Слепое звучание

      Каждый раз, сталкиваясь один на один с, казалось бы, неизбежным провалом, музыка подводила его к верному пути.

      Сегодняшней морозной ночью, что не торопясь, переходила в унылое и светлое утро, уставший Фёдор решил свернуть с обыденной дороги получения не хватающего наслаждения и взять не виолончель, а обратить внимание на пианино, что так безнадежно выглядывало из тёмного уголка его кабинета. Это пианино было оставлено ещё хозяйкой квартиры, уж больно много места оно занимает в новом жилище, а Фёдору этот инструмент никак не помешает при дальнейшей работе в комнате. Сейчас на нём красуется слой пыли, скрывающий яркость сосны корпуса чудного инструмента, но это совсем не смущает Достоевского. Он лишь спокойно пододвигает стул к пианино и устраивается на нём, разглядывая царапины на дешёвых и явно старых обоях у инструмента – видимо, когда грузчики заносили сие прелесть, аккуратность была для них на последнем месте по важности. Но это в любом случае ничего не меняет для парня, а лишь подогревает интерес – раз с инструментом так обращались, то, возможно, он и не стоит хорошего обращения? Расстроено ли оно? На месте ли вообще клавиши?       Фёдор осторожно поднял крышку, пред ним показались слегка пожелтевшие клавиши. Все клавиши, кроме одной единой нотки «до» были на месте, на её месте была лишь оставшаяся деревянная часть. Это, безусловно, радовало юношу, всё-таки отсутствие единственной клавиши не играло особую роль. И вот уже долгожданный момент, когда Достоевский прислушивается к звуку клавиши малой октавы, звучит просто прелестно. И хоть он не особо то и умеет определять, расстроено ли пианино, но раз играть можно, то и инструмент в полном порядке.       Помнится, в раннем детстве Фёдор часто садился за клавишные инструменты, когда его с удовольствием отводили в музыкальную школу. Он всегда считал эти занятия мукой, ведь нотная грамота никак не давалась, а ручонки были ещё слишком малы для игры постоянных октав и ничего не удавалось, какие бы усилия ни прилагались. За окном в такие моменты всегда сладко пели птицы, маняще шумела листва, пока маленький Федя страдал в душном помещении. Ему всегда хотелось сбежать как можно быстрее и подальше от этого злосчастного места. Усугубляла ситуацию и преподавательница, постоянно повторяющая одну и ту же надоедающую фразу: "Чтобы научиться любить и быть счастливым, нужно сперва научиться страдать, играй заново."       Но потраченный год чего-то да стоил – именно там, уже измученной душонке по доброте неимоверной даром отдали "Ветхий завет", лежащий на последней полке, куда и был устремлён взгляд маленького Феди при каждом посещении кабинета – всё же в тот момент он был очень заинтересован в христианстве в целом: — Что ж там тебя так занимает что ты в тот угол глядишь постоянно? — Чтиво на той полке. Это библия? Что же она тут пылится? — Ну, библия вроде.. — разглядывая книгу, всё же убедилась в этом. — Эта книжонка принадлежала нашей ученице, да она вон – так и не зашла за ней. Даже спустя год так и не спохватилась забрать свою вещицу!! — немного помолчав, она продолжила, — Забирай себе, есль тебе так интересно. Всё равно толку от неё никакого. — Большое спасибо, Людмила Павловна.       Пусть детство давно прошло, а заученные ноты так и не стёрлись с памяти. Дотронувшись до нескольких клавиш и сформировав октаву в левой руке, он будто наконец сделал заслуженный глоток свежего воздуха. Страдать он будет до конца своей бренной жизни, но это не мешает ему вкушать горькое, словно соль, и в тоже время желанное звучание, пусть и не до конца идеальное. Фёдор взял кусочек ткани, лежащий на сломанной табуретке недалеко от него. Закрыл им свои очи, завязал надёжный узел. В детстве он часто так делал, когда садился за инструмент, ведь игра с закрытыми глазами даёт тебе то блаженное чувство, что уже не сравнить ни с чем. Теперь его холодный взор аметистовых глаз не сможет уловить совсем ничего.       Лёгкий ветер играючи бьёт в спину, копии документов, находящиеся на рабочем столе, слегка шелестят, но в округе лишь немая пустота. Руки медленно опускаются на клавиатуру. Теперь Фёдор вовсе не перед пыльным пианино, нет, он в бескрайнем необъятном поле, а на каждом шагу его ждут лишь припрятанные мины. Никаких врагов, поджидающих со спины, никаких союзников, что готовы прикрыть в нужный момент. Остался лишь он и окружающие его препятствия. И если он совершит даже незначительную ошибку, нажмёт не на ту клавишу или просчитается, то ему не будет дан второй шанс, а уши его не услышат голос сзади, приговаривающий: «Вот путь; идите по нему»...       Не так страшно, наоборот, уморительно. И Фёдор опускает правую руку, делает первый шаг - высокая нота обозначилась началом его пути. Кончиками пальцев он ощущает почему-то шершавую поверхность клавиш, но это не волнует; он сосредоточен лишь на рождающейся на свет мелодии, Фёдор сейчас – создатель, Бог, а главная задача на нынешний момент – идеальная игра. И начинает юноша удачно – он успешно угадывает местоположение нужных клавиш, а комнату наполняет звучание, которое, словно приторно сладкая пыльца, скопилось в облако и пристроилось наверху помещения. И каждый вздох отдаётся приятными ощущениями, пока мелодия становится всё более замудрённой. Он словно танцует на этих минах, только начинает своё выступление, адресованное пустоте, но блаженство, получаемое во время одиночного вальса, невозможно сравнить ни с чем материальным. Обрывать нить удовольствия Достоевский совсем не собирается – в этот миг всё внимание приковано к музыке, он блаженно откидывает голову и усиливает громкость звука, чистоту звучания, мелодичность пьесы, срывает золотые лепестки отчаянного безумия, ведь потеха продолжается и продолжается. Мотив шёл от тела, от сердца и грязной души, благодаря чему мелодия приобретала особый эмоциональный оттенок, содержала часть его целей и переживаний. Хотелось услилить своеобразный танец, увеличить риск разлома искренности внутри произведения, хотелось нарочно оступиться, наконец, ощутить поражение и вытянуть всё совершенство в итоге. Сердце билось чаще, образ Фёдора стёрли нотные знаки, мелькающие где-то далеко за горизонтом, материализовалась буря, состоящая из давно закопанных вглубь эмоций, но надвигалась она всё ещё только в недрах души. Страстный хоровод азарта унёс все оковы вида прелестного, и мелодия жизни заиграла в миг быстрый новыми красками, но вдруг – Ошибка. После неё ещё одна неверно нажатая клавиша. Сбился. Всё таки наступил на мину. Душный запах обыденного дождя и прохлады резко ударил в нос, от чего всё нутро передёрнуло из-за отвращения, ветер наконец перестал бить в спину, поглаживая нежными касаниями, но тихая мелодия ещё продолжает плясать по темной комнате. Создатель в своём одиноком вальсе сменяет темп на более плавный, в результате чего на душе становится намного спокойнее, а мелодия походит скорее на приятный фруктовый вкус тёмного винограда в сочетании с мускатом. Движения изящны, гранциозны и изысканны, каждое скольжение запястья походило на взмах лебединого крыла. Фёдор с каждым шагом подходил к концовке произведения. Прояснился стёртый нотами образ, музыка становилась легче и свободнее, взмывала вверх волной и опускалась всплеском кристальной и чистейшей воды, билась о старый маяк, что светил светло-фиолетовыми причудливыми лучами в глубокую ночь. Конец. Убивающая всё живое внутри и возврающая к болезненной реальности гробовая тишина пробудила Достоевского из сладкого состояния. Поток холодного ветра внезапно распахнул окно с глухим стуком рамы о бетонную стену, документы разлетелись по всему помещению. Комната наполнилась омерзительным запахом сигарет, видимо, сосед в очередной раз вышел курить. Окаянный. Повязка уже находилась в противоположной части комнаты. Кажется, к этому несчастному куску ткани не притронутся больше никогда, несмотря на то, Фёдор будто неподъёмный груз отпустил, а приятные ощущения разливались по всему телу.       Ошибка была непростительна.