Неотразимый

Все началось с безобидного замечания. По пробуждении, взбодренный наступлением ночи и нежный со сна, Герберт лучился энтузиазмом. Неизменно щедрый на комплименты, сегодня он был особо нелеп в своей поэтичности, превознося красоту Альфреда до пресловутых небес. Воспевал любую черту так, словно видел пред собою Давида, или, как минимум, героя с древнегреческой фрески. И хотя Альфред знал, что в этом небьющемся сердце цвела, кипела и пульсировала любовь, он по-прежнему не мог взять в толк, почему. — Не понимаю, — так и признался, краснеющий от стеснения, — что Вы во мне нашли? Я не… не какой-нибудь… Я самый обыкновенный! Вампир придал слишком большое значение его словам. И вот он стоял, упершись руками в стену напротив зеркала, — замутненное, древнее, то наверняка помнило отражение Герберта. Оно же было свидетелем их незадавшегося знакомства, наблюдало запотевшей гладью фарс и возню — вальс с пустотой оказался не самым гротескным зрелищем, как теперь выяснилось. Виконт устроился перед ним на коленях и, обхватив ягодицы, самозабвенно ублажал мальчика ртом. Холод его рук был ласково-цепким, холод его губ — всеобъемлющим. Альфред вздрагивал и стенал, ища этот холод и надеясь от него же спастись, сам подавался в идеальные по размеру ладони — и сжимал мышцы, томящийся предвкушением. Оно вскоре себя оправдало: разведя в стороны половинки, пальцы прошлись по ложбинке меж них. Альфред всхлипнул, ощутив давление, но не напрягся. Вторжение было приятным, как и обычно: Герберт никогда не спешил и прятал когти, легко забывая о лощености ради комфорта. Мальчик чувствовал ловкий язык и дразняще тонкие пальцы; опуская взор, натыкался на льняную макушку. В зеркале рисовался лишь он. К Герберту стекло было слепо, и то, что в нем отражалось, походило на жуткий и мокрый сон — вроде того, что мучил Альфреда в первую ночь в сводах замка. Вид собственной плоти, покорной чужим губам, был до абсурдного ирреален: она покачивалась точно сама собой, и венки проседали под невидимым языком, и смазка исчезала с головки. Шальная мысль, что материала для научных статей ныне хоть отбавляй, мелькнула — и тут же померкла, истаяла в стоне. — Ты понимаешь, mon ange? — Герберт, с хлопком выпустив плоть изо рта, посмотрел на него снизу вверх невероятно зеленеющими глазами. Даже в таком положении он мог подавлять. — Понимаешь, какой ты красивый? — О-ох, — только и выдохнул мальчик. Все, что он понимал, так это свою невзрачность: румяный неровными пятнами, неуклюжий и голый. Вернее, почти: стылый мраморный пол вынуждал оставаться в чулках и подвязках, и это придавало еще более несуразный вид. Волосы — самого тривиального каштанового оттенка — неопрятно топорщились, сколько бы он ни пытался их причесать; цвет радужки тускнел скучно-серым. Внимания стоил разве что член — может, чуть толще среднего, потемневший, с выраженной головкой. Он торчал нетерпеливо и пошло, и это было поводом не для гордости, но стыда. — Нет? — недовольно скривил губы Герберт. Припухшие от усердия, без помады тронутые розовизной, они блестели от слюны и предсемени. Вампир был великолепен: гипнотический взор в обрамленье ресниц, бросающих тени на щеки, высокие скулы и правильный нос, длинные шелковистые волосы… Альфред пораженно замер. — Как Вы, — фокус норовил ускользнуть чужими стараниями: Герберт не помогал сосредоточиться, поглаживая его член. Пришлось, сглотнув, начать заново. — Как Вам удается выглядеть столь прекрасно, если Вы… не отражаетесь в зеркале? — Века практики, — пожал плечами вампир. — И не меняй тему, любимый. Почему ты не признаешь своей привлекательности? — Потому что во мне ее нет? Альфред не обманывался насчет себя и видел всю правду в зеркале: это был просто он — неудачник с по-детски миленьким, ни разу не мужественным лицом и фигурой, далекой от представлений об эротизме. Ему нравилось, когда Герберт хвалил его и баловал комплиментами, однако он не прислушивался к льстивым речам. Виконт говорил то, что думал, бесспорно, но с той же искренностью считал, например, что повседневный наряд обязан включать в себя вышивку и оборки. Недавно он устроил Альфреду пытку, заставив примерять бесчисленные камзолы, рубашки и украшения — одного взгляда в зеркало было достаточно, чтобы подтвердить опасения, и мальчик заявил, что в таком никуда не пойдет. — О, дорогой… — Герберт покачал головой — россыпь бликов волной скатилась по прядям. — Как может столь наблюдательный, пытливый ученый быть столь невежественным к себе? — Скромность — это добродетель, — пробормотал Альфред. Если вампир приметил в нем наблюдательность, то его собственная затуманилась от любви. Мальчик был рассеян ко многим вещам, переступив порог замка, не противился чарам, плененный напевностью слов, и, кроме того, отличался неловкостью. Она могла стоить им с профессором жизни. — Не когда это вопиющая ложь, — фыркнул Герберт. Он поднялся с колен, атлетически стройный и гибкий, и тут же склонился к Альфреду запечатлеть поцелуй. Отстраняясь, боднул носом щеку — мальчик привычно потупился ему в грудь. Бледность ее, подчеркнутая тенями, сгущенными, как венозная кровь, была кошмарна и тем изумительна; разлет ключиц обрамляло атласное кружево. И от ног виконта взгляд отвести было трудно: ткань подчеркивала длину и умеренную изящность, литые мышцы. Даже в пижаме Герберт выглядел так, будто собрался на бал. Альфред потянулся обнять его, сменив точку опоры, но вампир не раскрыл рук и не подставил шеи — лишь улыбнулся: — Полагаю, настал черед более веских аргументов, что скажешь? Не люблю быть голословным, а перед ученым это и вовсе стыд. Альфред, весело фыркнув, покачал головой: азарт Герберта был заразителен, даже — особенно — когда становился смешон. Вампир сам по себе оказался очаровательным, с сердцем живее, чем иное, способное биться. С каждой ночью страх перед ним угасал, вытесняясь доверием и растущей любовью. Это отличалось от того, что он испытывал к Саре: наваждение, подпитанное юношеским максимализмом, против осмысленного, глубокого чувства. Конечно, иногда Герберт его шокировал, а подчас и пугал, демонстрируя вещи, неподвластные человеческому восприятию. Альфред ощущал, как прохладные кисти ведут по плечам и спускаются к бедрам, слышал дыхание за спиной — а в отражении никого не видел. Это было похоже на касание призрака. Рука поднялась, дабы ущипнуть за сосок, и стекло выдало, будто твердеет он без чьей-либо воли. — Mon trésor, ты идеален, — поведал вампир прямо в ухо. Лаская шепотом и ладонями, заставил выпятить грудь. — Только взгляни на себя: натренированные, сильные ноги, аккуратная талия и покатые бедра… самая прелестная в мире попка, — которую он шлепнул так, что Альфред взвизгнул. — Г-Герберт… — захныкал он, совершенно смущенный. Лицо в зеркале было пунцовым, и когда он попробовал отвернуться, вампир ему не позволил. Одна рука взяла Альфреда за подбородок — без нажима, но властно, — тогда как вторая продолжила движенье вдоль бока. — Мне нравится беззащитная мягкость твоего живота, упругость мышц, — губы прильнули к мочке, — такие милые маленькие соски и манящее горло… Твое лицо — видение из самых ярких, чувственных снов: сияющие глаза, бархатные, как персик, щеки и кротко очерченный ротик. Альфред вздрогнул, принимая в него два пальца. Дыхание, без того сбитое, стало совсем уж шумным; удержать фокус на том, что во рту, было сложно из-за твердости, упертой ему в ягодицы. Он волновался, желал и боялся того, сколь желание это неистово, чтобы Герберт прекратил его мучить и наконец овладел им. Он обсасывал узловатые пальцы так соблазнительно, как только мог, стараясь не замечать, как это смотрится в зеркале. Вампир, кажется, оценил его рвение — отстранился ровно настолько, чтобы прошелестеть снимаемой тканью. Снова вжался, восхитительно крупный, срывая с губ мальчика стон. Герберт щадил его, нечасто отводя роль ведомого, и каждый раз он стремился, чтобы это был потрясающий опыт. У него, чуткого, все получалось — за исключением одного: Альфред никак не мог искоренить в себе стыд за то, что его брал мужчина. — Ты хочешь, любовь моя? — промурлыкал вампир, притираясь скользким от масла стволом меж половинок. — Хочешь меня в себе? — В-Вы ведь знаете, — всхлипнул Альфред. — Не… не заставляйте меня умолять. — Почему же? Ты выглядишь просто чудесно, когда в отчаянии, — ласково ухмыльнулся Герберт. — Беспомощно… Так бы и съел! — Неправильный выбор слов, — возмутился мальчик. Он также не пропустил замечание насчет "манящего горла", что заставило его нервничать больше, чем само занятие любовью пред зеркалом. — Прости, — покаялся Герберт, пристраиваясь головкой ко входу. — Позволь мне загладить вину, мой ангел. Он плавно проник, холодный и крепкий, и это было до дрожи в коленях приятно. Альфред выгнулся под лучшим углом, не заботясь уже о стеснении. — Ты такой красивый, мой сладкий, — с придыханием восторгался вампир, — такой тесный! Хотел бы я, чтобы ты видел это своими глазами… видел, как славно принимаешь меня, точно был создан для этого. В следующий раз я принесу напольное зеркало и расположу его так, чтобы… — Нет! — замотал головой мальчик, весь съежившись. Чудовищная неловкость, настигшая при одной лишь мысли, позволила забыть о взлелеянной им же субординации. — Не смей, Герберт! — Прости, — отозвался вампир, похлопывая Альфреда по боку, — думаю, мне стоит повиниться еще. Первый толчок был деликатно-размеренным — они привыкали. Альфред не сумел сдержать вздоха, когда плоть достигла чувствительного бугорка; веки сомкнулись от удовольствия. Вампир покачивал бедрами, истовый, снова и снова; мальчик сам ему отдавался. Льнул и насаживался, отмечая, как постепенно выравнивается ритм движений. Герберт всегда начинал неспешно, наращивал темп, достигая крещендо. — Ты великолепен, любимый, — вернулся он к главной теме, — только ты можешь быть таким аппетитным, так робко вздыхать. Я безгранично счастлив, когда ты трепещешь в моих объятьях и сжимаешь в себе… — Герберт, — вышептал мальчик, не в силах вспомнить и слова, кроме этого имени. Виконт, придерживая Альфреда одной рукой, другую опустил ему на спину; нагретые живым теплом пальцы повторили контур лопаток. — Если б я умел рисовать, ты был бы моим шедевром, — проворковал вампир. — Посмотри на себя, chéri. Неужели не видишь? Альфред послушно открыл глаза и сглотнул: картина в стекле стала эротичней, чем раньше. Она могла послужить идеей для озорной литографии: бесконечное, во всю стену, зеркало с паутиной трещин, отвлекающих от непотребства. Глаза его лихорадочно-влажно блестели; на шею, ключицы стекал румянец. Член подпрыгивал при каждом толчке, набухший и красный. Образ был почти притягателен — если отбросить факт, что это всего лишь он. Мальчик порывался солгать, чего, правда, никогда не умел, и если Герберт отреагирует так, как он думал… — Н-нет, — во рту пересохло, — я… это просто я. И действительно, вампир зашипел, раздразненный и разочарованный. На бедрах Альфреда образовались ямочки от незримых пальцев, когда Герберт взял его крепче — и двинулся так, что у него перехватило дыхание. А в следующую секунду он уже содрогался от хаотичных, глубоких толчков, сопровождаемых едва не звериными взрыками. Это было мощно, грязно и практически яростно, но и теперь вампир не причинял ему боли. Из зеркала на него смотрели подернутые сладкой мукой глаза. Пожалуй, этот взгляд можно было счесть обольстительным, но инфернально чарующим он получился бы только у Герберта. Разалевшийся, как у живого, рот приоткрыт, и румянец затронул щеки… Выпирающие от возбужденья клыки и растрепанные светлые волосы, дуги ребер под лиловым атласом — вот каким был по-настоящему томный образ, идеальное воплощение занимающегося любовью мужчины. Альфред представил, как оно проявляется в зеркале, как аристократичные черты ложатся поверх его собственных, затмевая, и застонал. — Тебе хорошо? — спросил Герберт низким от страсти голосом. — Тебе нравится, милый? — Д-да, — подтвердил Альфред. — О боже… — Мне тоже нравится, — в его тоне звучало довольство, и секунду спустя мальчик ощутил поцелуй в затылок. — Очень нравится. Я люблю делать тебя счастливым, доводить до экстаза, делать тебя моим! Ждешь разрядки, любимый? Альфред кивнул, не в состоянии говорить. — Тогда скажи это, — Герберт точно его испытывал, двигая бедрами так, что пред глазами кружили звезды. — Посмотри в зеркало и скажи, что тебе нравится то, что ты видишь. — Это… — фантазия о вампире все еще не развеялась, замерла в стекле растушеванными штрихами — кривить душой не пришлось. — …Это прекрасно. Герберт удовлетворился таким ответом — схватил Альфреда под грудь, оттаскивая от стены и вминая в себя, пока они буквально не сплавились. Бедра дернулись раз, другой, и с освобождающим криком вампир излился. Семя, бесцветное в зеркале, заструилось по ногам Альфреда; он не знал, что взволновало его сильнее — свидетельство чужого экстаза, вязкое и щекотное, или подрагивающая ладонь, обернувшаяся вокруг собственной плоти. Он изломался, стискивая в себе член, уже начавший опадать, толкнулся вампиру в руку — этого хватило, чтобы мгновением позже обмякнуть в его объятиях. Герберт, выскользнув из него, поднес кисть к губам, вылизал дочиста пальцы. — Теперь понимаешь, что я имею в виду, мой ангел? — разморенный, сытый, он вновь сделался ласковым. — Ты неотразим. — Ммм, — Альфред откинулся на скульптурно белеющее плечо, — это Вы неотразимы. Он сам же хихикнул от сказанного и вознамерился уточнить свою мысль, но вампир его, разумеется, понял — растроганно улыбнулся: — Спасибо, любовь моя, — а затем наклонился, чтобы поднять, словно невесту, на руки. Мальчик нахмурился, всматриваясь в чужое лицо, осоловело моргая, — это был весь протест. — Я могу идти сам, — слукавил, до конца не уверенный. Герберт чмокнул Альфреда в нос: — Позволь побаловать тебя, моя радость. Его сердце всегда было легко убеждаемым. Со звуком, средним меж смехом и стоном, Альфред уткнулся вампиру в плечо, сдаваясь. Чем он заслужил любовь обворожительного, эпатажного, невозможного существа? Это не имело значения. Сейчас ничто не имело значения, кроме бережных сильных рук, обвивавших его, и поцелуев в макушку. И что бы ни отражалось в зеркале, Альфред мог смотреть на Герберта целую жизнь.