* * *
Грейвз устало потер виски, склонившись над сотнями исписанных бумаг — он фиксировал всё, что приходило в голову: любую нить, любую зацепку, которая могла бы вывести расследование убийства мракоборцев на след Грин-де-Вальда. За невозможностью тайно выведать намерения той стороны, нужно было идти ва-банк: не воспользоваться преимуществом приема было бы крайне глупо, но в кармане — ни одного козыря. Австрийская сторона сделала главным подозреваемым не-мага — выжившего из ума старика, жившего в горах. Абсурд. Насмешка. Как там писали в Нью-Йоркском Призраке? Ах, да: «...вынуждены терпеть этот республиканский цирк и пляски вокруг кристально-чистой правды — чище, чем все горные австрийские ручьи и даже чище кливлендской Кайахога». Газетчикам не откажешь в умении добывать информацию, в то время как сам Грейвз уже больше суток не спал и так и не смог найти то, что искал. До приема оставалась четверть часа. — Тук-тук! — в дверь кабинета постучали два раза, а вместо колокольчика прозвучал непривычный для этого помещения женский голос. Грейвз, нахмурившись, резким движением палочки смахнул со стола все бумаги, и те в считанные секунды нырнули в верхний ящик. — Да, войдите. В кабинет, с любопытством его осматривая, вошла та, кого он меньше всего ожидал увидеть: младшая сестра Тины Голдштейн — особа в чем-то очень примечательная, если судить по обрывкам фраз в мужском туалете и по количеству разбитых ею сердец. Грейвз иногда думал, как ее вообще занесло в магический мир: блистала бы сейчас на первых полосах «Нью-Йорк Таймс» в обнимку с будущим сенатором от штата. Но нет, она упорно разносила кофе, заполняла карточки на волшебные палочки и улыбалась каждому клерку так, словно обещала жить с ним долго и счастливо. — Мистер Грейвз, у меня к вам очень важный вопрос, который не терпит отлагательств! — Прошу вас, мисс Голдштейн. Он молча наблюдал за тем, как она устроилась в мягком кресле напротив него, как поправила платье и до смешного серьезно и долго укладывала руки на стол в деловой манере — такой для нее чуждой и несвойственной. Если бы не тяжелые мысли о приеме, Грейвз бы даже нашел это зрелище забавным. — Я вас внимательно слушаю. — Мистер Грейвз, это совершенно нечестно! — она была искренне возмущена, но даже это не получалось хоть чуточку зло, как у всех. — Кто посмел вас обидеть, мисс Голдштейн? — О, я расскажу! Вам, конечно, известно, что мистер Абернати на днях заболел? А ведь он еще две недели назад обещал дать мне два выходных — всего два! И что вы думаете? — она разрумянилась от возмущения и хлопнула ладонью по столу. — Он теперь отказывается отпускать меня, потому что находится не в здании МАКУСА, и оттого любое его решение не имеет юридической силы! А разве солнечные дни во Флориде будут ждать, пока мистер Абернати перестанет кашлять и чихать, сотрясая всю авеню своей инфлюэнцей?! Выслушав этот поток, Грейвз впервые за последнее время отвлекся от собственных мыслей. Решительный настрой младшей Голдштейн его даже немного развеселил — ну кто еще придет ругаться на собственного шефа, потому что тот не пускает их во Флориду? Все-таки в младшей Голдштейн было что-то особенное, отчего значительная часть коллег безустанно судачила о ней, стоило той пройти мимо. Яркий мотылек — таких в МАКУСА никогда не заносило — она оказалась здесь по какой-то ироничной и странной случайности. Кажется, это была идея Тины? Она просила Грейвза найти для сестры тихое и не особенно сложное место, просила краснея и сжимая пальцы от волнения, потому что всегда его побаивалась. «...Куинни, конечно, может показаться очень легкомысленной, но она глубоко чувствует. И она очень добрая, и умная! И прекрасно готовит! — Тина тогда усмехнулась. — А еще она врожденный легилимент! Может слышать мысли всех вокруг! Ей было нелегко сперва, но теперь она привыкла». Грейвз почувствовал, как от нахлынувшего осознания дрогнули ладони. Не может быть. Неужели?.. Нужно это проверить, прежде чем ликовать! Недолго думая, он на мгновение снял привычный окклюменационный барьер и подумал: «У вас из-под выреза платья виден край шелковой сорочки». В ту же секунду Куинни, смущенная и в крайней степени растерянная, потянула пальцы к шее и груди. Браво. Браво, Персиваль! — Мисс Голдштейн, простите мне эту грубость — я сделал это нарочно, чтобы убедиться в ваших способностях легилимента, — его голос зазвучал совсем иначе. Просто Грейвз был уверен в своей очередной победе. — Я не ожидала услышать ваши мысли, простите — я не всегда могу это контролировать. — Не стоит смущаться, мисс Голдштейн. Постоянного барьера требует моя работа, только и всего. — Для чего вы меня проверяли? Грейвз чуть откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на Куинни: она быстро совладала с собой и больше не терялась, как бывало с ее сестрой. — У меня к вам деловое предложение. — И какое же? — ее голос зазвучал заинтересованно. — Я предоставлю вам десять дней отпуска, а вы сопроводите меня на сегодняшний прием австрийских гостей. — И это все? В чем-то должен быть подвох — так всегда Тинни говорит, — Куинни хитро улыбнулась и склонила голову. — Разумеется. Вы станете не только моей спутницей, но и постараетесь прочитать мысли всех вокруг. Конечно, кто-то из присутствующих тоже будет защищать свой разум, но, думаю, вам не составит труда незаметно пробиться сквозь защиту. — Так я буду шпионкой?! — она просияла от восторга, и этого Грейвз никак не ожидал. Он молча развел руками и кивнул, пытаясь скрыть тень улыбки. — Ох, а я уже думала, что умру от скуки в офисе мистера Абернати! — легким движением поправив свои волосы, она подалась вперед и заговорщически спросила: — Что мне нужно сделать? — Среди присутствующих на приеме гостей могут оказаться те, кто будет выказывать особый интерес к кому-либо из нас. Постарайтесь уловить любую тень этого повышенного интереса. Или, напротив, могут оказаться те, кто изо всех сил будут скрывать свои мысли. — Люди обычно редко этим занимаются, сэр, — заметила Куинни и пожала плечами. — Вы правы, поэтому особенно обратите внимание на тех, кто будет думать вполголоса. Любой странный вопрос, любое имя, любой знак, который может показаться вам абсурдным, глупым — запоминайте всё это, мисс Голдштейн. Она замолчала на секунду, как будто догадалась о его плане. — Вы прочитаете мои воспоминания? Тогда мне нужно будет думать аккуратней, — Куинни негромко рассмеялась. — Хотя Тинни говорит, что я так не умею — у меня все напоказ. — Я думаю, если вы примените свои женские чары, то от этого хуже не станет, — Грейвз посмотрел на часы — до приема оставалось семь минут. — Мы опаздываем? — Боюсь, что нужно поторопиться. — О, но, сэр, я в этом платье... — Куинни брезгливо осмотрела себя. В этом было свое очарование: в том, как она искренне верила, что одно лишь платье способно повлиять на ход вечера. Этот ее вздох, взмах рук, и даже недовольный собой взгляд. Но Куинни Голдштейн была умна, иначе она не согласилась бы на эту авантюру. А умная и красивая женщина всегда пугала, и Грейвз вдруг понял, почему некоторые сотрудники МАКУСА так грубо отзывались о ней. — Думаю, я могу помочь вам в этом деле, мисс Голдштейн, — он увидел, как удивилась Куинни, и щелкнул пальцами. Спустя мгновение в кабинете появился его домовик — как всегда исполненный достоинства и одетый с иголочки — ну еще бы, ведь Грейвз щедро ему платил. — Слушаю, хозяин, — важно проговорил тот. — Фидо(1), принеси платье госпожи Серены, — Грейвз пожевал губы и отвернулся от Куинни, чтобы не видеть ее вопрошающего лица. — Сию минуту, сэр. Фидо быстро исполнил поручение, появившись с роскошным бархатным свертком на руках. — Благодарю, ты свободен, — домовик трансгрессировал, а Грейвз взмахом палочки высвободил запылившуюся ширму из дальнего угла кабинета. Синее бархатное платье плавно пролетело к створке и опустилось на нее, оставив после себя запах почти выветрившихся духов. — Прошу вас, мисс Голдштейн. — А госпожа Серена — это?.. — все же спросила Куинни, внимательно рассматривая дорогой наряд. — Моя бывшая жена, мисс Голдштейн, уверяю вас — она не будет против, — Грейвз, стоя у широкого окна, отвернулся. Спустя пару мгновений он услышал, как зашелестела ткань платья и шелк сорочки, как звонко щелкнули застежки туфель и с каким тихим стуком опустились на паркет каблуки. Он вдохнул аромат чужих духов, с каждой секундой все сильнее наполнявший его кабинет. Духи отвлекали, мешали, путали. Они так некстати тревожили воспоминания, о которых перед сегодняшним приемом Грейвз никак не хотел думать. — Мистер Грейвз, думаю, я готова. Он обернулся: Куинни уже стояла перед большим зеркалом шкафа и пристально всматривалась в свое отражение. Это платье никогда не нравилось Серене. И Грейвз поймал себя на мысли, что совсем чужой для него женщине оно шло намного больше. Куинни могла бы блистать в высшем обществе, и этот синий бархат стал бы ее королевской прерогативой. Вот только... — Мне кажется, вы чем-то недовольны, мисс Голдштейн? — Этому фасону уже лет десять. Он заметил, как она внимательно разглядывала полы платья и его подвыцветшее кружево. Ах, ну конечно... Куинни слыла «главной модницей в МАКУСА», как он мог забыть? Он подошел к ней со спины и всмотрелся в зеркало: с той стороны был как будто бы другой Персиваль Грейвз — с другой спутницей и, вполне возможно, счастливый и лишенный забот на этот вечер. Он проводил бы спутницу домой, а наутро отправил к ней пестрого сокола с приглашением на ужин в «Роумэн Гарденс», и она непременно согласилась бы. По ту сторону зеркала. А пока... Грейвз резко взмахнул палочкой, и платье на Куинни начало преображаться: длинный подол стал заметно короче и укутался богатой шелковой бахромой, открыв взгляду стройные ноги; рукава обвили тонкие руки бисером, а кружево с выреза превратилось в нежное персиковое боа, так прекрасно румянившее лицо Куинни. Та, затаив дыхание и приоткрыв рот, наблюдала за превращениями. Она едва заметно вздрогнула, когда платье словно обняло ее талию, грудь и бедра — такое могли себе позволить только самые роскошные женщины. Когда Грейвз убрал палочку, в отражении оказалась совсем другая Куинни Голдштейн. Та самая, до которой даже сенатору штата было не дотянуться — он не заслуживал ее. Нет. Совершенно точно. — Вы прекрасно выглядите. Куинни устремила на него взгляд и долго смотрела, пока наконец не произнесла: — Самые дорогие портные с Манхэттена не смогли бы так искусно подогнать чужое платье. Вы не просто внимательны, сэр. — Считайте, что это издержки моей работы, — Грейвз не хотел думать о том, почему трансфигурация для такого странного дела удалась ему блестяще. — Дайте мне минуту, и мы будем готовы. Со стола по мановению палочки вылетела бархатная шкатулка, из которой, посверкивая изумрудами, показалась серебряная булавка. Грейвз поймал ее на лету и, глядя в зеркало, попытался закрепить ею белоснежный ворот рубашки. Пальцы его не слушались, и серебряная булавка прапрапрадеда Гондульфуса с двумя крохотными скорпионами на концах вытворяла черте-что. От любых заклинаний скорпионы начинали жалить пальцы — Грейвз еще в юности тщетно пробовал их «приручить». — Черт возьми, никогда не мог с ней совладать! — Позвольте мне, — Куинни протянула ладони к его рубашке и аккуратно разгладила шелковый галстук. Булавка в ее руках в считанные секунды оказалась на воротнике, а ее пальцы случайно скользнули по его шее. Грейвз старательно не придал этому жесту внимания. — Вот так. — Благодарю, мисс Голдштейн. Как вы себя чувствуете? — он улыбнулся, предложив ей свою руку. — Прекрасно. Уже мечтаю о Флориде, сэр, — она легко рассмеялась и приняла его приглашение.* * *
— Признаюсь, Персиваль, я была о тебе более серьезного мнения, — произнесла Пиквери вполголоса, наблюдая за беседой Куинни и главой австрийской делегации издалека. — О чем ты думал?! Грейвз еще тогда в кабинете знал, что госпожа президент не одобрит его блестящую идею и не менее блестящее исполнение. Просто Пиквери была человеком результата — она не верила в идею, не зная заранее: выгадает ли хоть что-то с нее? А Грейвз верил. И верил той, что сейчас непринужденно очаровывала гостей в центре нарядного зала. — Подобная красота обезоруживает, вы так не думаете? — он усмехнулся, провожая Куинни взглядом. Вечер близился к скорому завершению, но Грейвз ни на секунду не упускал ее из вида и объяснял такую заботу только лишь ценностью сегодняшнего дела. — Ты предвзят и неравнодушен, — шепнула Пиквери, закуривая очередную папиросу. — Как и все мужчины в этом зале, — парировал Грейвз. Пиквери обращалась к нему на «ты», когда признавала собственное поражение — у них так повелось еще давно, несмотря на разницу в положении. — Я очень сомневаюсь в успехе твоей «невесты», — цинично заметила Пиквери, когда до них донесся шум комплиментов и мужского смеха. — Пришлось импровизировать, — Грейвз и вправду не успел сказать Куинни о том, что собирался представить ее своей женой. И когда Пиквери знакомила главу делегации с присутствующими, Куинни назвала свою фамилию, но Грейвз тут же нашелся и непринужденно добавил: «Мисс Голдштейн в скором времени станет миссис Грейвз». Это было необходимо, чтобы ни один болван не пригласил ее на танец, тем самым лишив возможности внимательно слушать мысли всех вокруг. Грейвз был уверен, что к его «невесте» будет повышенный интерес и особенное уважение. — Тебя оправдывает только то, что она действительно очаровательна, — Пиквери наконец смягчилась и улыбнулась. Грейвз хотел согласиться, сказав, что Куинни больше, чем очаровательна, но случайно встретился с ней взглядом — она искала его. Что-то было не так. Он понял это за считанные секунды. Куинни стояла чуть поодаль, беседуя с одним из гостей — Грейвз запомнил каждого в лицо и по имени — это был Эрнст Зембах, старший советник магического посольства республики. — Простите, мадам, я должен идти. Пиквери молча кивнула, слегка напрягшись, по-видимому, переняв его внезапную тревогу. Приближаясь к Куинни, Грейвз уловил слова Зембаха: — Голдштейн, как же! Ф газетах писали о той неп’гиятной исто’гии, я помню! Надеюсь, на фашей сест’ге это не сильно от’газилось? — Мы с Тиной не так близки и не так часто видимся, чтобы вникать в дела друг друга, герр Зембах. Грейвз молча поаплодировал Куинни за то, что та соврала пытливому гостю. — А что стало с тем мальчиком? — Мне о нем ничего не известно, увы. — Да-да... И федь подумать: ф си’готских п’гиютах может быть столько несчастных юных фолшебников — кто знает, кто из них вы’гастет? — он посмеялся, сложив руки на животе, обтянутом атласным фраком. — Дорогая, прости, что надолго оставил тебя, — Грейвз вмешался в разговор и притянул Куинни к себе за талию. — Но я вижу, герр Зембах скрасил твоё одиночество? Грейвз почувствовал, как Куинни тут же безотчётно вжалась в него, как будто его присутствие стало для неё спасительным. Он взял обе ее ладони в свою и по-хозяйски огладил их большим пальцем. — Ты прав, Персиваль, герр Зембах составил мне чудесную компанию. Но не оставляй меня так надолго, ты же знаешь, что мне случается дурно в здешних парадных залах. Сжав его пальцы невидимо для всех, Куинни легко улыбнулась Зембаху. Грейвз, конечно же, понял, почему тот внушил ей беспокойство. — А, мисте’г Г’гэйвз, наслышан о фаших успехах на поп’гище бо’гьбы с темными магами! П’гимите мои самые иск’генние фосхищения и п’гилашение на ответный физит ф Авст’гию! — Зембах воодушевленно пристукнул каблуками ботинок и перевёл взгляд на главу делегации, который уже прощался с Пиквери. — Ах, уже по’га! Чудесный фечер, чудесный! И да, мы будем ждать фас! — Благодарю за приглашение, герр Зембах. Был рад нашему знакомству, — они обменялись короткими поклонами и распрощались. Грейвз видел, как вышел последний из гостей, как зал покинула Пиквери, красноречиво ему кивнув, и когда осталась лишь прислуга, Грейвз повёл взволнованную Куинни в свой кабинет. Она была впечатлена, ей не терпелось рассказать ему обо всем, но он должен был обезопасить их разговор, и потому вновь позволил Куинни услышать его мысли: «Не здесь, мисс Голдштейн».* * *
В кабинете было спокойно и тихо — здесь никто не посмел бы подслушать их. — О чем с вами беседовал Зембах, мисс Голдштейн? — спросил Грейвз, стоя у окна. — Он был чрезвычайно болтлив! Бесконечно поздравлял меня с тем, что я выхожу замуж за одного из самых влиятельных волшебников в Штатах. Грейвз чуть слышно усмехнулся. — А потом он начал расспрашивать про Тину и тот случай, когда... — Куинни не договорила, нервно перебирая в руках бахрому на платье. — Да, я это услышал. И мне не нравится, что он спросил об этом, — Грейвз левитировал стакан воды. — Вы взволнованы, возьмите. Ничего крепче в кабинете я не держу. — Благодарю. — Кроме этого ничего подозрительного? — Нет, только ужасный шум безмозглых шуток и пара недружественных замечаний, — она усмехнулась. — Вы не против?.. — Грейвз подошёл к Куинни и поднёс палочку к ее виску. Она сразу сообразила что к чему и просто закивала. — Воспоминания, особенно те, что принадлежат легилименту, лучше всего извлекать сразу, — пояснил Грейвз. Это заняло всего пару мгновений, и тонкая серебряная нить повисла в воздухе, прежде чем оказалась в резном хрустальном флаконе. Грейвз убрал пузырек в ящик стола и взглянул на Куинни, которой явно стало нехорошо. — Вы устали, мисс Голдштейн, вам нужно домой. — Вы правы, — ее голос был тише, чем обычно. — Я могу проводить вас? — Нет-нет, не стоит, я смогу трансгрессировать — Тина, наверное, уже заждалась, — Куинни слабо улыбнулась и добавила: — Но я отправлюсь домой только если вы пообещаете, что не останетесь тут ночевать. Грейвз усмехнулся. Никто ни разу за все его годы работы в МАКУСА не пенял ему тем, что тот засиживался в своем кабинете допоздна. — Я обещаю вам, мисс Голдштейн. — Благодарю вас за этот вечер, даже несмотря на то, что его немного испортил господин Зембах. Грейвз поймал себя на мысли, что этот прием впервые за много лет не утомил его, а даже развлек, и он был рад провести его в компании стоявшей напротив волшебницы. Это открытие стало для него до крайности странным. — Мне было приятно провести это время с вами, мисс Голдштейн, — он коротко склонил голову, наблюдая за тем, как Куинни вышла из его кабинета, аккуратно затворив за собой дверь. Грейвз прошел к своему столу и кожаному креслу, он медленно опустился в него и откинул голову, ослабив галстук и ворот рубашки. Грейвз не мог понять, отчего внутри было легко, отчего мысли о Зембахе и этом вечере улетучились, как будто сказали: «До завтра, сэр!». Эта легкость была для него чуждой, он привык к тому, что его дела — это тяжелая ноша. Что они редко бывали хоть чуточку приятными. И вот сегодня все перевернулось с ног на голову. Грейвз вновь прокручивал в голове множественные гадкие сплетни и язвительные комментарии о Куинни, которые ему случайно доводилось слышать. И если еще несколько часов назад он не стал бы так много думать о них, то сейчас почему-то представлял, как было бы здорово начистить гладковыбритые лица всем тем высказавшимся. А особенно завистливым дамам — пожелать хоть чуточку ума. Такого, какой был у Куинни. Такого, какой был и у Серены. Воспоминания о ней преследовали его весь сегодняшний вечер. Он упорно отталкивался от мыслей о бывшей жене, он не желал думать: что с ней, где она, и хорошо ли ей живется в Северной Каролине с ее новым мужем не-магом вопреки всем законам? Серена и Куинни в чем-то были похожи — блистательной красотой и умом, пожалуй. Но Серена была жесткой — иная не потерпела бы его характер — так всегда думал Грейвз. А Куинни? Возможно, где-то в глубине души она была едва ли не жестче Серены — за такой безудержной красотой часто скрывался несгибаемый стержень, потому что на красоту люди всегда реагировали остро, жадно, грубо, как на диковинного зверя, которому от переизбытка чувств хотелось навредить. И чтобы защититься от этих нападок, красота исключительно всегда бывала жестокой: в меньшей или большей степени. В тонких мыслях и жестах, в едва уловимых полутонах настроения — красота была губительна для людей вокруг. Но, впрочем, Серена осталась в прошлом, и Грейвз давно его отпустил; и даже то, что он в юности считал любовью, на деле закончилось, как и любое начинание в мире. В этом смысле не-маги пришли к прекрасному: их «вечный двигатель» — это оригинальный фельетон на общечеловеческое: любовь не могла длиться вечно, она противоречила бы всем законам. А законы приходилось соблюдать, если ты занимаешь высокий пост в МАКУСА. В дверь вновь постучали. Грейвз уже знал, кто это был. — Мисс Голдштейн? Вы что-то забыли? Куинни кокетливо махнула ладонью в сторону ширмы, на которой висело ее собственное платье. Грейвз улыбнулся: — Разумеется, как я мог забыть, — он молча пронаблюдал за тем, как Куинни подошла к резному зеркалу и взглянула на свое отражение. — Но знаете, этим вечером у меня появилась идея: я был бы рад, если это платье останется у вас. Надеюсь, я вас не оскорбил своим предложением, ведь туалеты бывших жен обычно никому не дарят. Куинни взглянула на него и тут же рассмеялась: — Нет, мистер Грейвз, вы не нанесли мне обиду. Но это будет одним из самых необычных подарков за всю мою жизнь! — Она покрутилась у зеркала, довольно улыбаясь и без слов обожая своё отражение — как умели только самые изысканные и смелые красавицы. — К тому же это платье настолько мне понравилось, что я даже позабыла о собственном. Грейвзу нравилось наблюдать за Куинни, и еще ему нравилось то, что она говорила и как она это делала. Без тени лести и лжи, без лицемерия и надменности. Он мог бы еще долго смотреть на нее вот так, если бы не увидел крайнее возмущение на ее лице: — Постойте, а почему вы все еще здесь, мистер Грейвз?! — Куинни скрестила руки на груди, забарабанив пальцами по расшитому бисером рукаву. — Вероятно, задумался, — Грейвз улыбнулся и развел руками — его позабавил этот необычный тон в голосе Куинни. — Нет, так дело не пойдет. Вы мне обещали, что отправитесь домой. Что вы наконец отдохнете. И что я вижу? — Поверьте, я уже привык к такому распорядку дня и ночи, мисс Голдштейн. Мне часто приходится задерживаться. Куинни на секунду задумалась, а затем вкрадчиво спросила: — То есть вы не собираетесь спать в ближайшее время? — в ее взгляде на мгновение мелькнула какая-то озорная мысль. — Нет, мисс Голдштейн, — Грейвз скользнул взглядом по ее фигуре. — Отлично, тогда у меня есть идея! — сияя от радости, она подошла к нему и присела на край стола. — Тина уже наверняка спит — она привыкла, что я часто засматриваюсь фильмами в кинотеатре на Третьей авеню. Грейвз с улыбкой и удивлением наблюдал за тем, как Куинни сбросила туфли и придвинулась чуть ближе. — К тому же сегодняшний вечер был таким насыщенным, что это нельзя не отметить! Что скажете? Грейвз не успел ничего сказать, потому что Куинни скользнула пальцами под разрез платья и чуть глубже — между бедер, а спустя секунду выудила из-под сверкнувшей атласной подвязки фляжку и с победной улыбкой потрясла ею в воздухе. Он все еще пребывал в неясных чувствах, когда Куинни окликнула его: — Мистер Грейвз? Вы не передумали? — она беззвучно рассмеялась, всматриваясь в его лицо. — Что это у вас? — он перевел взгляд на резную серебряную фляжку. — Ах, это? — Куинни откупорила ее и театрально вздохнула. — Сильнодействующее успокаивающее зелье на те случаи, когда меня сильно достает мистер Абернати. Грейвз больше не мог сдерживаться и искренне засмеялся: — Знаете, только у вас успокаивающее зелье может пахнуть отменным бурбоном. — ...который действует лучше всякой магии, — Куинни подняла фляжку и выпрямила спину. — За сегодняшний вечер! Она сделала небольшой глоток и зажмурилась, выдохнув с едва слышным стоном, а затем протянула бурбон Грейвзу. Он на мгновение коснулся пальцев Куинни, а когда сжал в ладони фляжку — ощутил тепло нагретого ее телом металла. В этом было что-то неуловимое, что-то тесное, душащее, что-то абсолютно роскошное — как если бы он собственной ладонью прикоснулся к мягкой и горячей коже, уловил запах вечерних духов и дорогого французского мыла и провел пальцами от атласной подвязки до тонкой щиколотки. Да, бурбон был удивительно хорош. — А знаете, у меня тоже есть тост, мисс Голдштейн, — Грейвз прочистил горло. — Я в предвкушении! — Куинни придвинулась к нему, и теперь сидела на столе совсем близко. — За ваш предстоящий отпуск во Флориде, м-м? — Он молча салютовал, отпил из фляжки и передал ее Куинни. — За Флориду! — Она прокашлялась от крепости напитка и добавила. — Кстати говоря, вам, мистер Грейвз, обязательно нужно там побывать. И не смейтесь! — Простите, я очень ярко вообразил себе лица коллег, когда они получат фотокарточки с моим загорелым портретом в полосатом купальнике, — Грейвз в первую очередь представил Пиквери — она бы подумала, что кто-то украл его личину под Оборотным зельем, не иначе. — Нет, вы не понимаете! — На полном серьезе запротестовала Куинни, а затем сделала ещё глоток бурбона и отдала серебряную фляжку Грейвзу. — Вам нужно поехать во Флориду, увидеть пальмы и теплый океан! И обязательно — джазменов из сверкающих оркестров! Грейвз покачал головой, широко улыбаясь: — Даже если бы я там оказался, то не смог бы восхититься всем этим так же искренне, как вы. Куинни задумалась на секунду, а затем практически подскочила на месте в восторге от своей мысли: — Вам нужно влюбиться! Грейвз окончательно развеселился: — Мисс Голдштейн, вы очаровательны! — Вы не верите мне! — Куинни от досады хлопнула ладонями по коленям. — Вообразите: вы гуляете по вечерней аллее магнолий, поют цикады, плещет океан, а с вами рядом — красотка в модной шляпке и боа! И вы так прогуливаетесь до рассвета, а затем расстаетесь с ней на пирсе под крики чаек и целуете ей руку, а она в ответ — целует вас по-настоящему... Грейвз завороженно наблюдал за Куинни, прикрывшей глаза — она любовалась собственной фантазией. — Если и ехать во Флориду, то только будучи влюблённым! — подытожила Куинни и улыбнулась. — А вы сами, мисс Голдштейн? Вы влюблены? — он хорошо подумал, прежде чем задать этот вопрос. Потому что не был уверен, хотел ли услышать ответ. Куинни устремила взгляд на собственные руки, а затем добавила вполголоса: — Думаю, вы и сами можете ответить на этот вопрос. Грейвз знал, что она имела в виду. И желание снять окклюменационный барьер на секунду почти победило. — Ваш дар в этом явно не помощник, верно? Она кивнула и улыбнулась: — Многие видят во мне лишь вещь. Такими богачи с Уолл-стрит украшаются на вечерних приемах. Но я не огорчаюсь! — Она весело пожала плечами. — К тому же, может быть, я просто не встретила еще того человека, который увидел бы во мне что-то еще. Она была прекрасна сейчас: болтая ногами и мечтая о том, что когда-нибудь по-настоящему влюбится. Грейвз сразу вспомнил, как Серена часто фантазировала о том, что они вместе состарятся и будут доживать дни в какой-нибудь маленькой хижине в Пенсильвании — там, где она выросла. Грейвз был совсем не прочь закончить свои дни вот так, в лесу, со своей старой миссис, хотя и любил Нью-Йорк всем сердцем. Но его далеким мечтам не суждено было сбыться, и он быстро и просто с этим смирился, потому что грезы никогда не приводили ни к чему хорошему. И вот сегодня, сейчас, он ощутил что-то новое, чего раньше не было внутри. Глядя на Куинни, которая так легко принимала чужие пороки, не осуждала их и не боялась того, что о ней думали, Грейвз удивился, какой смелой и сильной она была. Да, красоте всегда нужна защита, иначе ее растопчут. Кто бы что ни говорил — Куинни Голдштейн была самой удивительной женщиной из всех, что ему довелось узнать. — Уверен, вы слышали эти слова множество раз, но я считаю вас невероятной девушкой, мисс Голдштейн, — наконец, сказал он, глядя ей в глаза. Куинни на мгновение перестала улыбаться, а затем чуть тише ответила: — Мне так приятно не слышать мысли человека напротив и не знать, что же действительно он думает каждую секунду. В том числе и обо мне. Но я вам верю, совершенно точно, мистер Грейвз, — она слегка склонила голову, как будто вглядываясь в его черты. — И мне никто еще не говорил эти слова так по-настоящему. Во фляжке оставался один глоток. — За вас, Куинни, — и бурбон закончился. Грейвз провел большим пальцем по тонкому узору на серебре, как будто неосознанно пытаясь его запомнить. Может, в силу привычки, выработанной годами, а может, потому, что понимал глубоко в душе, что этот вечер навсегда останется в памяти и больше не повторится. Не для него. — Почему вы смеетесь, мистер Грейвз? — Куинни и сама улыбалась, с любопытством посматривая на него. — Впервые в жизни так бессовестно обворовываю даму. Ужасно с моей стороны возвращать вам пустую фляжку, — он потряс ею в воздухе. — Ужасно дурно, мистер Грейвз. Может, вы как-то искупите свою вину? — Она весело подыграла ему, все еще болтая ногами. Он сам не осознал, как поймал ее щиколотку, не сводя глаз с ее лица. Куинни замерла на мгновение. Что-то изменилось между ними за считанные секунды, как будто все кончилось и заново началось. И они не опасались последствий. Грейвз знал и помнил, что это странное чувство покинуло его лет в пятнадцать — эта странная и глупая свобода, когда можешь делать то, что тебе действительно хочется. Грейв знал, чего хотел. Всегда знал. Он огладил пальцами кожу сквозь шелк чулка, медленно поднимаясь выше, пока ладонь не накрыла черную ленту подвязки. Он взглянул в лицо Куинни — она рвано дышала, приоткрыв рот, и не сводила глаз с его руки. Не нужно было читать мысли — они понимали друг друга без слов. И тогда он скользнул пальцами по бедру, едва касаясь разреза бархатного платья, и мягко оттянул ленту чулка, прижав остывшую фляжку к горячей коже. Куинни вздрогнула от внезапного холода металла, но продолжала заворожено наблюдать за каждым движением Грейвза. Он не убрал руку, и чуть подался вперед, прикрыв глаза и прижавшись губами к ее бедру. Спустя пару секунд, он отстранился и опустил голову. Помешательство. Духота. — Порывом нельзя оскорбить, если он искренний... — приглушенный голос Куинни раздался через минуту или, быть может, больше? Грейвз только сейчас понял, что он бессознательно позволил себе снять защиту, и Куинни теперь слышала его мысли. Было ли страшно? Был ли он уязвим? Нет. Уязвима была она, потому что в напряженном лице ее читались обрывки его собственных не сказанных фраз, тяжелых домыслов, забот и огорчений, и громче всех, оглушая саму Куинни — мысли о ней. Она медленно спустилась со стола, неслышно, грациозно — только она так могла, Грейвз был уверен — и, вплотную приблизившись к нему, мягко опустилась к нему на колени. Ее ладони — тонкие, как будто золотые в приглушенном свете бра у окна — легли ему на плечи. Грейвз ощутил тяжесть ее тела, бархат заскользил под его пальцами по шелку ее сорочки, в нос забирался пряный аромат ее духов. Куинни была везде — в свете, в воздухе, в запахе, в самом Грейвзе. Он обвел взглядом изгиб ее шеи с родинкой у ключицы, увидел, как Куинни дышит, и замер невидящим взглядом на роскошном бархате платья, очертившем силуэт груди. Куинни вдруг провела пальцами вдоль его виска: — Мне нравится седина, она вас украшает еще больше, — на ее лице появилась улыбка, которой Грейвз еще ни разу не видел — ласковая и безмолвно принимающая. Грейвз не отвечал ей ни в мыслях, ни наяву, потому что видел: Куинни его понимала без слов. Она рассматривала его лицо, ее ресницы медленно смыкались перед затуманенным взглядом. Грейвз чувствовал тепло ее ладони на своей щеке, ее пальцев — на шее, он ощущал ее дыхание — так близко была Куинни. — Знаете, мне вдруг стало грустно, ведь теперь Флорида не видится такой прекрасной. Грейвз улыбнулся и безмолвно спросил: «Почему же?» — Я пошла на прием с вами, мечтая об этом глупом отпуске, — Куинни легко поправила выбившуюся прядь его волос. — А теперь этот вечер значит для меня намного больше, чем желанная поездка. Он взглянул на ее разомкнутые губы, на мягкие волосы и маленькие жемчужные серьги в ушах. Она была прекрасна, как самый лучший сон наяву. — Вы почти убедили меня поехать в отпуск вместе с вами, — Грейвз улыбнулся, заметив возмущение на ее лице. Ей так шло сердиться — как настоящей красавице. — Почти?! — она на мгновение отпрянула, а затем, прикрыв глаза, приблизилась к нему и мягко поцеловала в уголок губ. Грейвз чувствовал, как колотится ее сердце там — под ребрами, под шелком и бархатом, под его пальцами. Он взял ее за руку и прижался к ней губами — в теплоту и мягкость ладони. Он перестал считать время, перестал думать, перестал, может даже, дышать на какой-то момент. Но это был правильный момент. В его кабинете, в облаке духов Куинни Голдштейн и в ее взгляде — только для него.* * *
Куинни нужен был мистер Абернати — найти его на рабочем месте в рабочее время было практически невозможно, потому что он предпочитал быть где угодно, кроме своего офиса. Но за углом широкого коридора Куинни услышала знакомый голос и поспешила свернуть в сторону нараставшего шума. Впереди показались снующие с кабинетной утварью домовики: кто-то левитировал книги и раскладывал их по ящикам, кто-то громко сверял список разнообразных вещей с тем, что уже было в огромных коробках. И всем этим действом командовал мистер Абернати. Куинни уже хотела окликнуть его, как вдруг увидела, чей именно кабинет опустошали эльфы. — А, мисс Голдштейн! Вы сегодня такая... особенно красивая! — мистер Абернати поприветствовал ее и расплылся в улыбке. — Простите, я могу спросить вас? — Голос ее не слушался. — Конечно! Вы можете спрашивать у меня всё, что угодно. — Скажите, почему выносят вещи из кабинета мистера Гр-... Грейвза? Мистер Абернати вдруг сделал особенно важное лицо, отвлекшись на секунду, чтобы попенять домовику разбитым хрустальным кувшином. — Простите, здесь столько мороки! Дело в том, что все вещи мистера Грейвза будут выставлены на торги, как то и полагается в подобном случае. — В каком случае?.. Его ведь ещё не нашли! — Куинни с трудом сдерживалась. — Ах, вы, наверное, не знаете... — Мистер Абернати нарочито вздохнул и продолжил вполголоса: — Грин-де-Вальд всё-таки рассказал, как с ним расправился и где спрятал тело. Ужасная история, просто кошмар! Такие подробности... Куинни прошла по коридору, неотрывно ведя кончиками пальцев вдоль стены. Она не распрощалась с мистером Абернати и не сообщила ему никаких новостей. Ей просто захотелось пойти вперед по длинному, роскошному коридору МАКУСА, потому что она не знала, куда он ее приведет. Куинни не знала, что проживет долгую и, наверное, даже счастливую жизнь. Как не знала и того, что никто больше не влюбится в нее так же изысканно, трепетно и всепоглощающе, как тот, кто однажды выпил весь ее бурбон и пообещал непременно отправиться с ней во Флориду. Как тот, кто не смог сдержать свое обещание и думал о нем перед смертью как о чем-то единственно настоящем. 1) Имя было придумано ещё Линкольном для своей собаки (не смейтесь, господа). Кстати, от латинского «надёжный», «заслушивающий доверия», да-да, Фиделиус.