опять начинаешь? — мягко спросил Рич, опускаясь перед девушкой на корточки. Даже так он возвышался над подругой на целую голову, а стоя она доставала ему лишь до плеча. Тем не менее бойкая и вспыльчивая девушка все время нарывалась, обсыпая друга ругательствами на все лады, а Ричард только усмехался и смотрел на нее с нежностью, — все равно другого выхода нет, Манти. Пойдем. — Ни. За. Что, — делая ударение на каждый слог ответила девушка, еще сильнее нахмурившись. «Они миленькие, — подумалось Давейну, — все эти их шуточные перепалки, взгляды, даже разница в росте… хорошо смотрятся. Напьюсь когда-нибудь на их свадьбе. А мы с Альпином всегда были одного роста и почти не ругались…» Так эта сцена и затянулась бы на парчу часов, если бы с той стороны, откуда они приехали, не раздалось громогласное и отчего-то знакомое: — Эй, чего встали? А ну-ка брысь с дороги! Повозка была явно получше их старой развалюхи, так и ехала не на простеньком заговоре, а с помощью трех сильных и быстрых катахсонисов. Эти животные, которые когда-то были выведены скрещиванием горных лошадей и драконов, были самыми быстрыми и выносливыми зверьми на всем континенте. Поэтому очень скоро чужая телега поравнялась с ними, и с места рядом с извозчиком спрыгнул высокий человек в дорожной одежде. Подойдя к юным магам, он уже открыл было рот, чтобы начать ругаться, но всмотрелся в лицо парня с гитарой, и тут же сменил гнев на радость, счастливо воскликнув: — Давейн, цунами тебя утопи! Сколько лет, сколько зим! — Брион, — удивленно выдохнул маг, даже не заметив, как оказался в крепких дружеских объятиях, и тут же ответил на них со всей искренностью. Но когда его отпустили, он вдруг хитро зыркнул на удивленных друзей и задумал шалость. Он опустился на одно колено, приложил правую руку к груди и почтительно склонил голову, с важностью произнося: — Бесконечно рад вновь встретить вас, Ваше Высочество, второй наследный принц Фрейхейта. Ричард от неожиданности не удержал равновесия и упал на землю, а Мантикора открыла рот и даже расцепила руки, переводя взгляд с одного юноши на другого. — Да ну тебя с этими дурацкими церемониями, — фыркнул Брион, от души стукнув Давейна по плечу и тут же подавая руку, чтобы тот поднялся. Давейн поднял голову, и секунду помедлив, взялся за протянутую руку. Но когда Давейн уже почти висел в воздухе, удерживаемый лишь чужой рукой, Брион вдруг усмехнулся и отпустил руку. Но, вопреки ожиданиям принца, Давейн не упал назад, а быстро наклонился вперед и, опираясь на левую руку, сбил правой ногой Бриона с ног. Маг встал, отряхиваясь, а принц только засмеялся, даже не пытаясь подняться. — Кажется, именно так Элрой ставил тебя на место, когда мы были детьми? — усмехнулся Давейн. — Запомнил же, мелочь пузатая, — все еще усмехаясь ответил Брион, все-таки вставая с земли. — Кто бы говорил, мистер вечная молодость, — парировал юноша. — Тоже мне, язва, — и взрослый человек, командир Пограничной службы Империи Лесов и Степей, совершенно по-детски показал язык, а потом по-мальчишески улыбнулся, — что там у вас, повозка сломалась? Не боись, подхватим! Эй вы, там, — крикнул он своим людям, — перетащите вещи моих друзей к нашему барахлу, да поживее, солнце скоро сядет, а нам надо до темноты быть в столице! А ты не переживай, — он вновь повернулся к Давейну, — довезем вас до замка, а там лошаденок получше выдадим и езжай в свою школу фокусников. — А лучше не коней, а грифонов, — хитро улыбнулся Давейн. Брион с непониманием глянул на друга, а потом снова рассмеялся, хлопнув его по плечу: — Ну, можно и грифонов.

***

— Альпин! — разлетелось эхом по тренировочному залу сразу следом за стуком каблуков и хлопком дверью, — Альпин, ты не поверишь, кто сейчас у нас во дворе! Альпин медленно разжал руку, в которой до этого сжимал меч, и звук от соприкосновение стали с каменным полом наконец вывел его из транса, в котором он находился, пока отрабатывал самые сложные движения из техник племени Белого Медведя. Давейн снова перестал давать о себе знать — он уехал на практику в Перепутье и ему пришлось оставить волшебное зеркало дома, чтобы при осмотре на границе у него не возникло проблем из-за неизвестного артефакта, непонятно кем и для чего сделанного. Альпин прекрасно все понимал и рациональной частью сознания полностью поддерживал друга в этом разумном решении, но какой-то маленький огонек эгоизма заставлял хныкать ночами, словно ребенок, у которого отобрали столь желанную игрушку. Почувствовав почти личное присутствие Давейна рядом, Альпин просто не мог смириться с возвращением в прежнее состояние неведения, и потому каждую свободную минуту загонял себя до полусметри в тренировочном зале, чтобы после только доползти до кровати и уснуть сном без сновидений. И сейчас он снова занимался тем же, когда его уединение так бесцеремонно прервали. Альпин с явным усилием поднял руки, чтобы смахнуть пот с лица и затянуть потуже ленту на волосах, и только после этого медленно обернулся к влетевшей в зал Гвендолин: — Что случилось, Гвенни? — В окно посмотри! — на ходу крикнула сестра и сама побежала к окну, по пути хватая брата за руку и потащила его за собой. Буквально толкнув Альпина к оконному проему, она больно схватила его своими изящными пальчиками за подбородок и насильно развернула его голову во двор, чтобы он увидел то, что так сильно ее ошарашило. Зал находился на первом ярусе замка, поэтому из окна был идеально виден двор перед воротами для вооруженных повозок. Сперва Альпин не понял даже, отчего сестра так взволнована — ну да, вот повозка Бриона, он вернулся, это замечательно. Но он уезжал всего два дня назад, и приехал точно в срок, так что ничего удивительного в этом не было. Так почему же тогда Гвен так сильно взбудоражена, будто увидела того, кто никогда не должен был сюда приехать? Или… вернуться? Из-за повозки показался сперва высокий русый парень, сразу за ним выскочила, схватив его под руку, златокудрая невысокая девушка. А потом вышел Давейн. Окна в тренировочном зале открывались для проветривания, но явно не для того, чтобы третий наследный принц, перепрыгнув подоконник, вываливался из окна и несся со скоростью катахсониса в центр разгрузочного двора. Альпин не помнил, как преодолел немалое расстояние, не помнил, кого чуть не сбил с ног и напугал по дороге, не помнил, как над ним посмеивались солдаты. Он запомнил только сперва удивленный, а затем радостный взгляд любимых глаз. Запомнил яркую счастливую улыбку и ямочки на веснушчатых щеках. Запомнил мягкость черных кудрей, в которые зарылся руками, налетев на друга с объятиями и осторожные сильные руки, подхватившие его под спину и крутанувшие пару раз вокруг. Запомнил счастливый смех, сливающийся с его собственными судорожными всхлипами и такое родное и мягкое: «Альпин», и как в ответ он твердил: «Давейн». И сколько же всего они сказали, просто позвав друг друга по имени. «Здравствуй, привет, привет. Я скучал, я так скучал, у меня сердце будто рвалось на куски, у меня душа прахом рассыпалась, у меня голос от криков сорвался и глаза от слез сухие, потому что тебя рядом не было. Но ты здесь, ты снова рядом, и я так рад, так счастлив тебя видеть. Здравствуй, я так скучал, я так счастлив» — и каждый из них понимал другого даже несмотря на то, что это не было сказано в слух. «Я люблю тебя» — думал каждый из них и надеялся, что второй не поймет этого.

***

На лужайке около озера в императорском саду было шумно и весело, как когда-то в детстве. По случаю приезда старого друга всё младшее поколение правящей династии высыпалось во двор, оставив любые дела ради встречи. Давейн был польщен таким вниманием к себе и ему было даже немного совестно. Он-то только и думал, что об Альпине, и писал только ему, а все его братья и сестры тоже скучали и были рады его видеть. Ну, и не только его. Адели и Гвендолин быстро нашли общий язык с Мантикорой, наперебой предлагая ей любые развлечения, доступные юной леди при дворе и в столице. Элрой и Брион втянули Ричарда в разговор о политике и ситуации на континенте, а тот был только рад почесать с кем-то языками на любимую тему. Вэйланд сначала пытался делать вид, что тоже вникает в разговор старших и просидел рядом с ними с умным видом несколько минут, но потом скосил взгляд на прыгающих вокруг Давейна и Эйдана близнецов и сдался, присоединяясь к более веселой компании. Давейну было хорошо — как в детстве, когда они всей шумной компанией высыпались в сад и проводили тут все свои свободные дни. Его друзья детства поладили с друзьями его юности, и Давейн был счастлив, как никто. И лишь одно омрачало нынешнее положение, словно одинокая черная туча на ясном небе. Альпин тихо и молча сидел на берегу озера, даже не поворачиваясь в сторону говорящих компаний. Когда Давейн спросил у Эйдана, что же случилось, тот только усмехнулся: — Привыкай, он теперь часто вот такой. Мы сначала значения не предавали, думали, пройдет, а оно все хуже и хуже становилось. С месяц назад повеселел, шутить начал, на охоту даже с нами выбрался. А неделю назад — все, кончился. Вообще разговаривать перестал, только на вопросы отвечает. — А когда это началось? — задумчиво спросил Давейн. -Давно уже, но если подумать… первый раз уже года четыре назад, — и после этих слов он многозначительно взглянул на Давейна, приподняв рыжие брови, а потом подкинул сиреневую грушу и громко откусил кусок, прозрачно намекая, что беседу продолжать не намерен. Четыре года назад Давейн уехал. Месяц назад — прислал зеркало. Неделю назад — отправился на практику, оставив артефакт у матери. Все перепады настроения Альпина четко совпадали с изменениями в их общении. Надо было разобраться. Хотя бы чтобы не волновать и без того измученное сердце призрачными надеждами. Давейн наклонил голову, поманив младших пальцем, и две черные голову сразу наклонились к нему. Между ними тут же вклинилась русая. — А вы знаете, что Мантикора умеет создавать бабочек и делать из них узоры в воздухе? — заговорчески прошептал маг, глядя поочередно каждому мальчишке в глаза. Близнецы переглянулись и решительно кивнули друг другу, расплываясь в хитрых улыбках, после чего быстро развернулись и подхватили Вэйланда с двух сторон, побежав к девушкам с криком: «Покажи!». Эйдан, доев грушу, показательно стрельнул взглядом в сторону старшего брата и демонстративно удалился в сторону спорящих молодых людей. Уж он-то точно победит их всех в любых спорах о политике, он с детства ездит с отцом на все дипломатические встречи. Лучше него в этом разбирался, пожалуй, лишь сам Советник и Альпин. Давейн довольно улыбнулся и пошел к одинокой фигуре на берегу озера. Молча опустившись рядом с другом, он взглянул на Альпина, но тот даже не повернул головы. Тогда, тоже отвернувшись, маг насмешливо проговорил, глядя на гладь озера: — Отчего грустен и печален мой прекрасный принц? — От того, что злобный противный колдун мучает меня, не давая даже вдохнуть, — поддержал игру Альпин, наконец посмотрев на друга. — Тебя спасет от моих чар лишь доблестный рыцарь, о несчастный! — понизив голос и намеренно хрипя прокаркал Давейн, но тут же закашлялся. — Да не, я сам справлюсь, просто снова столкну тебя в озеро, как шесть лет назад, — Альпин усмехнулся, насмешливо глядя на друга. — Это не смешно! — уже не специально прохрипел Давейн, откашлявшись, — я тогда заболел в самом начале лета! — И заразил меня, между прочим, — возразил Альпин, разворачивая корпус к собеседнику. — И мы вместе провалялись половину июня в постелях с температурой, — Давейн тоже развернулся к другу. — Нет, я лежал меньше, и потом таскал тебе конфеты. — Это потому, что ты с севера и проще переносишь хворь. — Нет, это потому, что я молод и полон сил, а ты старый и немощный. — Я вообще-то только на полгода старше! — Сколько тебе, девятнадцать? Смерть уже дышит тебе в спину… Давейн не выдержал и резко дернулся вперед, заваливая друга на спину. Альпин шутливо попытался отодвинуть его, но якобы не справился. Давейн отлично знал, что несмотря на внешнюю хрупкость, наследник двух правящих империй столько тренировался, что мог бы с легкостью уложить его на обе лопатки. Но не делал этого. Не отталкивал. Так может быть?.. Серые глаза смотрели на него с каким-то не до конца понятным, но очень теплым и приятным влюбленному сердцу выражением. В них была незнакомая ранее, но чистая и будто бы острым клинком пронзающая душу нежность. Давейн завис прямо над Альпином, держась на вытянутых руках, и хотел было сказать важные слова, уже несколько лет бьющиеся в грудной клетке заключенной птицей. И принц тоже не нарушал тишины, будто ждал именно того, что друг собирался ему сказать. Но тут компания кузенов и друзей на лужайке разразилась многоголосым хохотом, заставить Давейна резко отпрянуть и упасть рядом с Альпином на траву. Он испуганно повернул голову сперва в сторону лужайки, но за ними никто не смотрел. А потом он повернулся к другу, и они посмотрели друг на друга с абсолютно одинаковым выражением донельзя удивленных лиц. А потом тоже рассмеялись, весело глядя в родные глаза. — И все-таки, Альпин, что с тобой? — после нескольких минут спокойной и приятной тишины тихо переспросил Давейн. — Ничего особенного, — ответил Альпин, якобы невзначай отводя взгляд. — Звучало бы убедительнее, если бы у тебя голос не дрожал, — мягко возразил Давейн. — А что с тобой? — вдруг резким тоном спросил принц. — Со мной? — чуть нервно отозвался маг. — Звучало бы убедительнее, если бы ты не умудрялся крутить сразу три кольца на пальцах и теребить при этом браслет, — парировал Альпин. — Один-один, — хмыкнул Давейн. Он не стал продолжать допрос — почему-то он был уверен, что друг не настолько сильно изменился, чтобы старая техника не сработала. Стоило только дать Альпину понять, что тема закрыта, как тот тут же выкладывал все, как на духу. Вот и сейчас Давейн замолк, ожидая, что Альпин заговорит. И дождался: — Правда, все хорошо, — уже ровным тоном сказал друг, — я просто продумываю план, как выкрасть тебя у своих многочисленных родственников. Давейн тихо рассмеялся и деланно-торжественным тоном произнес: — Да поможет тебя Вирбл в твоих проказах. — Нет, моя семья сойдет за целую армию. Тут нужна настоящая военная стратегия. Поэтому лучше попрошу помощи у Денницы. Они снова засмеялись, посмотрев друг на друга, но тут Вэйланд закричал: — Альпин! Давейн! Мама зовет ужинать!

***

В семейной столовой было светло и как никогда уютно. В это помещение редко пускали гостей, но Давейн с друзьями удостоился этой чести. Альпин чуть не прыснул, услышав, как Мантикора шипит Давейну на ухо: — Давейн, Муаммар тебя подожги! Сначала принцы и принцессы, а теперь и сам Император с братьями? Во что ты нас втянул?! — Это всего лишь мои друзья, — тихо и спокойно ответил Давейн. Ужин проходил еще веселее и оживленнее, чем обычно, хоть это и казалось невозможным. Императрица, расположенная к общению, задавала тон общей беседе: — Давейн, милый, я правильно поняла, вас ждут в Академии не раньше, чем через неделю? — Да, Ваше Величество, — ответил Давейн, — но если вы одолжите нам транспорт, то мы доберемся за два дня. — А это значит, что они могут остаться на целых пять дней! — радостно заключила Гвен, метнув быстрый и незаметный взгляд на Альпина. — Вполне можете, — отозвалась вторая тетя, — я распоряжусь, чтобы подготовили старую комнату Давейна и две гостевые. — Не стоит утруждаться, ваша светлость, — вежливо ответил Ричард, — мы с Давейном можем потесниться и в одной спальне. — Да, — поддержал Давейн, — мы ведь и так делим комнату в общежитии Академии. И после этих слов Мантикора вдруг прыснула и засмеялась, а за ней подтянулись и другие два мага. — Я чувствую, за этим кроется смешная история, — хмыкнул отец Альпина. — Простите, — проговорил Давейн, — когда-нибудь мы ее расскажем. Когда перестанет быть за нее стыдно. И все смеялись вместе с ними. Только не Альпин. «Можем потесниться… делим комнату… в одной спальне… и этот взгляд… ясно» — горько заключил про себя Альпин, чувствуя, как внутри него ядовитые иглы колючего плюща впиваются в сердце с новой силой. Что ж, зато все встало на свои места. Он выждал момент, когда все будут захвачены оживленной беседой, и тихо наклонился к отцу, прошептав: — Я возьму из твоего кабинета стопку новых писем и разберу. Извинись за меня перед всеми. Отец задумчиво заглянул ему в глаза, будто пытаясь рассмотреть там душу, но спустя секунду кивнул, отворачиваясь и потягивая вино. Когда в следующий раз к столу подошли несколько слуг, Альпин виртуозно выскользнул сначала из-за стола, а после и из зала, затерявшись среди мужчин и женщин. Когда его отсутствие заметили, он был уже в своей спальне, а отец тем временем ровно произносил: — Мы вспомнили о нескольких неотложных письмах, на которые стоит ответить сегодня. Альпин ушел разбираться со своей частью. — А ты, братец? — с намеком спросил Император. — А я ночное животное, ты же в курсе, — насмешливо ответил Советник. Но Давейна было этим не обмануть. В тот момент от твердо решил, что нужно действовать.

***

Часы на главной башне столицы пробили три ночи. Звезды рассыпались по черному небосводу, но луна сегодня не почтила землю своим появлением. У двери в комнату под шпилем самой высокой башни стоял юноша, никак не решаясь поднять руку и постучать. Ему было неоткуда знать, что с другой стороны, прислонившись спиной к деревянной преграде, сидит другой молодой человек и тоже не решается встать и отправиться в его комнату. Они синхронно вздохнули, но не могли это слышать. В тот момент, когда Альпин решительно встал, положив ладонь на ручку двери, Давейн наконец постучал. Дверь открылась, и молодые люди удивленно взглянули друг другу в глаза. Молчание было прервано вновь в один голос, когда один из них спросил: «Я зайду?», а другой предложил: «Входи». Они снова замолчали, но Альпин отступил в сторону от прохода, а Давейн вошел в комнату, знакомую с детства, что сейчас будто бы повзрослела вместе со своим хозяином. Яркие цвета пропали, игрушки исчезли, а вместо них на столе появились горы бумаг с разными печатями и карты. А на подоконнике стояли… — Ты рисуешь мои портреты? — ошеломленно спросил Давейн, оборачиваясь к другу. — А ты изобрел заклинание, которое заставляет гитару самостоятельно играть мою любимую песню. Мне Мантикора сказала, — резко вскинулся Альпин. — И что ты хочешь этим сказать? — от возмущения Давейн обернулся к принцу полностью, складывая на груди руки. — Есть вопрос получше — что ты хочешь мне сказать столь важного, что пришел ко мне посреди ночи? И от ярости, которой были наполнены глаза и голос Альпина, Давейн понял — он знает. Сейчас у мага есть только один шанс оправдаться и не потерять друга. — Послушай, Ал, — тихо начал он. Альпин дернулся, как от удара — использовать в ссорах детское прозвище, на которое сердце отзывалось трепетом вне зависимости от обстоятельств, казалось нечестным, — прости меня. Я знаю, ты имеешь полное право меня ненавидеть после всего, что я сделал, но я не в ответе за свои чувства… -Я не ненавижу тебя, — тихо отозвался Альпин, заложив за спину руки. Сейчас он как никогда был похож на своего отца, на будущего первого советника великой империи. Но в данной ситуации это смотрелось слишком неуместно, — ты волен любить того, кого пожелаешь. Я не в праве тебя осудить. — Но… ты не станешь относиться ко мне по-другому после этого? — с сомнением спросил Давейн. — С чего бы? — Ну, знаешь… избегать меня, жалеть… ведь именно так поступают люди с теми, кто безответно в них влюблен, — эти слова Давейн не мог произносить, глядя на друга, и потому беспомощно опустил глаза в пол. Он не видел, но услышал, как Альпин медленно подошел к нему, остановившись совсем близко. — Давейн… ты сейчас имел в виду, что влюблен в меня? И слезы стыда и обиды почти покатились из глаз, когда чужая (родная) рука нежно приподняла его лицо за подбородок, а серые глаза с надеждой впились прямо в душу. «А он стал немного выше меня» — не к месту подумал Давейн, когда Альпин наклонился к нему, безжалостно преодолев последнее спасительное расстояние, и теплые, вопреки слухам о холоде ледяного принца, губы коснулись его собственных, искусанных и потресканных. И лишь в мгновение полнейшего обоюдного счастья стало, наконец, ясно, насколько мелочными были обиды, насколько беспочвенны были страхи, и как же глупо были потрачены впустую драгоценные дни и года. — Нам пришлось почти потерять друг друга, чтобы обрести, — тихо сказал Альпин, отстранившись. — Зато теперь мы знаем цену счастью, — тихо отозвался Давейн, потянувшись вперед. Пришлось вставать на носочки.

***

Повозка была давно готова, катахсонисы запряжены, вещи сложены. Ничего не мешало отправляться в путь, но двое молодых людей стояли около ворот и были не в силах отпустить рук друг друга и расстаться. — Я не хочу уезжать, — доверчиво прошептал Давейн, ступив чуть ближе. — А я не хочу тебя отпускать, — так же тихо ответил Альпин, поднимая руку, чтобы коснуться веснушек на любимом лице. — Но с другой стороны… мы увиделись. Наконец поговорили. И даже навестили все памятные места детства, — было не совсем ясно, кого успокаивал Давейн — себя, Альпина или самих Великих вождей. — Мы опорочили все памятные места детства, — возразил Альпин, но смотрел смешливо и добро. — Как можно называть проявление любви, светлейшего чувства во всем мире, пороком? — деланно возмутился Давейн, сокращая последнее расстояние и обнимая своего принца. — То есть когда ты скинул меня в озеро, это была любовь? — Нет, это была месть! Они рассмеялись, посмотрев друг другу в глаза. Часы на главной башне столицы отбили шесть вечера. — Если не поедете сейчас, сегодня уже столицу не покинете, — тихо прошептал Альпин. — Ага, — ответил Давейн, уткнувшись в его плечо, — сейчас, еще секундочку. Он и правда почти сразу отстранился и затараторил: — Я буду связываться через зеркало каждую свободную минуту. И писать каждый день. И приеду на праздник урожая. И на новый год. И… — Я понял тебя, злобный маг, ты все никак не хочешь оставить своего бедного принца в покое, — ухмыльнулся Альпин. — Никаким рыцарям тебя не отдам, — ответил Давейн и потянулся было вперед, но Альпин друг сказал: — Твои друзья смотрят из повозки. — Ну да, — не удивился Давейн, — и твоя семья тоже. Из замка. — Точно, — согласился Альпин. Неясно, кто из них все-таки поцеловал другого. Но поцелуй был соленым от чьей-то слезы, горьким от предстоящей разлуки и острым от таких чистых и искренних чувств, пронзающих два юных сердца. И сладким — от любви.