У Яо подтекает крыша, но это поправимо

      Потолок надо бы починить до прихода дождей, думает Мэн Яо... то есть уже Цзинь Гуанъяо, конечно. Перевезти четверых-пятерых рабочих для ремонта, пару слуг — для уборки и готовки… Главная резиденция не обеднеет, а в этой не помешает немного порядка. Особенно если он продолжит встречаться здесь с побратимами.       Хотя… Нет. Слишком мало он на своём веку видел слуг, и впрямь способных удержать язык за зубами. Даже если и удержат — слухи всё равно пойдут. И если заберёт из Башни, и если будет нанимать по деревням. Придётся самому приставлять лестницу, зачищать и замазывать щели… Или подлететь на мече? Меньше возиться, но и больше вероятность сверзиться и свернуть шею. А ловить тут — некому. Не братьев же просить заделывать трещины.       Мысли о ремонте вьются на краю сознания вот уже которую дюжину толчков, но перевести взгляд куда-то кроме потолка — выше всяких сил. Увидеть ласково-отрешённое выражение лица Лань Сичэня... «Среднего брата, теперь уже среднего брата, не забывай.» Или тяжёлый, налитой похотью взгляд старшего брата, Не Минцзюэ... Даже мысль об этом заставляет всё внутри сжиматься, но сжиматься нельзя, а то снова станет больно. Возможно, и не станет, но проверять не хочется.       Старший брат — теперь во всех смыслах, зло шутит Цзинь Гуанъяо — дышит рвано и натужно, будто не между бёдер трудится, а ворота крепости таранит. Но при этом ни разу не сбивается с должного ритма, щедро делясь кипящим ядом отравленной болезнью ци. Цзинь Гуанъяо чувствует её ток, чувствует, как она копится и кружится в нижнем даньтяне, успокаиваясь, очищаясь — чтобы вернуться обратно, когда старший брат заслоняет потолок и пьёт с искусанных в кровь губ поцелуи. А потом Цзинь Гуанъяо снова видит потрескавшийся потолок со следами потёков.       Парное совершенствование следует исполнять двоим, но они делают это втроём. Цзинь Гуанъяо недостаёт сил. Даже сейчас, после обучения у лучшего из возможных учителей. После убийства величайшего из совершенствующихся. После принятия и признания — наконец-то! — отцом... Цзинь Гуанъяо слишком слаб, чтобы вытеснять чужую ци своей, чтобы расправлять одной лишь волей чужие перекрученные меридианы. Слишком слаб, чтобы заставить Не Минцзюэ отринуть гнев и сбросить тёмное влияние духа сабли ради возвышенного единения. Поэтому Лань Сичэнь сидит рядом. Полностью одетый — нет нужды раздеваться тому, кто способен направить поток ци движением взгляда... тому, кто одним лишь голосом может усмирить гнев и увлечь всё внимание старшего брата. Лань Сичэнь. Спокойный — как воды горного озера, нежный — как тончайший пух, ласковый — как прикосновение матери, отрешённый — будто уже стал бессмертным. Самый возвышенный в их единении.       Потолок снова скрывает жаркая тень, истерзанные губы саднит поцелуем. Нижний даньтянь наливается тем же жаром, ци закручивается, ускоряется, проносится по телу и течёт горлом в жадно целующий рот. Не Минцзюэ урчит, будто он тёмная тварь или огромная кошка. Цзинь Гуанъяо пошутил бы «а не мужчина», но Мэн Яо помнит, что это далеко не самый странный звук, какой издают мужчины в приступе блаженства. Позвоночник простреливает холодом, и он всё же сжимается, вырывая у Не Минцзюэ новый урчащий стон.       Не надо было соглашаться. Отец и так бы его принял — не посмел бы отказать герою войны. Но он перестраховался... Нет. Пожадничал. Увидел возможность получить то, о чём некогда мечталось, и не смог противиться соблазну. Что ж, радуйся, Цзинь Гуанъяо: лучший в мире старший брат теперь твой. Люби его открыто, зови его братом вслух, дели с ним радости и горе, пользуйся его защитой. Подставляй ему зад... Наслаждайся полученным.       Потолок уплывает вниз, его заменяет лицо Лань Сичэня. Пересохших от частого дыхания губ касается влажная ткань, в рот по капле сочится вода. Цзинь Гуанъяо сглатывает воду, облизывает губы, тянется навстречу склоняющемуся Лань Сичэню и едва успевает сдержать разочарованный стон, когда тот касается губами не губ, а лба.       Ци втекает в него с двух сторон, в нижний и верхний даньтяни разом. Всё так же яростно клубящаяся — от Не Минцзюэ. Спокойный свежий поток — от Лань Сичэня. Жаркий шар в животе взрывается фейерверком, Цзинь Гуанъяо перестаёт существовать.

* * *

      В комнате пахнет чаем. Не благовониями, не мускусом и потом, не кровью с искусанных губ, не пролившимся семенем. Чаем — чуть терпким и нежно-горьким. Пронзительно и свежо.       Лань Сичэнь, всё такой же возвышенный и отрешённый, разливает чай по пиалам, протягивает им по одной с поклоном. Первую — старшему брату, вторую — младшему. У Цзинь Гуанъяо трясётся всё тело — но не руки, которыми он принимает чай. Стенки пиалы — горячие на грани терпимого, кончики пальцев Лань Сичэня — ледяные. Не Минцзюэ всё так же ощущается раскалённой печью, и как же хорошо, что теперь эта печь не вдавливает Цзинь Гуанъяо в постель.       Не скосить глаза в сторону постели даётся с трудом. Движения тела вслед за мыслью проскальзывают едва ли не раньше осознания мыслей, и Цзинь Гуанъяо старательно не думает: о том, удалось ли хоть немного унять бурю в чужой душе, о ледяных пальцах Лань Сичэня, о разворошённой постели, о потрескавшемся потолке... Ни о чём не думать — величайшее умение. Цзинь Гуанъяо всё ещё слишком слаб, чтобы его освоить.       — Мы благодарны, что ты согласился, младший брат, — говорит Лань Сичэнь, и его голос звучит как лучшая музыка в мире.       Не Минцзюэ согласно кивает, но все они слышат, как скрипнули его зубы. И все — делают вид, что ничто не скрипело.       — Я рад оказаться полезным моим старшим братьям, — нежно поёт Цзинь Гуанъяо, переводя обожающий взгляд с одного на другого. — И буду рад и впредь оказать помощь, как бы ни был незначителен мой вклад.       — Младшему брату не следует принижать свои заслуги, — ласкает слух голос Лань Сичэня. — Сегодняшний результат превосходит любой из предыдущих, достигнутых без его участия.       — Значит, вам следует лишь попросить, и я с радостью помогу снова, — растянутые в улыбке губы саднит, но исцеляющий поток ци сейчас нужнее в другом месте.       Не Минцзюэ молча пьёт чай, меняет позу на менее официальную, медленно протягивает руку и гладит Цзинь Гуанъяо по щеке. Цзинь Гуанъяо не отстраняется.       — Послезавтра, — тяжело роняет Не Минцзюэ, придерживая его за подбородок. Подушечка большого пальца, которым он обводит губы Цзинь Гуанъяо, на удивление мягкая. Цзинь Гуанъяо... не... отстраняется…       — Послезавтра, — повторяет он, едва шевеля губами. — Я освобожу день после ча…       — Не стоит, — ласково прерывает его Лань Сичэнь. — Нам хватит вечера.       Вторая ладонь ложится на лицо Цзинь Гуанъяо отражением первой, губ касается холодный палец. Больше не саднит.       — Говори мне, если тебе нужна помощь, — говорит Лань Сичэнь, ведя пальцем обратно. — Я не всегда смогу увидеть сам, но всегда готов помочь.       — Благодарю среднего брата за заботу, — выдыхает Цзинь Гуанъяо. Губы скользят по подушечкам пальцев почти невесомо. Взгляд скользит между двумя парами глаз, задерживаясь ровно настолько, чтобы не нарушить приличий, но ни мигом меньше. Пусть даже теперь о приличиях можно забыть, не Цзинь Гуанъяо нарушит их первым.       — Послезавтра, — повторяет Не Минцзюэ и склоняется к нему, чтобы поцеловать.       Послезавтра, повторяет про себя Цзинь Гуанъяо, выбирая, завесить кровать балдахином или всё-таки привезти рабочих.