* * *
— Я никогда не задумывался, — сказал Загрей, заглядывая в лицо своего наставника, — сколькими способами человек может умереть. — О да. И только тысячную долю из них придумали боги. С остальным люди справились сами. — Эм… — Загрей отвел глаза в пол. — Кажется, я задел что-то из твоей человеческой памяти. Извини. Я имел в виду, сколькими способами души могут попасть к нам. Кого-то к воротам провожает Гермес, но Харон иногда и сам грузит людей в лодку. А еще Тан… До них донесся сладкий и тягучий звон лиры Орфея. — И ведь кто-то стремится сюда всеми способами сам, — грустно улыбнулся Ахиллес. — Да. — Загрей не слышал ни слов новой баллады, ни намеков в голосе наставника. Он думал о боли, о наполняющей рот металлической жидкости и искрах хаоса вокруг. — А кого-то просто перемалывает и выплевывает в купальне Стикс. Ахиллес мгновенно изменился в лице, сводя светлые брови на переносице. — Ты переживаешь десятками раз то, что мне довелось лишь однажды. Тебе достается так много боли… — Ну… Вроде бы меня пытаются остановить лучшие. — Загрей повел приподнятым плечом. — Зубы Лерни и трезубец отца быстры. С моих волос еще долго капает красная вода Стикса, но я чувствую только жар в пятках и стремление начать новый забег. — Но, когда ты умираешь наверху, все ощущается иначе? Отец приставил Ахиллеса к Загрею, чтобы тот научил сына драться. Чаша воспоминаний, с каждым днем отсчитывающая новую тысячу поверженных врагов, говорила о том, что учитель копья и меча Загрею больше не нужен, но Ахиллес стал большим — наставником, опорой. Пусть и не способным с собственными скелетами в шкафу разобраться, но сегодня Загрею не хотелось снова говорить о той тени из Элизиума. Как и шутить о том, сколько Скелли поместилось бы за зеркалом Ахиллеса. Загрей был в ознобистом трансе и хотел слышать мягкий и заботливый голос, чтобы отойти от чувства, будто холод сдирает плоть с костей. Почему так больно. Ахиллес посмотрел поверх Загрея на северо-западный балкон, где имел привычку отдыхать Танатос. — Признаться, я думал, что тебя, как несущего в себе смертную часть, забирает Харон или… Загрей мотнул головой. — Меня сюда волочит воля мойр. И никто другой. Ни косы Танатоса, ни плеска весел. Только кровь и тьма. Загрей уперся плечом в колонну и поднял ногу, притягивая ее за стопу почти к пояснице. Он улыбнулся, заставляя брови Ахиллеса окончательно превратиться в одну линию. — Мне пора. Думаю, мне не повредит прошвырнуться. Жар Асфоделя прочищает мозги.* * *
Загрей стоял перед аркой. Он вдыхал холодный воздух и выдыхал его снова. Под пятками было влажно от растопленного снега, но ноги все никак не отрывались от земли. Звук. Пронесшийся по белой поляне и изменивший пространство, но не шелохнувший ни снежинки. Загрей не оборачивался. Он чувствовал, что Танатос стоит прямо за спиной. — Работа зовет? Танатос не ответил, и Загрей, не дожидаясь, продолжил сыпать угольками слов: — Думал, тебе не нужны двери. Ты так любишь исчезать и появляться, где тебе вздумается, в момент, какой… — Я здесь не из-за работы. — А. Понятно. На самом деле непонятно было ничего, но желания смыться не только с поля очередного боя с отцом, но и от душащей неловкости было достаточно, чтобы шагнуть вперед. Внутренности — сама суть Загрея — вывернули его наизнанку, и мир померк в крови и тьме.* * *
Рассвет превратил кожу в хрусткий лед, а ветер смял его как тяжелый сапог. Кровь. Много крови. И одна сплошная тьма.* * *
Шаг, падение, шаг и снова падение, только не на влажную твердую землю, а в собственную густую кровь и следом — во тьму.* * *
Загрей каждый раз успевал сделать несколько вдохов. Непривычный воздух. Не только, потому что холодный, а потому что другой. Прозрачный, знающий, что такое солнце и луна, полный совсем других запахов: моря, елей, свободы и чьей-то неизбывной тоски. Загрей успевал почувствовать все это в том вдохе, который нужен был, чтобы вскрикнуть, когда его разорвет этим же воздухом на куски. На его место приходила кровь. Разум заполняла тьма.* * *
Интересно, что видел в этом Танатос? Слышал ли крик Загрея, или тот разносился только в междумирной пустоте? Оставалась ли после Загрея кровь? Темноту-то он всю точно уносил с собой.* * *
Он больше не оборачивался на сверлящий спину желтый взгляд. Звук появления Танатоса стал так же привычен, как подобрать оставшиеся после смерти отца камни — не возвращаться же в Дом с пустыми карманами. Все кажется глупым по сравнению с тем, что произойдет потом, но все входит в привычку. Кроме оглушительной боли.* * *
Загрей смотрел в снег. Он провел пяткой черту по отбрасываемой аркой тени. Снег до — белый, мягкий. Снег после — белый, мягкий. Не было никакой разницы. И Загрей подозревал — проверять не хотел, это было бы слишком глупо, — что если он задержится на поляне, то произойдет то же самое, как и если он сбежит с нее. Просто чем дальше он уходит от громоздких каменных ворот, тем быстрее. И болезненней. Когда его ждала мать — а он уже начал забывать, как пахнут персики в ее саду — он, пока говорил с ней, чувствовал подступающий к щекам жар, зарождающийся в животе колючий водоворот, который разгонялся, пока не схлопывал Загрея в ничто — в кровь и тьму — но теперь он чувствовал то же самое в стократ сильнее. Словно одновременно и жар, и тошноту, и иглы. Загрей задрал голову к небу. Как же до него далеко. Даже олимпийцам не дотянуться, даже Гелиос правит колесницу ниже, чем оно — бесконечное совсем. Неплохая была бы цель… Между лопатками снова жгло внимательным взглядом, и Загрей, выбросив из головы любые ошметки мыслей, шагнул вперед. Снег подтаивал под ногами, и Загрей побежал. Споткнулся. Миг падения начал растягиваться — Загрей уже знал, что его колени не ткнутся в холодный снег. За ним придут кровь и тьма. Но они не спешили. Вместо них воцарилась тишина. Тишина несуществования. Загрей не вставал, но почувствовал себя больше не падающим. Он повернулся туда, где, он знал, его встретят желтые глаза, и увидел, как коса Танатоса, завершая свой круг, вернулась за его спину. Танатос не рубил Загреева тела, он словно отсек его от воздуха. — Почему ты это сделал? — Чтобы тебе не было больно. Земля — пол? — как это назвать? — что-то, что было миром под ногами, поплыло прочь, и Загрей начал падать в никуда там, где не было ни верха, ни низа. Танатос подхватил его на руки, и впервые Загрей почувствовал, как мощны его крылья, одним кожистым взмахом вздернувшие их обоих наверх к застывшему, остекленевшему небу. — Все-таки останавливаешь меня? — Нет. Ты бы не прошел дальше. — Откуда тебе знать? Никто точно не знает, каков я… В смысле кто я. Почему я не могу пройти дальше. Почему мог. И когда могу, когда нет. И когда… смогу. — Я много наблюдал, и теперь вижу, когда начинается. — Начинается? — Загрей уставился на Танатоса. Смутиться бы такому напору, но один из них летел, а второй держался и был крайне взбудоражен: — Раньше и я чувствовал, как начинается, но сейчас это миг! — Боль. — Да, но… миг. — Это смерть. И я быстрее. — Это тавтология. Или парадокс. Танатос молчал, пока мир между ними пересобирался в Дом, но Загрею было достаточно того, что уголок его темной губы был легко приподнят.