Деревня Коббертреланн, о-ва Ойерхопф, что к северу от Ваальзии Ⅵ в. Старой Эры
Сайлас не слишком чтил богов. И, насколько он мог судить, они тоже не питали к нему теплых чувств. Тем не менее, в ночь перед испытанием юноша пробормотал себе под нос парочку оберегающих заговоров. Слова оставили во рту странное послевкусие, почти такое же странное, какое оставлял хаукартль. Любовь норфийцев к деликатесу из прогнившего акульего мяса Сайлас разделял не более чем веру во всемогущих всадников, рассекающих по небосводу на запряженных грозовых тучах. Обделенный благосклонностью последних, он проворочался без сна добрую часть ночи. Вслушиваясь в тишину, царившую снаружи, Сайлас грезил… Нет, не о том, как с утра натянет снегоступы и неуклюже потопает навстречу своему первому приключению. И даже не о том, как через несколько дней возвратится в деревню прославленным героем, одолевшим белого вепря – или любую другую зверину, которой не посчастливится пробегать мимо. А может это мне не посчастливится угодить прямиком ей в пасть, - единственное, о чем он грезил это о снежном шторме, который, с божьей милости, в предрассветном часу накрыл бы Ойерхопф и сделал вылазку в Медный лес невозможной. Давайте же, всего раз, вновь обратился Сайлас к незримым покровителям, вкладывая в просьбу всю веру, которую он только смог в себе обнаружить. Вам же не сложно. Незадолго до того, как юноша провалился в дрему, до его ушей донесся приглушенный вой. То где-то вдалеке рвал глотку одинокий волк. Недоброе предзнаменование. По пробуждению же Сайласа ждали миска каши на столе и ясное небо над головой. Как и ожидалось, боги не стали утруждаться ответом на его мольбу. И на что ты рассчитывал? Будь мужчиной, Сайлас, все через это проходят. Впрочем, быть мужчиной на тот момент хотелось куда меньше, чем спать. Мать расцеловала Сайласа на прощание, а Браге, боевой товарищ отца, погибшего еще до его рождения, вручил до блеска начищенный меч. «Этот клинок», торжественно объявил он, похлопывая Сайласа по спине. «Служил Скегге верой и правдой как на охоте, так и в бою. Я сохранил его для тебя». «Спасибо, Браге», Сайлас выдавил из себя благодарную улыбку. Не то, чтобы он в самом деле не был благодарен, но от мысли об убийстве становилось дурно. Если же Сайлас не сумеет пролить кровь или, что еще хуже, сбежит с поля боя, его имя будет на века покрыто позором. «Не дрейфь», продолжал старый свард, не обращая внимания на сокрушенную мину, стоявшую на лице юнца. Длинная, заплетенная в косы, борода подрагивала, когда он говорил. «Все переживают в первый раз. Оно и понятно, ведь одолеть соперника это полдела. Настоящая демонстрация силы и мужества случается тогда, когда ты преодолеваешь страх и вступаешь в битву». Но что, если я не сумею преодолеть свой страх, хотел вопросить Сайлас. Что если он сильнее меня? Но вместо того, чтобы навлекать тень бесчестия на себя и свой род подобными разговорами, он сцепил пальцы на ледяной рукояти и шагнул за порог, всем видом являя решимость, которой не ощущал. Если ему и было суждено провалить испытание, то, по крайней мере, пусть это выглядит как трагическая случайность, а не закономерный исход.ᛟᛟᛟ
Когда сварды и их достигшие возраста ученики вошли в лес, светило стояло высоко на небе. Такие солнечные деньки на севере выдавались нечасто и Сайлас, подставив проворным лучам веснушчатое лицо, наслаждался теплом, что ласковой рукой поглаживало щеки. Они шли уже достаточно долго, чтобы он утомился. Проделать намеченный путь летом было бы во стократ проще – зимой же снегоступы замедляли движения, а вес меховых одежд ложился на плечи непомерным грузом. Конечно, и без того, и без другого преодолеть снежную пустыню не представлялось возможным. Почему нельзя испытывать нас весной, проворчал Сайлас, плюхаясь в мягкий сугроб под ветвистым межережником. Ответ он, впрочем, знал и сам – норфийские боги были суровы, как норфийский климат и не терпели малодушия. Юноша чувствовал, как бегут струйки пота по спине и как гулко стучит сердце в груди – ему лишь оставалось надеяться, что Варге не сочтет это проявлением слабости. Он позволил себе прикрыть глаза всего на секунду, только чтобы перевести дух. К реальности Сайласа вернула тень, скользнувшая перед сомкнутым взором. Юноша нехотя разлепил веки и уперся взглядом в свинцовые тучи. Нависшие над землей тяжелым пунцовым покрывалом, они грозили с минуты на минуту разразиться снегопадом. Должно быть, он впал в дрему и за то время, что спал, погода успела перемениться…а отряд – скрыться за лесом. И даже следы свардов замела пурга. Дурак, выругался Сайлас, поднимаясь на ноги. Вот помрешь тут и поделом тебе будет. Тело содействовало неохотно. Ни от меча, ни от собранных крупиц отваги не будет толка, если он замерзнет насмерть, понял Сайлас. Уходя, он покосился на свой несостоявшийся курган. Не на сей раз, приятель. Хотя, кончина была бы что ни на есть под стать мне – бесславная и, ну, сонная, рассуждал он, беря направление, в котором, как ему казалось, двигался отряд. С другой стороны, мертвым не надо доказывать свою безграничную храбрость. Мрачная ухмылка коснулась губ юноши, когда первая снежинка приземлилась на его длинные ресницы. В чем норфийским богам нельзя было отказать, так это в наличии чувства юмора. Весьма, весьма специфического. С легкой подачи нетленных, снегопад в считанные мгновения перерос в снежный шторм. И если до этого у Сайласа еще был шанс нагнать свой отряд, то теперь, пойманному в белую ловушку, ему оставалось одно - вновь молиться, но теперь не о буре, а о том, чтобы она стихла. Сайлас не знал, как долго блуждал во мгле. Казалось, прошла пара часов, но возможно, минул лишь десяток минут. Он уже не чувствовал пальцев ног. Если он выживет, то, вероятно, лишится их. Кисти тоже онемели, и чтобы хоть как-то разогнать кровь, Сайлас безустанно теребил края меховой куртки. Стало быть, то Локхград услыхал мои молитвы и решил позабавиться. Бог обмана славился умением обращать желания смертных против них самих. Что-то мелькнуло в снежной непрогляди. «Браге!? Улле!?», позвал Сайлас. Но ветер подхватил его слова и унес прочь, в неизвестность. Сил идти дальше попросту не было. Сайлас оперся спиной об могучий ствол краснонима и медленно сполз на землю. Перед его мысленным взором встали нечеткие образы бьёргов – полулюдей, полудемонов, о встрече с которыми любил рассказывать Улле. Сайлас не верил пьяной болтовне сварда, но от умения обращаться в животное, коим славились людозвери, сейчас бы не отказался. Сделаться бы вепрем, фантазировал он в полубреде. Или полярным волком. Забиться в логово, свернуться клубком и переждать непогоду. Сайлас был уже на грани яви и сна, когда услыхал чей-то рев. Звук прокатился по лесу, отзываясь в человечьей душе эхом первобытного ужаса; юноша вздрогнул и инстинктивно вжался в ствол. Боковое зрение выловило движение в глубине чащи. Мгновение спустя, оттуда, разрывая белую пелену, навстречу пареньку шагнул… Медведь, Сайлас с трудом подавил вопль. Охотники говаривали, что нет смерти страшнее, чем быть разорванным норфийским исполином. Они же говаривали, что медведи впадают в спячку до самой оттепели. Этот, однако, выглядит бодрее бодрого, раздраженно отметил Сайлас. Зверь подкрадывался – с каждым шагом все ближе - но нападать не спешил. Движения животного, несмотря на его чудовищные размеры, были легкими, грациозными. Хищник изучал Сайласа своими черными как беззвездная ночь глазами, играл с ним. Рука юноши непроизвольно легла на рукоять меча. Медведь, что был уже в паре метров от своей добычи, поднялся на задние лапы и взрычал. В разинутой пасти сверкнули ряды клыков. Сайлас сомневался, что сумеет одолеть животное, но это был его шанс заслужить милость богов. Его испытание. У него были секунды на то, чтобы атаковать. Игнорируя пронзившую мышцы боль, Сайлас вскочил на ноги и кинулся на зверя. Меч ощущался в руке в разы тяжелее обычного. С боевым кличем норфийцев, юноша занес клинок и рубанул им, вложив в удар всю массу тела. Когда сталь сцепилась с плотью, животное взвыло и замахнулось в ответ. Послышался звук рвущихся шкур, глухое «бум» и следом лязг металла. То меч, выбитый у него из рук, отлетел куда-то в сторону и ударился о дерево, сообразил Сайлас. Чего он не сообразил сразу, так это того, что сам распластался на снегу. Звон в ушах заглушил все остальные звуки. Должно быть, он знатно приложился головой. Тем временем медведь уже навис над юношей зловещей тенью. Слюна из его скалившейся пасти стекала Сайласу на лицо. Норфиец провалил свое испытание, проиграл битву едва успев вкусить ее азарт. И все это было неважно. Он знал, что сейчас умрет. Варге и остальные могут поцеловать меня в задницу. То ли из-за шока, то ли из-за обморожения, но Сайлас ощутил боль не сразу. Острая, пульсирующая, она обрушилась на него подобно океанической волне, и захлестнула без остатка. Словно сквозь туман, Сайлас видел, как животное поднимает лапу, готовясь вкогтиться в свою добычу – в него. Прежде, чем он успел зажмуриться, тело прорезала новая вспышка боли – на сей раз нестерпимой. Юноша раскрыл рот, чтобы вскричать, но звук, вырвавшийся из самой груди, совсем не походил на человеческий голос. Это был рев – звериный, ужасающий. Медведь отпрянул за мгновение до того, как нечто врезалось в его тушу и отшвырнуло назад. Последнее, что ощутил Сайлас – металлический вкус крови, растекшийся по языку. А дальше была тьма.