Да осквернеет же моя душа, да покарает меня Бог, ох, пускай свершится правосудие на небесах, и я паду на колени, в попытках вымолвить у Господа прощение за всё, что совершил с тобой, мой любимейший друг. Я готов буду гореть в аду, готов буду вариться в котле, обжигая уже не столь значимую для меня самого плоть в раскалённом масле веками, долгими и тяжёлыми веками, что окупят грехи в моей гнилой, неправильной, искалеченной душе.
Ты же эти слова так хотел бы услышать сейчас, не правда ли, — молодой паренёк присел на корточки, оглаживая шелковистыми перчатками холодную скулу человека, лежащего под ним. — а, Дост-кун? Убийство произошло. Бездыханное тело Фёдора Достоевского валяется на кафеле, церковные витражи освещают помещение, а также просвечивают наружу всю внутреннюю натуру Николая Васильевича — она тёмная. Она рыдает. Она не заполучила то, чего хотела. Она окована железными цепями. Кричит. Дыхание неравномерное, края обкусанных губ изогнуты в лживой улыбке придворного шута. Он наклонил голову в бок, продолжая ласково гладить скулу убитого. Рот приоткрыт, как и веки, из-под ресниц которых выглядывают пустые, бездонные, стеклянные лиловые радужки глазных яблок. Ох, Боже Правый, эти чёрные локоны так мешают взору… Тонкие пальцы убрали их в стороны, давая насладиться видом мертвеца. Глубокий, дрожащий вдох. — Дост-кун, я так благодарен тебе за то, что ты понимал мою философию. За то, что был рядом. За то, что дал мне жильё. За то, что показал этот мир, вне цирковой арены и вне сценариев! Хотя!.. — резко остановился, убрав руку от лица, будто напугано глядя на него. — Хотя не-ет, постой постой! Ты же сам писал сценарии для своего собственного цирка! Для своего собственного спектакля живых и грешных! Ты лично назначал их теми или иными ролями, и даже ни слова им об этом не говорил! Тяжко ахнул, запрокинув голову и нечаянно упав на спину, закрывая лицо руками. — Что ж за эгоистичность, мой дорогой друг! Да ты, получается, хуже Чёрта! Нет, ты и есть демон! Ах нет, постой, ты хуже даже Меня! Эхом раздаётся голос клоуна. Его смех не звучит естественно. Он лишь всеми своими интонациями молит о пощаде. О спасении. О таком необходимом ему освобождении от этого бренного мира. Выдохнул, приподнявшись на локтях. Бледные руки без перчаток расположились вдоль туловища, обкусанные до мяса пальцы слегка сжаты. В груди защемило, а смех вновь залил пространство вокруг. — Боже, ты так мил, Дост-кун! Несдержанно сорвал с себя бархатные перчатки, откинув их в сторону, рядом с окровавленным ножом. Взял за щёки, притянув тяжёлую голову к себе, самостоятельно также приближаясь к милому трупу, становясь на колени. Поперёк шеи уже засохла алая субстанция. — Твой вид заставляет меня визжать и хохотать от счастья! Я наконец вижу это! Вижу столь прелестную картину! Обветренные, тёплые губы коснулись ледяной кожи. Он начал исцеловывать Фёдора, каждый сантиметрик, каждую косточку черепа, что вылезала наружу от худощавости и анемии. Что за великолепное, возвышенное чувство. Но внутри Николая порхали далеко не бабочки, о нет. Там было полчище опарышей. Червей. И все они двигались, без остановки. Заставляли держать себя в руках, дабы не согнуться пополам перед трупом и не завыть от чего кошмара внутри. В груди поселились змеи-искусители, что своими хвостами сжимали сгнившее до черноты сердце, коль оно вообще находилось под клеткой, что называлась рёбрами. Эти нежные, желаемые в порыве поцелуи покрыли все щёки. Скулы. Весь нос и переносицу. Подбородок. Даже лоб и приоткрытые веки. Губы стали мокрыми, но нисколько не согрелись от этого. Он утянул его в поцелуй жизни вновь. Язык Достоевского оставался во рту, не принимая участия в процессе. Он не шевелился, не пульсировал. Хотя, было бы странно, если бы внезапно труп стал отвечать на ласки шута. Прижимая голыми руками товарища, неосознанно выпрямляя спину и подтягивая голову Достоевского за собою, он всхлипнул. А после углубил поцелуй. Обнял за плечи, сжимая тело настолько, что аж собственные руки затряслись. Тяжело выдохнул, быстро вытерев одной рукою всё безобразие на собственном лице. — В твоём горле ощущает кровь, Дост-кун. Это прелестно. И в нём есть совсем-совсем малая доля тепла. Это ещё прекраснее! — Широкая улыбка, долгий и со странным на конце звуком чмок в почти белый кончик носа, на эдакое прощание. С особой лаской и заботой опустил тело демона обратно на кафель. Грудная клетка неритмично вдыбается и возвращается в прежнее состояние. Ему будто бы душно и отчаянно пытается вдохнуть побольше воздуха, но безуспешно. Наклонился к нему, оставил свой мокрый след губ на глубокой порезе поперёк шейки. Она ледяная. Не до конца засохшие капельки крови остались в серединке улыбающегося, сомкнутого рта. Гоголь слизал алую жидкость, а после еле заметно дёрнул бровью. Она. безвкусная. Даже привкуса железа особо нет. Это странно. Эспер навис над телом, целенаправленно начав вылизывать поперечный, глубокий порез. Он чувствует, как его шершавый язык касается мяса и, ох, даже тонких косточек шеи. Пальцы сжались в шапке-ушанке. На удивление, удалось расслабленно прикрыть глаза. Он занимался этим грязным делом, пока полностью не очистил шейный участок тела от крови. — Дост-кун, ты меня прямо-таки удивляешь. Твоя кровь даже не горькая! Не сладкая, прям никакая. Будто воду пьёшь, и после следует металлическое послевкусие. Странно… — Коля поднял плечи, высунув язык и сморщившись, а после рассмеялся прямо трупу в лицо. — Да шучу, я догадывался до этого! Ты же болен, как крыска в подворотне! Он не задаёт вопросы и не даёт правильных ответов. Значит, скорее всего, он в курсе, что происходит. Он отдаёт себе отчёт в этом. Казалось бы — умалишённый, а вроде в полном сознании и здравии. — Мой милый друг, я, надеюсь, не буду скучать по тебе. Ох как надеюсь… — Глубоко вздохнул, положив голову на грудную клетку лежачего тела. Огладил ладонями рёбра, скрываемые под одеждой. -… Может, чтоб я не сильно заскучал без тебя, стоит стать одним целым? Мх, да я просто гений! Не хуже тебя, Дост-кун. — Неоднозначный смешок. приподнялся и посмотрел с улыбкой на впалый живот. — Я мог бы съесть твои органы, а после и сердце. Что думаешь? В ответ послышалось молчание. Некоторые пряди выбились из общей составляющей тугой косы, что делали причёску небрежной. Парень поджал губы, а после заполз руками под одежду товарища. Тёплыми пальцами прошёлся вдоль туловища, такого ледяного и хрупкого. Ему явно стоило больше есть при жизни, и чаще ходить по врачам… Но уже ничего не поделаешь. Столь обворожительно выглядели косточки, выглядывающие из оков кожи. Так хотелось освободить их. Ох, как же хотелось. Одну руку Гоголь убрал в шинель, после достав оттуда нож, что оставил неподалёку на полу. Не хотелось отрываться от этого вида, дабы забрать какой-то там нужный острый предмет, пф. Разорвал верхнюю одежду Достоевского, для удобства, и после провёл грязным лезвием вдоль грудной клетки. Его пальцы судорожно сжимали рукоять кухонного прибора, что явно не по назначение использовали сейчас, а сама рука убийцы дрожала. Вновь тяжело дышать. Взгляд пробегал по всем открытым, безупречно белым участкам кожицы. Холодное лезвие вонзилось в середину грудной клетки, упираясь во что-то твёрдое. По сей видимости, это была кость. Николай после взялся за рукоятку двумя руками и рывком потянул на себя, разрывая плоть мёртвого демона. Открывшаяся пред ним картина завораживала. По его грешной спине пробежали мурашки, вдохнуть воздух стало недосягаемо — кажись ком а горле застрял. Кровь неспешно стекала по разным сторонам от разреза вдоль. Пришлось сделать ещё сверху и снизу две глубокие полосы. Это было похоже теперь на английскую букву I. — Дост-кун, почему ты такой прекрасный даже после смерти? Почему твой вид сейчас доставляет мне столько боли, пускай я должен быть счастлив? Голос клоуна дрожит. Он откинул нож в сторону и крепко обнял бывшего члена Крыс Мёртвого Дома, пачкая одежду в алой субстанции. — Почему ты не отпускаешь меня с миром? Почему я должен чувствовать всё это горе и смеяться от боли, что сжирает извнутри? Я идиот? Рузумеется я идиот, Феденька… Федя, прошу, дай мне ответы на все мои вопросы. Я не знаю сам ответа на них. Впервые в истории мне неизвестны ответы на вопросы, которые сам задаю. Сердце прямо разрывается на куски. Помилуй меня, молю, Феденька..... федечка… Всхлип. Снова. Это всё на грани безумия. Он так долго врал себе, что обретёт свободу после убийства товарища, что даже поверил в свою ложь. Но в данную минуту понял, как сильно вредил себе этими речами. Вредил себе. И навредил Фёдору. Убить его исподтишка было слишком подло, даже для Николая Васильевича. Стыд и срам, стыд и позор. Но горестная утрата, скорее всего, послужит уроком. Небольшое время спустя, руки выпустили мертвеца из крепкой, тёплой хватки. Молча Гоголь раздвинул стенки кожи, без брезгливости разглядывая остановившиеся органы. Огладил подушечками пальцев мокрые косточки. Эти рёбра такие тонкие. Если захочешь — сломаешь. Оставишь на память в своей комнате. Мол «смотри, какой огромный грех на совершил. И какой же омерзительный поступок сделал после.» Прильнул губами к влажной печени, а после надкусил. Вкус был странный. Не шибко приятен. Но он отрубил зубами небольшой кусок от конца, после прожевал и проглотил. После вздохнул, перейдя на желудок. По нему он просто прошёлся языком. Запах трупа ударил в голову, вызывая пока что незаметный рвотный рефлекс. Но Николай продолжал исследовать наощупь тело любимого товарища, параллельно зацеловывая внутренности. Поджелудочную железу огладил рукою, нежно и неторопливо, с лаской. Такая влажная и скользкая, ох, на рукавах и коже остаются кровавые разводы, что за напасть. Дрожащий вдох, и надкусил верх кишечника. Заползая тонкими ручками в компактно сложенный орган, он доставал его из тела наружу. Начал покрывать грязными поцелуями каждую складку, каждый изгиб, иногда мог даже прикусить, словно заигрывает. Его не покидала дрожь, но стоит смириться. Откусил прямо посередине. Сощурился, что-то брызнуло на лицо. Но это не сильно волновало. Он поедал Фёдора, медленно привыкая к запаху и вкусу, жевал и проглатывал. Его организм сможет переварить всё это, со временем, а разум станет спокойнее относиться к воспоминаниям об этом дне. Ну разве не чудесно? Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Он громко дышал, вытирая кровь с подбородка, немного щёк, губ и кончика носа. Было питательно. От кишечника не осталось и следа. Молчаливо огладил грудную клетку, а после залез под клетку рёбер. Пришлось снова взять в руки нож.Его сердце не бьётся. Ах, что за вкус его ждёт.
Он откусил правый желудочек, а после сощурился. Отличается от текстуры кишечника. Жевать труднее.***
Николай Васильевич Гоголь вышел из церкви, весь запачканный в чужой крови. На кафеле остался опустошённый труп. Душа окончательно сгнила, черви пляшут внутри чёрствого мозга. Ты не обретёшь упокоение и божественное прощение. Ты не обретёшь свободу. Ты будешь гнить в мучениях и собственных слезах, что никак не искупят всё то, что ты сделал.