***
Она никогда не была против каких-либо экспериментов, особенно с этим человеком. Санзу был обаятельным, умеющим заговорить и убедить в правильности своих решений, а отказать ему было практически невозможно. Наручники? Без проблем. Секс в общественном месте? Чуть больше времени на уговоры, и определённо да. Разнообразные игрушки? Разумеется. Игры с ножом? Пока нет, понадобится чуть больше времени, но она согласится. Всегда соглашается. Санзу любит причинять боль, но он себя контролирует, всегда много думает и держит садистскую натуру при себе с Ней. В сексе он позволяет чуточку больше, грубые толчки, синяки и царапины от слишком сильных хватаний, вечно опухшие и кровоточащие губы — ничего бы, что перешло рамки дозволенного, хотя и для кого-то подобное не считается в рамках нормы. Отношения с Санзу Харучие в целом не подходит под описание чего-то, хотя бы близкое к такому понятию как нормально. Он грубый, странный, часто хамоватый, вечно что-то скрывающий и практически ничего не говорящий о себе. Настроение порой скачет по щелчку пальцев, но Она научилась предугадывать эти перемены практически всегда и жить с этим. Если на игры с ножом ты ПОКА не согласна, то что насчёт небольшой порки? :) Договорились :)***
— Давай, ложись, давно пора тебя наказать, — в своей грубой манере говорит Санзу, когда девушка выходит из душа. От его слов улыбка появляется на её покрасневшем после долгой ванны лице, а руки она складывает на груди и подходит ближе. Такая лёгкая, пахнет шампунем, гелем для душа и чем-то, присущим только ей — похожа на нежный цветок, который завянет даже от лёгкого мороза и холодного ветра, стоит лишь открыть окно пошире. Поцелуи с Санзу всегда — жадные и обжигающие, долгие и глубокие, никогда — нежные и трепетные, волнительные и осторожные. В этом весь он, и она приняла такую сторону. — И что на этот раз тебя не устроило в моём поведении? — девушка отстраняется, большим пальцем вытирая с губ выступившую каплю крови. В её глазах — покой и умиротворение, то, чего ему так долго не хватало. Примерно всю жизнь. Он и рад бы ей ответить. Сказать — всё, меня даже раздражает, как ты дышишь. И отчасти это будет правдой, потому что в ней, блять, идеально всё по всем известным стандартам, оценкам и прочему объективному дерьму, на которое Санзу клал огромный болт. Слишком хорошая и правильная девочка, но не тряпка и размазня, со стержнем. Обнять себя он не даёт, хватает девушку за волосы, с силой оттягивая их назад, и смотрит в её глаза долго и вкрадчиво, сглатывает ком в горле и бросает её на кровать, животом вниз. Грубо срывает полотенце и любуется её телом, рассматривая ещё не успевшие сойти царапины и едва заметные синяки от пальцев, засосы и укусы по всему телу, на которые Санзу никогда не скупится — интересно, ей больно? — А сейчас я привяжу твои блядские ручонки к кровати и заткну твой надоедливый ротик кляпом. Пальцы впиваются в поясницу, жёстко сминая кожу и оставляя отметины, он грубо кусает в плечо, отчего девушка дёргается и мычит, приподнимая бёдра повыше. Первый удар ладонью по обнажённой ягодице отдаётся лёгкими пощипываниями. Второй кажется грубее, и кожу лишь слегка саднит. Третий чувствуется более явственно, но вызывает лишь небольшой дискомфорт. Четвёртый уже отдаётся едва заметной болью, а кожа выглядит покрасневшей. Пятый удар кажется слишком сильным, размашистым, Санзу бьёт наотмашь, размахиваясь, отчего девушка приподнимает бёдра наверх и сдавленно стонет, но выходит лишь непонятное мычание. Её беспокоит молчание Санзу — обычно в такие моменты он любит сказать что-то пошлое или грубое, но это сводит с ума, а невозможность посмотреть на него лишь добавляет новую порцию тревожности. Санзу бьёт шестой и седьмой, и всё больше теряется в окружающей его обстановке; что-то не так, вокруг слишком тихо, а кожа под пальцами слишком чистая и идеальная, никаких следов, а давно пора бы её как следует замарать. Прямо как подставного заказчика, которым Санзу занимался сегодня утром, и чья кожа чуть позднее превратилась в кровавое месиво. Перед глазами — пелена необъятная, и Санзу злобно смыкает зубы, дёргая головой вправо, и удары становятся быстрыми, звонкими, сильными, а ещё частыми и слишком болезненными. Девушка беспомощной маленькой змейкой извивается, выгибаясь в спине, терпит слишком неприятную боль на заметно покрасневшей коже, мычит и пытается вырваться, но вот незадача — рот плотно закрыт, а руки привязаны к изголовью кровати. Она смотрит вперёд, на эти чёртовы ленты, и думает, что они сковывают её не так прочно, как наручники или верёвки. Рука у Санзу горит, но он не останавливается, он так долго хотел причинить боль, причинить боль Ей, но не сильную, потому что он себя сдерживает, это всего лишь невинные шлепки, но этого ему кажется мало. Она думает, что он наконец-то прекратил, и девушка оставляет попытки освободить запястья, когда ягодицы нещадно горят, а кожу саднит до боли, и она собирается сказать, что больше не согласится на подобное... Но она слышит звук расстегивающегося ремня, и вдоль спины проходят мурашки. Первый удар приходится на левую ягодицу, и девушка широко раскрывает глаза от сильной боли, но она тут же теряется, когда второй удар оказывается куда жёстче. Санзу, не жалея сил, размахивается и нещадно бьёт по явственно красной коже, не замечая, как девушка извивается всем телом и громко мычит, вгрызаясь в повязку во рту. Он ударяет ещё и ещё, даже капля пота скатывается со лба и теряется, впитываясь в кожу, и ему так хорошо — наверное, он точно не уверен, мысли путаются, в голове какая-то каша и неразбериха, как на утро после принятия лишней порции наркотиков. Терпеть адскую боль от кожаного ремня — шлепки ладонями теперь казались невинными играми — и пытаться выудить руки из плена атласной ленты — немного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Когда кожи касается пряжка — металлическая и холодная — из девушки вырывается гортанный крик, и одна рука практически оказывается на свободе. Санзу сил по-прежнему не жалеет, посторонние звуки его сознание игнорирует полностью, и он бьёт дальше, от чего пряжка в который раз соприкасается с некогда чистой и нежной кожей. Она освобождает одну руку и помогает выпутать вторую, кожу жжёт настолько сильно, что она и пошевелиться не может, но всё равно, покачиваясь, пытается встать и поворачивается к нему. В глазах Санзу — ярость, злость и какая-то настолько пугающая ненависть, которую она успевает заметить лишь краем глаза, что страх липкой патокой подползает к горлу, вырываясь с едва слышимым: — Санз... Воздух рассекает взмахивающаяся ладонь. Девушка падает обратно на кровать, так и не успев подняться, когда щёку обжигает дикая боль от пощёчины — хорошо, что ремень был в другой руке. И Санзу замахивается им снова, когда удар приходится сначала по спине, а потом снова по ягодицам. Тело внизу бьётся в агонии, и она не сдерживает громких криков с просьбой остановиться, и, кажется, он это слышит, но замахивается вновь. И когда он бросает взгляд вниз, собираясь ударить снова, что-то тормозит. По белоснежной красной коже скатываются капли крови, и это приводит в чувства окончательно. Ремень падает вниз, вместе с его сердцем, когда вдоль позвоночника проходит мерзкое нечто — тревожность и страх. Всхлипы становятся тише, и девушка осторожно сползает к краю постели, держась за изголовье, тумбочку и стену руками, помогая себе подняться. В её глазах — слёзы, в его — сожаление? Непонимание, удивление и, кажется, именно сожаление. По ногам девушки стекает кровь, и она едва удерживает своё тело на месте, рукой держится за стену, пока вторая откидывает промокший кляп. Лицо влажное и опухшее — от слёз, губы крупно дрожат, поджимает их, а в глазах, в глазах самое настоящее разочарование, обида и что-то новое. Ненависть, злость, гнев. Такого он ещё не видел в её взгляде. — Приятно было? — голос дрожит тоже, в горле стоит этот мерзкий ком, но она стойко смотрит на него, когда Санзу — впервые — не решается задержать взгляд на ней. Он не отвечает, молчит, потому что да — приятно. Санзу Харучие любит причинять людям боль, вне зависимости от их статуса и степени близости. Но стыдно ли ему, жалеет ли он? Тоже да, потому что Она подобного не заслужила. Только не она. Стоять на ногах становится труднее, слёзы застилают обзор, а кожа горит так, что даже едва проникающий через открытое окно ветер обжигает и ранит. — Что я могу сделать? — выдавливает он, и в голосе можно услышать безнадёжность. Он понимает, что впервые откровенно проебался настолько сильно. Внутри что-то неприятно покалывает, какой-то противный ком мешает вдыхать полной грудью, и на его лице отражается недоумение вперемешку с отчаянием. Осознание яркой вспышкой появляется в его потускневших глазах, когда Санзу тянет к ней руку, но она, несмотря на своё состояние, отскакивает как от прокажённого. Несмотря на физическую боль, от которой ноги так и новорят подкоситься, она и подумать не могла, что душевная — гораздо больнее. Девушка смотрит прямо, в его глаза, когда он хочет отвести взгляд, но стоически выдерживает, и она бы сказала ему столько всего, что он бы выслушивал этот поток до рассвета, но она молчит. Потому что одновременно с этим и сказать нечего — внутри так же пусто, как и у него сейчас. Я никогда не причиню тебе боль, веришь? Доверься мне. И она верила. Наивность взяла верх над здравым смыслом. И от этого больнее вдвойне. — Ты всё просрал, Харучие, — шепчет она, вытирая слёзы, — просто больше никогда не прикасайся ко мне. Она не может сказать что-то ещё, просто шагает пытается идти в сторону ванной, чтобы привести себя в порядок и больше никогда не появляться в этом доме. Она была идеальной. Но не для него.