Сродство

Холод бежит по позвоночнику, сковывая обессиленный разум. Мысли копошатся, жужжат и шелестят так, что подкорка мозга чешется. Хочется влезть и ковырять пальцами, пока все не закончится. — Нет, нет, нет. Ты всего лишь Белос, просто Белос. — у Луз ноги подламываются и голос дрожит. Это было очевидно. Этого не может быть. Белосу стоит огромных усилий просто не позволить проклятию взять верх. Во многом из-за этого он медлит, теряет время. Луз хочет думать, что из-за этого. Потому что все остальное уже не уместно. Это будет не про них, не про здесь и сейчас. И когда он тянет дрожащие искривленные руки, с видимым усилием придавая им форму, Луз вскидывается инстинктивно. Не отскакивает, а резко сближается и бьет сильно, хоть и неумело. Удар у нее, на удивление, не хуже чем у Лилит, в очередной раз из разбитого носа льет кровь. Красная. Луз ожидала зеленую вонючую жижу, черную смолу, что угодно. Но от вида красной жидкости ее мутит нещадно. Человеческое ему не подходит. Хочется просто сбежать. Желудок стягивает тугим узлом. Если ее вывернет, это сработает как отвлекающий маневр? Белос не реагирует почти что, пытается перехватить ее руки. Его кровь капает на лицо. Глаза болят, все плывет в расфокусе. Странное чувство сродства грызет ее из под ребер. Мерзкое, липкое, как неуместная жалость, обвивает, врастая в кости. Он его тоже чувствует. Точно. Луз не сомневается в этом. Он ей не дает. Пытался все это время не убить, а схватить, говорит с ней, не с Хантером, с ней. До сих пор помнит дурацкую "Лузуру". Черт возьми, лучше бы он хотел ее убить. Было бы проще, понятнее. Луз понимает, что плачет все это время. — Сделай мне одолжение, Лузура, используй мое настоящее имя. — спокойный слишком голос и реплика, хоть и звучит издевательски, все равно выдает. Память — скотская штука, а он помнит каждый раз, когда Луз звала его по имени. И сотней голосов это подтверждают портреты. Это желание где-то между раздробить голову и протянуть руку. Никому оно толком и не принадлежит до конца. Немо и беспомощно, оно повисло в воздухе ненужным и неудобным препятствием, через которое Луз точно сможет перешагнуть. А Филипп и подавно. Человек она или нет, но ему слишком привычно уже переступать через трупы. Но все таки… Все теперь совсем неправильно. Луз должна была героически победить жуткого императора Белоса, совсем как в книгах об Азуре. А теперь вместо него жалкий Филипп, которому тетя Лилит разбила нос. Луз привыкла к сказкам про добрых волшебниц и злых колдунов. Выходить за их рамки ощущается, как снимать кожу. Филипп так и не смог, бедняга. Поэтому в конце его будут свежевать заживо. Обязательно. Все что Луз знает о Филиппе, он самая последняя скользкая тварь, но почему то кулак с глифами дрожит. Если бы он только надел свою детскую карнавальную маску обратно. Столетий ему не хватило, чтобы забыть эти игры. Мелкий оборвыш смотрит на нее ехидно со множества портретов-воспоминаний. И в его понимающих голубых глазах отражается что-то такое, чего она знать никак не хочет. Отражение это всего лишь отражение. А память о памяти будет ворочаться на задворках разума до того самого дня. Когда все наконец-то закончится, когда самопровозглашенный генерал охотник на ведьм садистски медленно будет превращать ее в камень, когда Луз точно будет знать, что делает, протягивая ему руку. Клеймить императора его же клеймом, обмануть лжеца, какая ирония. И Луз на секунду почти чувствует облегчение, когда он превращается в искореженное чудовище с тысячей глаз.