Лю Цингэ и Алый Цветок Сотни Пиков

      Даже закутанная с ног до головы в шелка и вуали Янь-Янь прекрасна и неподражаема. Особенно когда дело касается выклянчивания у старшего брата подарков, будь то яркая апельсиновая долька в медовом сиропе или шкура горного кота для накидки. Да и зачем выпрашивать, если из её уст ему обычно хватает мельчайшего намёка. Раньше было проще, раньше можно было самому углядеть, как вспыхивают её глаза при взгляде на безделушку. Теперь они видятся куда реже: он — глава пика, она — всё ещё ученица, пусть даже лучшая и любимейшая у своей наставницы. Раньше он чувствовал её и понимал как себя, теперь ему приходится вслушиваться в её тихий голос, но расстояние между их пиками почти не мешает, почти не влияет на частоту их встреч. Не так, как разводят их всё дальше друг от друга разошедшиеся увлечения. Он — всё так же любит честные битвы и прямой вызов, а Янь-Янь уже давно мечу предпочитает кисть. Но он всё ещё может сделать ей подарок.       Скрытых пещер у подножия горы Двенадцати пиков больше, чем можно сосчитать за день, и в каждой из них таится сокровище для посвящённого и опасность для обывателя. Лю Цингэ не знает и половины этих пещер, а все — не знает никто. Но сейчас они следуют старой карте, и у Янь-Янь есть причина доверять куску ткани, выкопанному в библиотеке Тихого пика, а значит, верит и Лю Цингэ.       За время, прошедшее с тех пор, когда пещеру часто посещали люди, тропа большей частью осыпалась и заросла, но всё ещё видна среди камней и кустов. Как и алые метки на высоте человеческого роста, заботливо врезанные в скалу.        — Здесь, — кивает Янь-Янь на заросший лианами неровный лаз в толще горы, и они ныряют в него друг за другом, и Лю Цингэ идёт впереди лишь потому, что сестра уверена в том, что никакой опасности до самой пещеры не будет. Да и в самой пещере, если верить всё той же старой тряпке.       Ход почти не изгибается. Мягкое свечение растущего в тени мха то и дело заглушают пробивающиеся сверху солнечные лучи. Тропа под ногами сухая и лишь чуть покатая, а сила этого места течёт равномерно, не пряча в себе ни демонических искажений, ни тёмных тварей. И всё же, несмотря на всю приятность окружающей природы, люди перестали приходить. Да и они сами вряд ли заглянули бы сюда, не найди Янь-Янь в одной из переписываемых ею по просьбе Му Цинфана истёршихся лекарских книг упоминание о чудодейственном нектаре. Именно ради его целебных свойств она и уговорила Лю Цингэ на это небольшое путешествие. И ради более подробного описания способа его добычи, на коем, заслышав о чудесном цветке, страстно настаивал Шэнь Цинцю.       Пещера, которой они достигают спустя без малого тысячу шагов, подсвечена всё тем же мхом, заполнившим уже не только влажные ниши, но каждую трещину в стенах и потолке.       Света от мха хватает и на то, чтобы осмотреть пещеру по кругу, и на то, чтобы разглядеть огромный бутон по центру, и даже для того, чтобы Янь-Янь разложила столик для рисования прямо так, не развешивая вокруг сияющие талисманы. Лю Цингэ кладёт меч на укрытые мхом камни рядом и неспешно разоблачается, пока Янь-Янь уверенными штрихами кисти заполняет первый лист. Закрытый бутон. Самое начало.       К бутону Лю Цингэ идёт без оружия, прихватив лишь склянку с пилюлями, горшок перетёртого в жижу сладкого мяса и два меха с водой. Мох под босыми ступнями — упругий и влажный. И тёплый — на такой приятно будет опуститься, когда ноги откажутся держать. Плоский камень у самого бутона будто специально положен, чтобы оставить на нём припасы. Возможно, раньше он был алтарём. Отправься Шэнь Цинцю вместе с ними, он сказал бы точнее.       Первого пика Лю Цингэ достигает сам: сосредоточившись, чуть изменив течение ци и лишь раз проведя рукой по нефритовому стеблю, орошает куда более толстый стебель цветка, покрытый подвижными щетинками, — и следит, как те несут жемчужные капли к самым корням и как от корней поднимаются свёрнутые до поры упругие узкие листья-стебли. Он стоит неподвижно, не чиня препятствий ищущим стеблям, не борясь и не помогая. Думая лишь о том, чтобы не заслонять своим телом обзор для Янь-Янь. Следующую дюжину пиков он всё ещё может стоять, потом ноги подламываются под ним…       Стебли подхватывают его мягко, укладывают на мох у камня-алтаря, и ничто не мешает протянуть руку и напиться воды, пока следующий пик ещё далёк, пока не настало время снова захлёбываться вдохами и сдерживать бессвязные мольбы. Перебарывать рвущиеся мечтать мысли. Лю Цингэ пьёт воду, раскусив перед тем кислую пилюлю и отпив через край горшка мясной похлёбки. Пьёт жадно, с усилием проталкивая солоноватую прохладную воду сразу в живот, хотя хочется подержать во рту и медленно пустить по горлу, чтобы убавить собственный жар. Широкие стебли-листья и хлёсткие усики-жгуты крутят его, шныряют по телу, лаская, оплетают лицо, тычутся во все семь отверстий, но все отступают по телу вниз, стоит одно прикусить — ему нужно дышать. И пить. И есть. Ему нужно достичь ещё множества сияющих пиков и для этого ему понадобятся все силы.       Опавший мех из-под воды он отшвыривает под ноги Янь-Янь. Та всё так же рисует. Кисть скользит по бумаге быстро, бесстрастно, ритмично. Каждый усик и каждый побег, каждый новый бутон, поднимающийся вверх, ложатся узкими чёрными линиями и навсегда застывают. Глава Тихого пика — рисовал бы так же бесстрастно? Или язвил бы, не упуская ни покрытой потом кожи, ни налившихся цветом шрамов, ни развратно раскинутых ног Лю Цингэ? Или же рассказывал бы о прочих подобных цветах, полузабытых и легендарных? Взгляд скользит дальше, на пол пещеры, и лишь чуть не вывихнув шею в попытке его удержать, Лю Цингэ понимает, что его снова крутят.       Между ног хлюпает, но отдельные прикосновения почти неощутимы. Несколько пиков сливаются в одну долгую волну наслаждения, выбивающую едва восстановленные силы и душу из тела. Он удерживается, вцепившись в ладонь зубами. Боль отрезвляет, боль отвлекает от ненужных сейчас мыслей, от расползающихся под кожей наслаждения и неги, от ползущих по коже всё ближе к лицу тонких упругих плетей. От укрывающих тело бутонов, налитых яркой энергией. Сколько стеблей внутри, он не в силах сосчитать, снаружи — без счёта. Тонкие жгуты щекочут там, где не может и не должно быть ничего, что приходит снаружи. Толстые — втискиваются туда, где нет уже места, давят, вжимаясь в растянутую плоть, выжимая из него ещё и ещё восторженных слёз и сияющих пиков, уже не серебрящихся семенем мутных капель.       Зрение тоже мутится, ковёр мха плывёт, неверные тени меняются, ползут, выхватывают в округлых кочках провалы глазниц. Люди перестали ходить сюда не потому, что перестали радоваться цветению, а потому что в желании оставить радость только себе забыли, что радостью надо делиться не просто так. Сколько способно выдержать пиков подряд простое смертное тело? Даже ему, приблизившемуся к бессмертию, пришлось готовиться: пилюли, мясо, вода... Люди приходили сюда с друзьями и соседями за счастьем и радостью и получали их... Но кто-то решил, что нектар цветка сотни пиков — слишком ценен, чтобы делиться с соседями. Люди растеряли друзей и соседей, но придя сюда не за радостью, а за наживой, умирали, изнурённые счастьем.       Последняя, восьмая, пилюля, последние капли похлёбки, последний глоток воды. Последняя дюжина пиков. Тело сделалось легче и суше, бутоны вокруг налились алым светом. Сквозь стук собственного сердцебиения не слышен уже ни шелест бумаги, ни кажущееся бесконечным хлюпанье. Есть только колотящееся в рёбра сердце, есть только толкающиеся в тело стебли, есть только яркие вспышки под зажмуренными веками и тёплая вязкая истома, затопившая разум.       Мох, на который его опускают сворачивающиеся к корням плети, всё такой же влажный, упругий и тёплый. Сквозь медленно успокаивающийся грохот сердца Лю Цингэ слышит шуршание шёлка. Янь-Янь проходит мимо, не останавливаясь, наполняет меха из-под воды терпко пахнущим нектаром, алым и жгуче-ярким от ци. Мох проминается рядом, когда она опускается, чтобы напоить Лю Цингэ. Оглушающий аромат оборачивается силой и свежестью. В груди распускается пламя, растекается по телу, возвращая к жизни, и, схлынув, сворачивается в золотом ядре. Нектар цветка сотни пиков — лучшее средство для восстановления жизненных сил и энергий.       Они вместе возвращаются к столику и одежде. Лю Цингэ одевается, Янь-Янь собирает рисунки и записи, прячет в бездонный мешочек меха с нектаром и столик. Берёт Лю Цингэ за руку. Её губы касаются его пальцев — нежно, как крылья бабочки, как легчайшие цветочные лепестки. Её благодарность безмолвна и говоряща без слов. Он склоняется к ней и целует в лоб. Его драгоценная Янь-Янь, его маленькая сестра. Нет подвига, который бы он не совершил для неё. Нет риска, на который бы ни пошёл…        — Достанет ли старшему брату сил, чтобы передать по пути записи и рисунки главе Тихого пика? — с искренним беспокойством спрашивает Янь-Янь, протягивая ему скатанные листы. Весёлая насмешка в её голосе почти не слышна, но Лю Цингэ легко замечает, как искрятся смехом её глаза.        — Всё, что пожелает моя возлюбленная сестра, — отвечает он с поклоном, и ладонь, которой он принимает посылку, совсем не дрожит нетерпением. И это тоже подвиг.