* * *
«Как можно дальше от столицы» сесть оказалось чрезвычайно легко: в атмосферу яхта вошла над другим материком. Судя по тишине в эфире и результатам сканирования, вообще не оборудованным технологиями для принятия гостей из космоса. Или отпора им же. Оба пилота — и пиратский, и посольский — постарались смягчить посадку, и всё равно яхта, вместо того чтобы плавно опуститься на опоры, пропахала одним из боковых крыльев глубокую борозду в мягкой почве и напрочь завязла в корнях одного из окружающих прогалину многоствольных деревьев. — Самую малость до зданий не дотянули, — недовольно пробормотал Олаак, замыкая крепления скафандра: чтобы выжить под излучением местного солнца, надо быть местным. — Возможно, это к лучшему, — отозвался посол. — Так у нас больше шансов остаться незамеченными. Олаак покосился на экран, где посреди поляны с редкой, но высокой и какой-то слишком ровной травой зияла тёмная царапина вспаханной почвы. Ну да, совсем-совсем незаметно сели. Как бы там ни было, материалы и энергию для починки яхты, чтобы улететь отсюда в пространство Млечного Синдиката, следовало добыть. Что означало, что придётся не только выйти наружу, но и тащиться через лес до зданий и там обменивать что-то из посольских артефактов или техники. Траповое кольцо долго крутилось вокруг диафрагмы внешнего люка, но всё же определилось с устойчивой позицией и замерло, выпуская короткую пологую ленту до поверхности одновременно с открытием диафрагмы. Разведывательная группа скатилась в траву и рассыпалась вокруг яхты, одновременно забирая пробы и сканируя поверхность вглубь в поисках силовых кабелей: сканеры яхты не засекли ни одной энерговышки на поверхности, но вглубь почвы их сигнал без перенастройки проходил ровно на толщину дёрна. А биодоступ к перенастройке торжественно взорвал себя у шлюза ещё на подлёте к планете. — Чисто, — отозвался старший разведчиков. — И пусто, — добавил он, судя по оставшимся непереведёнными щелчкам, крайне разочарованно и не особо цензурно. — Придётся тащиться через лес, — констатировал Олаак, ступая с трапа на комковатую почву, чуть вздыбившуюся у края трапа. Посол, нехотя следующий за ним, задорно присвистнул под личным силовым полем, заменяющим ему скафандр, и зажал рот первой парой конечностей. — Что? — подозрительно спросил Олаак. — Господин пират, похоже, пока не знает, куда занесло его задание покровителей, — бесстрастно проговорил посол, прищурил глаза, глядя в чистое небо. — Это не лес, никак не лес, — продолжил он всё так же бесстрастно, покачал головой, прижал верхние конечности к груди и закончил: — Это огород. Огород… Это слово заставило иначе взглянуть на окружающие растения. Не многоствольные раскидистые деревья, а огромные кусты. И трава — подстрижена или скошена, и потому заканчивается тупым срезом, а не заостряющимся кончиком. Тогда вон та гряда усеянных цветами холмов — это… Грядки? Олаак сел где стоял, не уверенный, что ослабшие от нахлынувших чувств ноги продержат его хоть немногим дольше. Неужели?.. — Не ожидали? — почти сочувственно заметил посол. Олаак качнул головой, прижал руки к груди — почти тем же жестом, каким прижимал посол. Вот только если тот делал так, чтобы обозначить неизбежность и собственное бессилие, то Олаак просто боялся, что иначе бешено колотящееся сердце пробьёт и грудь, и скафандр. — Даже не надеялся, — ответил он и широко улыбнулся, отчего посол весь скукожился вместе с личным силовым полем. — Не понимаю?.. — расстроенно пробормотал посол. — Вы потрясены, но ничуть не боитесь. Как так? — Если я верно представляю размеры жителей этой планеты, они всё ещё меньше Матерей, но достаточно велики, чтобы мы чувствовали ностальгию, — честно ответил Олаак и нажал внешний вызов, чтобы пригласить на прогулку оставшихся в живых братьев: они заслужили испытать то же томление и восторг, что испытает он при встрече с местными. Слушая, как Олаак велит загнать в стазис членов экипажа яхты, посол ещё сильнее скукожился, опускаясь ниже, и опёрся на третью пару конечностей в дополнение к четвёртой. Выглядело это почти забавно. Ещё лучше было бы понимать, чего тот опасается сильнее — пиратов или местных жителей; Олааку казалось, что поровну, и он пока не видел причин это менять. «Холмы» и впрямь оказались грядками, некогда аккуратно вскопанными, но почему-то не засеянными ничем, кроме всё той же аккуратно подстриженной травы и некрупных — по местным меркам, всего с ладонь, — цветов. За ними почти сразу начинались густые заросли кустов — так же ровно подстриженных, как и трава, наверняка изгородь. Кое-где среди листьев и веток виднелись соцветия, осаждаемые мелкими летающими животными-опылителями, и было очень сложно не вертеть головой в поисках местных вредителей, которых из многочисленного отряда пока что не засёк никто. Олаак всё больше склонялся к мысли, что это место — благословенный край, искусственно созданный для процветания огородничества. Стоило отряду зайти в тень изгороди по другую сторону от места посадки, как все они ощутили усиливающиеся сотрясения почвы. Для работы техники они казались недостаточно равномерными, так что, скорее всего, как предположил старший разведчиков, — шаги. Приближающиеся шаги. Горло и живот Олааку свело предвкушение, поэтому приказ рассеяться он показал жестами. Посол замешкался, и его пришлось дёрнуть с места петлёй страховочного троса, затаскивая под прикрытие крупных опавших листьев, попадающихся между тонкими стволами. Однако когда в пределы видимости зашли три неимоверно высокие фигуры, Олаак едва не выпустил трос из рук. Кожа местных была того оттенка синего, который художники тщетно пытаются повторить, рисуя полуденное небо над водными планетами. Отчётливо гуманоидные тела внешне, за исключением размеров, принадлежали к самой часто встречающейся разновидности — прямоходящее на двух ногах тело с парой хватких четырёхпалых рук, и сверху голова, снабжённая ртом, глазами, ушами, носом и густым волосяным покровом. Волосы всех троих великанов — точнее великанш, если верить развитым грудным железам, — переливались оттенками местного солнца, одежду же им заменял неравномерно покрывающий тело тонкий пушок. — Восхитительны, — выдохнул Олаак на родном языке и вздрогнул, когда автоматический переводчик повторил это через громкоговоритель скафандра. Пошарив по панели, Олаак отключил громкую связь и перевёл взгляд на замершего рядом чрезмерно довольного удачным саботажем посла. — Ты!.. Да я тебя!.. Однако рассказать послу, что именно он с ним сделает, Олаак не успел, поскольку замершие было великанши наперегонки метнулись к изгороди и ловко распластались по траве, вглядываясь в кусты. — Выходи, сладкоголосый нарушитель, — позвала ближайшая к Олааку. — Выходи, и быть может, уцелеешь. Не раздумывая, Олаак убрал трос и вытолкнул из-под прикрытия листа посла. Прощай, безымянный ублюдок, ты был неудачным заданием. Великанша аккуратно подхватила посла поверх силового поля, подбросила пару раз на ладони и вздохнула. — Ах, какая жалость, что ты несъедобный, — промурлыкала великанша, возвращая посла обратно в траву. — Но может, товарищи, что привезли тебя сюда, окажутся менее отвратительны? А? Посол застрекотал, размахивая верхними конечностями, с такой скоростью, что переводчик подавился после «Приветствую великолепную…» и на всё дальнейшее отделался сухим «непереводимая игра слов». Насчёт великолепной Олаак был полностью согласен, но вот насчёт всего остального — сильно подозревал, что результат речи посла ему не понравится. Так и вышло: посол ещё даже не закончил стрекотать, а две другие великанши уже шарили по кустам в поисках пиратов. И довольно быстро эти поиски увенчались успехом. — Поймала! — радостно воскликнула одна из великанш и вскинула вверх руку с аж двумя зажатыми в пальцах пиратами: старшим разведчиков и лучшим стрелком, одним из двух оставшихся братьев Олаака. Лёгкий взмах синей руки — и оба они оказались в воздухе, чтобы мигом позже упасть в широко распахнутый рот великанши. На долгие секунды в комме сплелись невнятные мольбы и восторженная молитва, потом раздался хруст, и всё стихло. — Сожрала, — прошептала рулевая на общей частоте, и вдруг вскрикнула. — И я поймала, — довольно улыбнулась ближайшая к Олааку великанша, крутя рулевую в пальцах, отчего комм захлёбывался судорожным дыханием и непроизвольными всхлипами. — Не люблю плексиглас, — в голосе великанши отчётливо прорезались капризные нотки, — у меня от него изжога. Ещё до того, как она поднесла к рулевой вторую руку, Олаак знал, что случится. Шлем хрустнул под когтями как ореховая скорлупка и отлетел в траву, а рулевая застонала, теряя сознание от боли из-за почти мгновенно вскипевшей волдырями открытой кожи. — Ха! Поджарилась! — рассмеялась великанша и сунула рулевую в рот. Облизала юрким язычком измазанные кровью пальцы… и Олаак пропал. Зависть и жажда окончательно заглушили тревогу за команду. Хотелось остаться здесь, раствориться в одной из этих прекрасных женщин, словно в Матери, — пусть даже после та не понесёт его потомства. Ноги подогнулись, и Олаак рухнул, стараясь перебороть нахлынувшее бессилие, чтобы выбраться из ставшего вдруг ненужным и лишним укрытия. Выбраться, прикончить посла и сдаться на милость этим волшебным пальцам и губам, хрустнуть костями на острых зубках, размазаться по мелькающему между губами ловкому язычку, скользнуть по горлу вниз и, пройдя полный пищеварительный цикл, навечно сделаться частью этого места и этой красавицы. Краем сознания он улавливал вскрики пойманных великаншами пиратов, загнанное дыхание кого-то, кто наверняка надеялся спастись под щитами яхты… И вторящую его собственной священную молитву второго брата, единственного, оставшегося у него, и пришедшего к тому же решению, что и он. Брат успел первым. Финальная просьба разделения жизни прозвучала через громкоговоритель. Великанша, открывшая счёт в этой охоте, на миг приникла к траве, буквально слизывая предпоследнего выжившего из Олааков, звучно сглотнула… И вдруг протяжно болезненно застонала, выплёвывая обратно разжёванное и проглоченное было тело. Две другие великанши немедленно бросили охоту и развернулись к подруге. Дальняя от Олаака рванула с куста горсть листьев, попыталась просунуть стонущей в рот, но та только застонала ещё громче и повалилась набок, прижимая ладони с то показывающимися, то прячущимися когтями к животу. — Яд, — выдавила она между стонами. — Яд! Великанша с листьями уселась рядом с ней и тоскливо завыла. Ближайшая к Олааку, самая красивая, — повернулась к кустам и махнула рукой. — Бегите, крадитесь, закапывайтесь… Вам всё равно не скрыться! В гневе она стала ещё прекраснее: алые глаза сияли, кожа сделалась аквамариновой, волосы вздыбились вокруг головы пушистым ореолом. Так и не закончив молитву, Олаак вышел из-под прикрытия листа и тени кустов. Включил громкоговоритель. — Прекраснейшая, ты сказала, что у меня есть шанс уцелеть, — произнёс он умеренно подобострастно. — Пообещай, что исполнишь единственную мою просьбу, и я выясню для тебя, кто именно послужил ядом, и отключу силовое поле на посольской яхте. — И ты, конечно же, хочешь покинуть мой гостеприимный мир живым?.. — пропела великанша, опускаясь перед ним на колени и с любопытством наклоняясь. — Нет, — покачал головой Олаак. — Пообещай, что съешь меня сама, когда придёт время. Великанша растерянно хлопнула глазами, но улыбнулась уже весьма плотоядно. — Я подумаю над твоей просьбой, — пообещала она. Не успел Олаак сделать и двух шагов в направлении её корчащейся на траве подруги, как великанша подхватила его в горсть. Живот подвело от неожиданности и скорости перемещения, но стоило только задуматься о том, что от изящных пальцев отделяет лишь прочная ткань скафандра, как под ногами снова оказалась почва, а гигантская ладонь отдалилась. Осталось только включить сканер. Первым делом Олаак просканировал умирающую великаншу. Её желудок, судя по результатам сканирования, превратился в быстро растворяющийся дырявый мешок, и концентрированные отравляющие тело соединения расползались от него неровной кляксой не только по брюшной полости, но и вверх, к лёгким, и даже текли по сосудам. Второй очаг был во рту, где, когда великанша раскрывала рот, чтобы глотнуть воздуха, уже даже без приборов были видны расходящиеся пятна язв. С ужасной догадкой Олаак просканировал выплюнутое частично пережёванное тело брата, и неверяще перевёл взгляд с выведенных данных на саму неаппетитную кучу. Та и впрямь медленно оседала под воздействием того же соединения, что скопилось во рту у великанши. Смесь её слюны и его крови породила ужасающий яд. — Ужасно, — выдохнул Олаак, — это просто ужасно… Так и не отключенный громкоговоритель повторил его слова, и обе ещё интересующиеся окружающим великанши придвинулись ближе к нему. — Мне ужасно жаль, что мне не стать частью тебя, — скорбно пояснил Олаак, глядя на «свою» великаншу. — Мой вид… Мои братья отравили твою спутницу. Мы не знали… Я даже не подозревал, что подобная реакция возможна, ведь ваши растения не ядовиты для нас, я проверил, когда мы садились. — Они «не ядовиты» для большей части разумных и неразумных видов трёх галактик, — зло проговорила великанша. — Специальная селекция. Приманка раньше, объект торга теперь. Но я тоже впервые вижу, чтобы пища разъедала едока. — А как же посол? — спросил Олаак. — Ты сказала, он несъедобен. — О, сами по себе восьмилапые вполне съедобны и даже для кого-то кажутся вкусными, — великанша снова плотоядно улыбнулась. — Но они что-то делают со своими телами, и те взрываются, если их съесть. Чип самоуничтожения, вспомнил Олаак. Точно, посол же говорил. Так вот для чего… Великанша отвернулась от него, отошла, потыкала ногой затихшую подругу, отослала жестом вторую. — Я переправлю тебя и посла в столицу, — сказала она, снова присев перед Олааком. — Всё равно тело относить. Энергии на переброс во всём посёлке только у меня и хватит. Где вы сели? Она не выглядела грустной или хотя бы расстроенной, будто смерть соплеменницы её ничуть не тронула. Обязанность доставить тело и посла в столицу её не огорчала и не радовала, лишь чуть раздражала, как досаждающая мошка. Возможно, они все и были для неё не более, чем досаждающими мошками. Условно съедобными. Стоять на великанской ладони оказалось не слишком удобно, но всё же куда лучше, чем висеть зажатым между пальцами или пытаться объясняться из окружающей горсти. За время прогулки до яхты — куда более краткой, чем путешествие от неё, — Олааку удалось выпытать лишь то, что он и так уже понял: этот материк и впрямь был сельскохозяйственными угодьями, где заправляли великанши и великаны. Из-за особенностей местности и условий, технологии здесь были лишь самые необходимые: перерабатывающие станции, световые и ветряные накопители и личные телепортеры. Из развлечений у великанов были посев и сбор урожая, да охота за нарушителями границ, зачастую неподготовленными и не подозревающими о том, у кого собрались воровать урожай. Яхта оказалась всё так же законсервированной, но даже это не помешало одному из рядовых членов абордажной команды укрыться в её тени. — Подходите все, — велел Олаак по командному каналу и в громкоговоритель одновременно. — Нас обещали отнести в столицу. Великанша вскинула брови, но промолчала. Опустилась на траву возле яхты, осторожно подцепила корпус руками, когда Олаак отключил силовое поле, и вытащила завязшее в корнях крыло. Из двенадцати членов абордажной команды осталось четверо. Олаак следил через сканер, как оставшиеся двое опасливо приближаются перебежками, и едва не зевал от скуки. Говорить с великаншей дальше пока что было не о чем, пытаться говорить с послом Олаак перестал ещё там, когда великанша поднимала его на ладонь, а посол стоял между разлагающимися телами, прижав конечности к груди, и покачивался будто в трансе. — Ты ещё скажи, кэп, что она извиняется и что это была ошибка, — пробормотал старшина второго звена, вынырнув из травы и наставляя руку со станнером на великаншу. Последний выживший член экипажа завершил широкую дугу до яхты молча, но тоже вышел на открытое место и встал рядом почти в такой же позе, со станнером наизготовку. — Наши пукалки её разве что пощекочут, — ехидно заметил Олаак, отключив громкоговоритель. — Это не ловушка, она действительно собирается доставить посла, яхту и нас в столицу. — Ага, — ответил старшина, — я слышал, как ты убивался, что она не может тебя сожрать. Но нас-то… — Я не сообщал ей об этом, — отрезал Олаак. — Мы готовы, — сказал он в громкоговоритель. Великанша опустила ладонь, чтобы они забрались, и Олаак сделал это первым, подавая пример. Уселся в основании большого пальца, уцепившись за складку кожи. Остальные последовали за ним, скучились в центре ладони, не решаясь ни сесть, ни разойтись в поисках опоры… И он ударил. Рассеянный луч станнера не оглушил трусливую троицу до конца, лишь дезориентировал, но этого хватило, чтобы великанша накрыла их пальцами и крепко, до хруста, сжала. — Ты отвратительный капитан, — заметила она, закидывая в рот по одному раздавленные тела. — Они так тебе доверяли… — Спасение одиночки объяснить куда проще, — ровно ответил Олаак. — Или ты втираешься в доверие ко мне… Не знаю только, для чего. — Я влюбился и желаю для прекрасной госпожи моего сердца и разума лишь самого лучшего, — Олаак галантно поклонился. И как бы комично ни выглядела даже мысль о подобном жесте в подобном положении, у великанши он вызвал улыбку. Антигравы на лишённой силового поля яхте работали на ура, и великанше даже не пришлось её нести, только толкать перед собой в нужном направлении. Когда они достигли тела, оказалось, что усланная было вторая великанша уже вернулась и завернула его в непроницаемый мешок и сетку антиграва, и то парило над травой. Тело брата Олаака она вместе с пропитавшимся ядом слоем дёрна и почвы сгребла совком в ведёрко с универсальным знаком «для опасных отходов, подлежащих переработке». Посол стоял всё в той же позе, что они его оставили. Кажется, даже не пошевелился за всё это время. Весь путь до телепортера Олаак любовался на переливы тончайшего пуха в свете здешней звезды, на танцующие в глазах и на волосах блики, на подвижные пухлые губы и острые зубы, то и дело показывающиеся, когда великанша ехидничала или наигранно жаловалась на тяжесть скользящей над травой ноши ему или молчаливо сопровождающей их соплеменнице.* * *
Столица оглушала. Шум улиц пробивался даже сквозь алюминиевые панорамные окна телепортерного зала, а снаружи и вовсе оказался едва выносимым, если сравнивать с почти беззвучным покоем огородов. Красок здесь тоже было больше. Больше всего было оттенков синего, на фоне которых местные жители то и дело терялись, сливаясь со стенами зданий, с уличными украшениями и даже с клумбами. По всем признакам и по результатам сканирования они были одной расы с великанами с огородов, но размерами столичный народец превосходил Олаака едва ли вдвое, хотя большая часть сооружений была рассчитана явно на великанов. Решение этой загадки Олаак отложил на потом. Когда вернётся — в том, что он обязательно ещё не раз прилетит на эту планету, он ничуть не сомневался: ему хватит и пронырливости, и упорства. А пока — они прощались. Олаак назвал своё имя великанше, регистратору (или -ше, или как там вежливо обращаться к андрогинным андроидам?), секретарю посла Млечного Синдиката (на самом деле его должность называлась как-то иначе, как и должность его хозяйки, но обе были настолько многословны, официозны и малоинформативны, что почти мгновенно улетучились из сознания, будто закодированные). Получил на комм визитки десятка страховых агентов и адвокатов. Оставил добровольный биоскан на нескольких документах, выражающих от его лица безмерную благодарность восьмилапому послу за спасение в открытом космосе. О том, что прибыли они не через космопорт, а через планетарный телепортер, все согласно молчали. Видимо, не в первый раз. Имени великанши он так и не узнал. Зато она дождалась, когда его выпустят из посольского квартала, и сама вызвалась проводить до космопорта. Вплоть до почтового шлюпа, совсем скоро отбывающего по касательному к пространству Млечного Синдиката курсу. Большая часть судов оставалась на орбите, если вообще заходила в систему, так что выглаженное некогда выхлопами поле космопорта казалось огромным и пустынным. Даже великанша казалась посреди него маленькой и потерянной. А может, дело было в том, что она сидела рядом со шлюпом, подобрав под себя ноги, и, держа Олаака перед собой на вытянутой руке, разглядывала его, внимательно и молча. Олаак смотрел в ответ и не мог насмотреться. Он уже сохранил на носитель больше кадров с ней, чем за всю предыдущую жизнь вообще, и не собирался останавливаться. Он хотел запечатлеть каждое её движение: кокетливые взмахи ресниц, жадно раздувающиеся ноздри, быстрое мелькание язычка между губами, когда она облизывается; то, как кривятся от недовольства слишком сильными порывами ветра или слишком громкими звуками её пухлые губы. Хотел забрать с собой её образ, раз уж не мог ни забрать с собой её саму, ни сам остаться здесь с ней. На шлюпе начались последние приготовления к старту. Великанша опустила Олаака у самого трапа и почти неслышно прошептала: — Через тридцать пять стандартных суток начнёт поспевать клубника. Олаак машинально сделал несколько шагов по трапу, замер и широко улыбнулся. — Обязательно прилечу тебя грабить.