О том, как Не Минцзюэ проявил благоразумие, после чего оно у него окончательно закончилось

      — Я больше не могу, — устало говорит А-Яо, и с его лица пропадает последний намёк на почти постоянную вежливую улыбку. Без улыбки он выглядит измотанным и... Отчаявшимся? Лань Сичэнь чувствует, как ладони покалывает острое желание притянуть его к себе, обнять и гладить по спине и волосам, успокаивая и расслабляя. Но остаётся недвижим.       — Он сводит меня с ума, — жалуется А-Яо, прикрывая глаза, и падает на кровать лицом вперёд, не сделав ничего, чтобы смягчить падение. Тело в жёлтых одеждах вминается в мягкие одеяла и тонкий матрас и несколько ударов сердца лежит без движения, но Лань Сичэнь всё так же сидит, продолжая лишь наблюдать.       Наконец А-Яо перекатывается на спину и устремляет невидящий взгляд вверх.       — Если завтра он опять явится на совет нетрезвым и будет обзывать главу Яо, я вслух попрошу тебя использовать заклятие онемения, — стонет А-Яо жалобно, но Лань Сичэнь прекрасно знает цену его словам и интонациям. — Почему я вообще до сих пор не отравил его?       — Ты его любишь, — с лёгкой улыбкой озвучивает Лань Сичэнь очевидное.       — Люблю? Я ненавижу его. Единственная твоя или моя просьба, которую этот телец исполнил, так это после войны оставил охоты и тренировки. И всё. Спустя всего неделю без махания саблей он начал пить и распевать непристойные песни на каждой встрече. Чего только стоит любовное признание Не Хуайсану, которое он провыл на одной ноте, не отнимая от губ пиалы! А его постоянные намёки на то, что он собственнозубно отгрыз Цзинь Гуаньшаню янский корень, после чего тот и удалился в уединение в Гусу, передав мне обязанности по восстановлению убитых армиями и нечистью торговых путей и пересмотру всех былых соглашений? При этом малейшее изменение в договорах стоит мне многих часов головной боли и общения со старейшинами, поскольку я не имею прав приказывать, так как главенство над орденом официально всё ещё за этим старым козлом.       — А-Яо…       — Ох, прости... Конечно, теперь я куда лучше понимаю, каких усилий требовалось твоему дяде, чтобы не бросить всё и не уйти в уединение вслед за твоим отцом, предварительно самостоятельно передушив всех старейшин. Но понимание, что не мне первому досталась подобная роль, ничуть не умаляет её тяжести.       Левая рука А-Яо грациозно взлетает вверх и опускается к лицу, изящным движением стирая потёкшие по вискам слёзы.       — Это очень красиво вышло, — замечает Лань Сичэнь. — Обязательно используй в будущем.       А-Яо тяжко вздыхает, его губы кривит вымученная улыбка.       — Вот ты шутишь, а у меня от выходок нашего с тобой старшего брата и в самом деле вот-вот искажение ци случится.       — Не волнуйся, — ласково произносит Лань Сичэнь, — я буду рядом и не позволю тебе навредить другим и себе. Моей ци хватит на нас обоих.       Снова тяжело вздохнув, А-Яо перекатывается на бок и приглашающим жестом хлопает по кровати рядом с собой.       — Давай спать. Завтра с самого утра придётся принимать гостей.       Лань Сичэнь качает головой.       — Благодарю, но мне хватит медитации. Но ты — спи, если сможешь.       А-Яо фыркает, садится на кровати, поджав ноги, откидывает волосы за спину и опускает ладони на колени, всем своим видом выражая обиду. Лань Сичэнь улыбается и прикрывает глаза.        

* * *

      На следующий день собирается совет глав орденов, а к вечеру уже каждая бродячая собака в Поднебесной знает, что у незаконного сына Цзинь Гуаньшаня прямо на совете приключилось искажение ци, и ему лишь благодаря сияющему Первому нефриту удалось избежать худшей участи. Совет, к большому сожалению Лань Сичэня, так и не переносят, и ещё два дня ему — и остальным заклинателям — приходится сносить нетрезвые шуточки Не Минцзюэ на тему того, как именно он мог бы помочь младшему брату поправиться быстрее. Самое страшное во всём этом то, что чем дальше, тем больше эти шутливые предложения кажутся Лань Сичэню рациональными.