Слышу Голос...

Юноша, сгорбившись в три погибели, сидел на полу, уперевшись лбом в стену. На его лице застыла маска страданий, а длинные пальцы сжимали рыжеватые, не очень длинные, волосы. Со стороны могло показаться, что парень мучается от невыносимой боли, словно его мозг вспарывают изнутри тысячами коляще-режущими инструментами, но тем не менее это было не так. В ушах парень слышал тихое пение мягкого и довольно высокого, но явно мужского голоса. Это даже нельзя было назвать полноценным исполнением — звучало так, словно кто-то неподалеку потихоньку что-то мурлыкает себе под нос, но проблема заключалась в том, что рыжеволосый юноша жил один, да и он прекрасно знал, что голос этот не из внешнего мира, а живет лишь в его голове. *** Это проклятье преследовало Джона Леннона с малых лет. Самые ранние воспоминания из детства шли у него раньше, чем у большинства, но этот Голос был с ним всегда, сколько он себя помнил. Это всегда было пение, хотя Джон никогда не увлекался музыкой, поэтому такую особенность своих галлюцинаций он считал весьма странной. В самых ранних воспоминаниях этот Голос представлял собой лишь неразборчивый лепет маленького ребенка, подкрепленный трудно разбираемой, но какой-никакой мелодией, позже Голос стал просто детским, уже более понятным, а когда Джон достиг подросткового возраста, Голос в голове начал ломаться вместе с его голосом. Он — Голос — взрослел вместе с Ленноном. Каждый эпизод возвращения голоса в голову Джона был сравним с китайской пыткой каплями воды: все его тело было как будто бы закопано глубоко в земле, а этот голос давил и давил на сознание, оставляя после себя мозг и душу Джона полностью опустошенными. Это бывало действительно физически больно, как будто бы по черепной коробке действительно стучат капли воды в одном и том же месте, или как будто его голову распарывают изнутри. *** Тихий, но до неприятного навязчивый голос в голове, наконец стих — Джон даже не заметил, в какой конкретно момент. Юноша оторвался от стены и из его горла вырвался выдох облегчения, который вышел рваным и измученным. Парень поднялся на ноги, опираясь на стену, попытался пригладить жесткие непослушные вихри волос, которые буквально пару минут назад с остервенением пытался выдрать с корнем, и потер лоб, что ныл после яростного вжимания им в стену и на котором, вероятно, теперь красовалось красноватое пятно. Рассеянно оглядевшись по сторонам, Джон направился в ванную, все еще придерживаясь за стену с облезшей краской, поскольку только что произошедший «приступ психболезни» — как называл это сам обладатель неприятных для него галлюцинаций — был достаточно сильным потрясением для нервной системы парня. Добравшись до пункта назначения Леннон плеснул себе в лицо холодной водой, чтобы хоть как-то привести себя в чувства и заставить мозг нормально функционировать, и упершись ладонями в зеркало, он с яростным блеском в янтарных, словно крепкий виски, глазах и выражением полного отвращения на лице несколько секунд буравил свое отражение, после чего вовсе покинул свое жилище и, вдохнув на улице глоток свежего воздуха, закурил, щурясь от палящего августовского солнца. Мысли, что витали в голове Джона, отнюдь не были приятными или хотя бы чуть-чуть успокаивающими: чуть меньше года назад — в сентябре 1939-го — начались военные действия сначала в Польше, но потом переметнулись на другие государства и, как казалось во всяком случае Джону, теперь неумолимо подбирались к Соединенному Королевству. Теперь этой, очевидно глупой и бессмысленной войне, вот-вот должен стукнуть год, и давние мысли о том, что вся эта неразбериха не продлится долго и не развернется во внушительных масштабах, тоскливым ветерком навевали безрадостные воспоминания, то и дело проносясь в безумно бурлящем потоке сознания. Эмоциональное состояние Джона в принципе было подавленным, наверное, всю жизнь, сколько он себя помнил, и любая мелочь — а угроза войны, да и в целом напряженная политическая обстановка в мире, уж никак не попадали в категорию мелочей — казалась ударом, который становится последней каплей в океане отчаяния, который психика уже наверняка не будет способна перенести. Джон ощущал себя изнеможденным полуживым телом, не имеющим просто-напросто физической возможности даже пошевелиться, лежащим среди каких-то обломков, причиняющих помимо общего состояния дополнительную боль, прямо на которое летит метеор, и единственное, что остается этому человеку — смиренно ждать собственной, без сомнений мучительной кончины. Голос же… Джон не хотел проходить обследования у специалистов в области психиатрии, испытывая то ли страх перед нередко зверскими методами лечения, то ли некое абсолютное отвращение ко всему медицинскому. Признаться честно, он даже где-то на подсознательном уровне не желал расставаться со своей галлюцинацией: он и так был слишком одинок, а за прожитые годы Голос стал какой-то константой, и хоть самым большим страхом Леннона была безрадостная вероятность сойти с ума окончательно, совершенно не осознавая себя и реальность, где-то глубоко внутри парень испытывал мазохистское наслаждение своей особенностью, и жизнь без нее казалась чем-то неправильным. Голос редко подстраивался под эмоциональное состояние Джона. Он то исчезал на относительно длительное время, то пел какие-то задорные песенки, пока Леннон всеми силами пытался не погрязнуть в мыслях о самоубийстве, то напротив грустил и завывал какие-то грустные лиричные песнопения. И, самое главное, в этом не было никакой закономерности — а уж Джон только и делал всю свою жизнь, что пытался ее выявить. Голос как будто существовал сам по себе, как отдельная суверенная личность, не поддающаяся какому-либо контролю. *** В тишине давеча заполненной звуками музыки комнаты раздался методичный стук каблуков по полу, в самой походке этого человека слышалась строгость и консервативность. Пол отложил гитару на диван и поднялся на ноги, вытянувшись по струнке. Мать окинула его придирчивым взглядом, но, сменив гнев на милость, мягко улыбнулась и принялась расспрашивать о том, о чем обычно матери и спрашивают своих детей-подростков: об учебе, об увлечениях, о родственной душе… *** Пол Маккартни всю свою недолгую жизнь провел в столице Великобритании и воспитывался в хорошо обеспеченной, приличной и уважаемой в определенных кругах семье. Он обладал прекрасными манерами и говорил на королевском английском, в общем юношей был благовоспитанным. Для матери его было высшим счастьем похвастаться перед светскими подругами своим невероятным сыночком. И делала она это с такой эмоциональностью, описывая достижения Пола настолько ярко, насколько это вообще возможно, что складывалось впечатление, будто мальчик он действительно необычайный. А нечто выходящее за рамки обычного в нем действительно было: с детства, наверное, даже с самого своего рождения, он слышал, насколько бы пугающим это не было, голос в своей голове. Обеспокоенная психическим здоровьем своего чада, которое невинно лепетало о ком-то шепчущем ему на ушко песенки, мать потащила Пола к лучшим врачам Лондона. Те сначала разводили руками, норовили поставить неутешительный диагноз — шизофрения и пытались выявить вследствие каких психологических травм мальчика постигло такое несчастье, пока один профессор не заговорил о теории родственных душ. Родственные души существовали всегда и — к счастью или же к сожалению — никогда не были просто красивой метафорой из дешевых любовных романов. Люди, у которых где-то на земном шаре существовала родственная душа, боялись и не понимали своей особенности, поэтому кто-то мнил себя магом, с которым общаются высшие духи, кто-то сумасшедшим, а кто-то одержимым. Такие люди в средние века во времена инквизиции пострадали не меньше левшей и рыжеволосых женщин, в менее темные и более близкие к современной реальности времена они помучались от электрошоковой терапии, а глубоко религиозные до сих пор ходили к экзорцистам, которые приноровились умело драть с несчастных деньги за свои, несомненно действенные, эксперименты с их телом и душой. Родственные души являлись то ли ошибкой мироздания, то ли наоборот были посланы ангелами (с развитием науки, скорее считалось, инопланетными сверхразумами), дабы показать кишащему похотью миру, что есть настоящая высшая духовная любовь. Ученые же в последние года считали, что, так называемые соулмейты, представляют собой некую погрешность эволюции имеют то ли особое строение мозга и гормональный фон, то ли вообще являются высшей ступенью эволюции. В любом случае, родственные души, обретшие друг друга создавали идеальные во всей полноте лексического значения этого слова семьи. Они жили в любви и согласии до глубокой старости, а дети у них рождались здоровыми выносливыми красивыми и умными. Но обрести соулмейта в принципе, а еще и не подвергнуться общественному осуждению, за которым чаще всего скрывалась простая человеческая зависть, было делом осуществимым с невероятно малой вероятностью. И немалая часть научного сообщества до сих пор ставила под сомнение само существование этой теории, а некоторые вообще были категорически убеждены, что все это лишь очередная форма безумия. Тем не менее Полу повезло, ни родители, ни врачи не ставили под сомнение его психическое здоровье, и он никогда не страдал от своей особенности, а напротив, будучи прирожденным романтиком считал ее неким даром свыше. Мать его была строга, хоть и души не чаяла в своем чаде, поэтому каких-то задушевных бесед как в принципе о его переживаниях, так и конкретно о родственной душе у них не заходило, поэтому когда в подростковом возрасте голос в его голове стал меняться и из неопределенного детского, теперь был очевидно мужским — во всяком случае, подростково-мальчишеским — никто из близких Пола об этом не узнал. Вообще Пол предполагал вариант, что слышит он свой голос, но, задавшись однажды вопросом, как узнать является ли человек твоей родственной душой, нашел не очевидное, — просьбу спеть человека, которого вы подозреваете в особой духовной связи, — а факт, что соулмейты слышат в голове голос именно родственной души без каких-либо искажений, да и голос явно отличался от его собственного. Открытие, что предназначенная ему Вселенной душа одного с ним пола, нисколько не радовало Пола, поэтому первое время он лелеял в себе надежду, что его соулмейт просто мужеподобная девушка — все лучше, чем какой-то мужик, но эта легенда была слаба по своей сути, потому что предназначенная ему судьбой пассия судя по всему предпочитала петь песни о любви к девушкам. Родственные души всегда подходили друг другу идеально и почти во всех известных случаях, когда в паре люди являлись родственными душами, соулмейты были примерно одного возраста и разных полов, естественно бывали исключения, но однополые связи караются законом в любом случае, будь партнеры соулмейтами или же просто грязными содомитами. Да и в принципе перспектива связи с мужчиной не представлялась Полу радужной, поэтому разочаровавшись в своем подарке судьбы, он беспрепятственно согласился на отношения с подобранной специально для него девочкой из богатой семьи — мать, будучи прагматичным человеком, сразу высказала сыну, что найти свою родственную душу будет задачей не из легких, а семья является одним из важнейших социальных конструктов, поэтому не стоит жить в фантазиях, а существовать необходимо здесь и сейчас. Впоследствии Пол не рассказал матери и о том, что стал засматриваться на мужчин, и затухшее в раннем подростковом возрасте желание отыскать родственную душу вновь зажглось в нем с прежней силой. *** Пол шел по безлюдной улочке на окраине Лондона под знойным солнцем позднего лета и меланхолично смотрел по сторонам, размышляя о чем-то своем, пока под боком у него щебетала симпатичная рыжая девочка — та самая, которую подобрали для него родители. Последнее время Пол был сам не свой, и замечали это все, но не свойственная тому задумчивость никого не беспокоила, поэтому никакого особого отношения не возникало, и Пол даже не знал, хорошо ли то, что никто его ни в чем не подозревает, или лучше, чтобы на его состояние обратили внимание и как минимум стали менее навязчивыми. Его мозг кипел, пытаясь найти решение проблемы, и люди раздражали, все его существо последнее время было сосредоточено вокруг желания остаться в полном одиночестве. Он был доволен собой, точнее своим личностным ростом. Он знал, что общество его не поддержит, но испытывал какую-то гордость за самого себя: он несколько лет страдал от того, что Вселенная наградила его родственной душой одного с ним пола, и испытывал не то, что отвращение к подобным связям, а неподдельную ненависть к людям, испытывающим чувства — по мнению Пола образца нескольколетней давности лишь грязное влечение — к людям своего пола, и к себе в том числе, а теперь он принимает эту часть себя, как принимает и других таких же людей, и ощущает даже некоторое превосходство над закостенелом консервативном преисполненном ненависти к непохожим на других обществом, а к родственной душе испытывает исключительно теплые чувства, даже не зная этого человека, и жаждет найти его. Он влюблен в его голос. Влюблен так же глупо и безмятежно, как мальчик в начальной школе впервые влюбляется в свою одноклассницу, только у него нет желания подергать объект своей любви за косички, как и в принципе причинить ему хоть малейшую боль. Он настроен максимально серьезно, даже слишком серьезно для своих юных лет Идея, к которой по итогу пришел Пол, казалась крайне сомнительной даже ему самому, но никаких других более надежных вариантов он отыскать не смог, а надеяться на никем не подтвержденную особую связь между родственными душами, благодаря которой они якобы должны без каких-либо усилий найти друг друга в нужное время и в нужном месте, для Пола было вообще откровенной глупостью. Пол, как ребенок из приличной семьи, был обучен азам нотной грамоты, да и пианино дома имелось. Идея, собственно, заключалась в том, что Пол сочинит незамысловатую мелодию и напоет ее, спрашивая в этой песенке о местонахождении своего соулмейта или что-то в таком роде. Умение играть собачий вальс, по мнению Пола, должно было помочь ему в композиторской деятельности. Со словом же у него проблем никогда не возникало, поэтому насчет способности срифмовать волнующие его вопросы он тоже не переживал. *** Джон сидел на подоконнике, курил, меланхолично размышляя. Мысли его естественным образом были сосредоточены вокруг своей второй личности, как окрестил он Голос, звучавший в его голове. Вчера вместо очередной, известной ему песенки, Голос напел ему о своем желании узнать, где он находится, называя его подозрительно слащавыми прозвищами, наподобие «моя любовь», «дорогой». Если раньше Джон списывал все на то, что его болезный рассудок самопроизвольно периодически воспроизводит знакомые ему отрывки песен, только делает это чьим-то незнакомым ему голосом, и искренне надеялся, что именно в такой форме его сумасшествие и будет протекать всю жизнь, но теперь мелодия была слишком странной и неестественной и абсолютно точно ему не приходилось слышать ее ранее. Болезнь прогрессировала, и Джон начинал сомневаться, заключается ли проблема в его сознании, вдруг это вообще одержимость. И от таких размышлений хотелось закрыть глаза и никогда больше не просыпаться. Джон не хотел быть сумасшедшим, потому что в этом, поверьте, нет чего-то особенного или романтичного. Болезнь рассудка не делает человека особенным и не дает ему возможность неординарно мыслить, она лишь разрушает сознание и отбирает возможность здраво оценивать окружающий мир. Джон хотел жить в обществе. Джон хотел жить в этом мире. Джон хотел жить. Но полностью потерять контроль над собственным рассудком казалось самым страшным кошмаром для него, страшнее пауков и стоматологов. Осознание, что ему дана одна единственная жизнь без шанса что-то поменять и переиграть в ней, без шанса быть кем-то другим и прожить ее по-другому, заставляло внутренности Джона сжиматься в страхе и липком отвращении к самому себе. Вечером история повторилась: Голос вновь пел эту глупую и пугающую песенку. — Что тебе от меня надо?! — взмолился Джон, зарываясь пальцами в вихрастые волосы. — Ты и так знаешь, кто я и где я, ты всего лишь часть меня! — истерично кричал он, захлебываясь рыданиями, несмотря на то, что слез не было. Но услышан не был. Ночью, в тщетных попытках заснуть, он достает давно пылившееся без дела банджо и, зажигая свет, в темноте с трудом вспоминает аккорды, которым давным-давно его научила мать, но потом расходится и задорно наигрывает английскую народную в особенности популярную у них в Ливерпуле песенку Maggie Mae. *** Джон шел по залитой дождем окраине Ливерпуля. Компанию ему составляла милая девчушка — Синтия. Они глупо и по-подростковому напились с утра пораньше, точнее пил в основном Джон, но дальше грязных домогательств со стороны последнего же у них ничего не зашло, поэтому они от нечего делать пошли шататься под ливневым дождем. Им было по-детски весело. Ни один из них ни о чем не размышлял в данный момент, они просто наслаждались. Наслаждались даже не обществом друг друга и не окружающей их средой, им доставляло удовольствие само ощущение жизни. Жизни, свободы, легкости. Джон чувствовал себя нормальным. Когда дождь стал совсем невыносимым, и Джон начал жаловаться, что у него наверняка уже и трусы насквозь мокрые, они спрятались под козырьком какого-то дома. Решение было не очень удачным и даже не потому, что козырек этот мало спасал от дождя, и трусы Джона были вынуждены продолжать свои страдания, — вскоре домой вернулась хозяйка, она с виду была милой, подозвала кошек, чтобы покормить их, в процессе, рассказывая Джону и Синтии всю родословную этих котов. — Дождь вон с пузырями идет, — заискивающе говорила она, указывая на лужу, по которой нещадно стучали капли дождя и действительно вздувались пузыри, — ненастье еще несколько дней будет, значит. Держите вот булочку, пообедаете, ребятки, — переключилась она на другую тему, действительно протягивая аппетитно пахнущий сверток. — Ведьма, наверное, — прошептал Джон, скептически вертя булочку в руках, скорее смеясь, чем действительно пугаясь. Они с Синтией так и продолжали стоять рядом с этим домом, болтая о каких-то глупостях. Женщина же, о которой они уже забыли, вдруг высунулась из окна и начала быстро-быстро говорить: — Вы меня не бойтесь, ребятки, если хотите действительно к какому-нибудь колдуну, могли бы сходить к Бобу Вулеру, да вот только помер он давным-давно, Царствие Небесное, — причитала она. — Хороший был человек, судьбинушку людям предсказывал, да про то, что в душе у людей творится рассказывал. Джон нахмурился, пытаясь что-то выудить из своей памяти. Боб Вулер… Джон помнил свое детство хорошо, но особо предаваться воспоминаниям не любил, а эту ситуацию вообще никогда прежде не воспроизводил в своей памяти, но сейчас события того дня всплыли на поверхность его сознания, и были они неожиданно яркими. *** В тот день маленький Джон ездил на ярмарку с матерью. Заскучав, он отвлекся на что-то и потерял маму в толпе. Глазки маленького мальчика нервно забегали в попытках выискать мать, но все было тщетно. Джон по инерции зашагал вперед, стараясь найти какой-то выход из ситуации, но шум, свойственный ярмарке пугал его, сбивал с толку и от этого становилось еще хуже. В какой-то момент, когда из глаз уже готовы были бесконечным ручьем потечь слезы, путь мальчику преградил мужчина. Мужчина этот не внушал доверия, и Джон все больше проклинал ситуацию, в которой ему не повезло оказаться. Он опасливо прижал маленькие ручки к груди и озадачено уставился на незнакомца. Тот загадочно улыбнулся и, приобняв мальчика, произнес: — Что-нибудь тревожит, дитя мое? И Джон вопреки тому, что в первую очередь его сейчас волновала пропажа его матери, начал быстро и сбивчиво лепетать, периодически рвано и жадно вдыхая воздух, словно слезы все еще грозили вырваться наружу, о Голосе, который поет ему песенки, но никто, кроме него самого этот Голос не слышит, и все, включая самых близких, мнят его сумасшедшим. — Ты не сумасшедший, дитя мое, — поменявшись в лице, задумчиво проговорил мужчина, — просто однажды ты найдешь человека, которого будешь любить ты, и который будет любить тебя, — он уставился пронизывающим взглядом прямо в глаза Джона и, удивившись чему-то, добавил, — не девочку, прекрасного мальчика. Джон пораженно слушал его, но внутри него вдруг воцарилось небывалое спокойствие, и он даже не заметил, как за всем этим к ним подошла его мать, вся перепуганная и взволнованная. Она резко схватила ребенка за руку и, окинув мужчину пренебрежительным и слегка подозрительным взглядом, поволокла Джона восвояси. — Джон! — крикнул вслед мужчина, и ребенок пораженно обернулся, пока мать, не обращая ни на что внимания продолжала тащить его в противоположную от незнакомца сторону: он не называл своего имени, — меня зовут Боб Вулер, ты еще вспомнишь мои слова, Джон! *** Что он подразумевал под тем, что он будет любить некоего мальчика, и будет любим этим мальчиком? Почему Джон никогда прежде не вспоминал о столь странном эпизоде своей жизни? Мальчик… Как связано все это с его Голосом? Не подшутил ли над ним этот Боб Вулер, завуалировано обозвав его геем? Брови Джона вновь сошлись у переносицы, у него появилось желание вернуться в прошлое и переломать Бобу Вулеру ребра. Очнулся он от своих размышлений только когда Синтия начала настойчиво щелкать пальцами перед его лицом, пытаясь достучаться до погрузившегося в свои мысли Джона. — Эй, все в порядке? — спросила она с неподдельным волнением, — да не бойся ты эту бабку, ничего она нам не сделает, — говорила девушка с таким видом, будто объясняет маленькому ребенку, что под кроватью у него не живет никаких монстров, отчего Джон неприязненно поморщился — он не терпел снисходительного отношения к себе. Несмотря на продолжающий идти дождь, они пошли куда глаза глядят от греха подальше. Прежней легкости Джон уже не ощущал, но и мысли все куда-то улетучились. Было тяжело идти дальше и лень думать. Они остановились на какой-то Богом забытой автобусной остановке и, присев на лавочку, решили съесть, разделив напополам, булочку, подаренную той женщиной. Синтия, которая, по всей видимости, ничего не ела с утра, тут же принялась уплетать свою часть, а Джон тем временем тупо прожигал свою половину взглядом — кусок в горло не лез. — Наверное, та бабка все-таки ведьма, — заговорил он внезапно тихо и хрипло, — что-то плохое несет она, ничего хорошего, ничего, еще и булки какие-то подсовывает. Синтия так и замерла, не успев в очередной раз откусить булочку, глупо похлопала глазками, очевидно испугавшись слов Джона, и, медленно вынув ее изо рта, резко отбросила ее куда-то в кусты. Это действо вопреки невеселым размышлениям, обуревавшим Леннона, развеселило его и он хрипло засмеялся, не обращая внимания на направленный на него взгляд Синтии, который менялся с испуганного на возмущенный. Он, противореча собственным, недавно сказанным словам, наконец сам принялся за булочку. — Да ладно, — объяснился он, — помру так помру, что бубнить-то, значит надо так. — все еще посмеивался он, игнорируя возмущенное выражение лица подруги. Они все так и сидели на полуразваленной автобусной остановке, слушая шум дождя. Джон даже перестал отмахиваться от навязчивых мыслей — они исчезли сами собой. Но какой же ужас его охватил, когда сквозь внешний шум начали пробиваться неуверенные звуки начавшего петь Голоса. Он машинально потряс головой, будто бы пытаясь прогнать Голос, отчего словил недоуменный взгляд Синтии, но постарался улыбнуться и махнул рукой, показывая, что все в порядке. Очередной приступ не то чтобы не входил в его планы, — за прожитые годы он так и не научился контролировать их частоту и продолжительность, более того, он даже не мог вывести хотя бы примерную закономерность их проявления, — он попросту позволил себе отвлечься от этой проблемы и даже когда его мысли снова захватили переживания и тревожные воспоминания о шарлатане Бобе Вулере он опрометчиво не допускал возможность очередного приступа. Приступ никогда не начинался издалека, постепенно нарастая, он ударял по сознанию Джона без какой-либо подготовки звуками своего пения, и сегодняшний случай не был исключением. Джон встал со скамейки автобусной остановки и нервно заходил туда-сюда под обеспокоенный взгляд Синтии. Он вытянул руки, собирая в лодочку из ладоней капли так и не прекратившего идти дождя, и плеснул их себе в лицо. Синтия была в растерянности, ее обескураживало такое поведение друга, и она не имела представления, что ей делать: она хотела оказать какую-то помощь или хотя бы просто поддержку, но к страдающему помимо всего прочего проблемами с контролированием агрессии, тем более находящемуся в таком состоянии, Джону она попросту боялась даже подходить. Джон тем временем вернулся на скамейку и облокотившись на заднюю часть остановки принялся биться о нее затылком. Будучи, пожалуй, чересчур впечатлительной, Синтия в ужасе взвизгнула и попыталась как-то привести его в чувства, схватив за плечи, но он ожидаемо зло посмотрел на нее и без проблем вырвался из хватки, после чего быстро и уверенно зашагал под проливным дождем, оставляя подругу в недоуменном и расстроенном состоянии. *** Жизнь Джона шла своим чередом, никаких сдвигов в лучшую сторону не было, наоборот, после того воспоминания про предсказание некоего Боба Вулера, все как будто стремительно полетело в тартарары. Все надежды и мечты. Джон не мог больше лелеять себя грезами о том, что он нормальный, о том, что он избавиться, вылечится от своей проказы. Его пытались лечить в детстве. Точнее мать после его наивных детских рассказах о несуществующем друге, как тогда называл Голос Леннон, отвела его к местному душевному лекарю. Тот же, не особо разбираясь в проблеме, услышав лишь про «голоса в голове», огласил вердикт — детская шизофрения, поэтому даже мысли о том, что Джон может быть нормальным, были чем-то из области фантастики, но на какой-то глупой надежде он мог выносить свою жизнь все эти годы. Теперь у него не было и этого. Он сам не понимал, почему именно воспоминание о походе на ярмарку, так сильно ранило его и без того израненную душу, ведь тот таинственный мужчина не говорил ничего конкретного про его особенность. Но даже факт того, что Голос однажды как будто приобрел собственное сознание и выпрашивал у Леннона личные данные, не так сильно ударил по его психике. Хотя, кроме того случая, Голос больше не проявлял ничего подобного, а лишь изредка пел какие-то песни — иногда даже вечерами в очередном приступе Голос напевал глупые детские колыбельные, только вот Джона они совершенно не успокаивали и уж тем более не погружали в сон, напротив он потом не мог никак заснуть, какие бы усилия к этому не прикладывал. Недосыпы, безусловно, также сказывались на его нервной системе. Джон помимо всего прочего ощущал и тянущее душу одиночество. Он даже решился взять ответственность и притащил с улицы маленького щенка, стараясь в заботе о нем, забыть о себе. *** Щенок лаял куда-то в пустоту. За полтора месяца его пребывания у себя, Джон уяснил, что тот полностью принял свой новый дом и встал на его защиту — он лаял даже когда за дверью просто кто-то проходил. Но теперь он смотрел куда-то вглубь крохотной комнатушки и беспрерывно лаял. Джон в ужасе обернулся. Перед его глазами с жутким свистом и хохотом летали бесформенные и, очевидно, нематериальные существа, заглушая собой звуки внешнего мира. Джон отшатнулся и, почувствовав слабость в ногах, медленно осел на пол. Он сидел так, неосмысленным взглядом рассматривая мечущихся перед ним тварей, невесть сколько времени, пока не заметил, что его видения — или же действительно черти, явившиеся из преисподней, — не стали постепенно смыкаться вокруг него кольцом, не давая путей к отступлению. Джон вскрикнул дрожащим, но на удивление звонким голосом: — Господи, Господи, помогите мне, кто-нибудь, — взмолился он в отчаянии, не особо отдавая отчет, кого конкретно он просит о помощи, и, уткнувшись в согнутые колени, тихо зарыдал. Постепенно звуки затихли — они сменились уже привычным звуком песен Голоса, и теперь по сравнению с тем, что только что произошло, Джону это показалось самой настоящей сказкой. Он опасливо поднял голову, игнорируя пение в голове. Вокруг никого не было. Глупый щенок лаял на свое отражение в зеркале, стоявшем в углу комнаты. Джон определенно сошел с ума окончательно и бесповоротно. Окинув взглядом всю комнату, словно видел ее впервые, он остановился на книжной полке. Там стояли «Алиса в Стране чудес» Льюиса Кэрролла, «Анна Каренина» Льва Толстого, тоненькая «Падение дома Ашеров» Эдгара По, «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя» Александра Дюма и Бог знает как затесавшаяся туда Библия. Анна Каренина… Джон напряг память, пытаясь извлечь оттуда сюжет этой книги… *** Пол был вполне удовлетворен, когда услышал в ответ на свои просьбы популярную ливерпульскую песенку, но поездка в Ливерпуль затянулась, в основном по причине того, что он не желал рассказывать о своих планах родственникам — он не был уверен, что даже так будет способен найти свою родственную душу, да и нюанс в виде пола этой родственной души. Было начало октября, Пол ехал на поезде и, несмотря на то, что его обуревали сомнения насчет его затеи, предвкушение чего-то приятного он все равно испытывал. Когда Пол сошел на перрон ливерпульского вокзала. Он несколько растерянно стоял на платформе, блуждая взглядом по снующим туда-сюда людям. Внезапно его внимание приковал юноша, стоящий совсем на краю противоположной платформы. Он явно никого не встречал и навряд ли был пассажиром. Сердце Пола вдруг забилось чуть ли не вдвое чаще. Он читал, что родственные души имеют особую связь и, встретившись вживую, зачастую сразу понимают что к чему, но Пол отнесся к мысли о том, что этот парень является его соулмейтом, со скепсисом — наверняка, он просто уже помешался на этой теме и выдает желаемое за действительное. Тем временем совсем близко раздался гудок другого поезда — тот ехал стремительно и не собирался останавливаться на этой станции. Парень на той платформе затушил недокуренную сигарету и, отбросив ее в сторону, шагнул на рельсы прямо перед носом поезда. Тут же собрались любопытные зеваки, охая и ахая, а внутри Пола что-то оборвалось. Он не ошибался. Тот парень действительно был его соулмейтом — о смерти родственной души поймешь сразу, Пол знал это. В глазах у него потемнело и он, теряя сознание, повалился на землю. *** Спустя почти два года после трагедии в Ливерпуле, Пола наконец выписали из психиатрической лечебницы, посчитав его состояние стабильным. После того, как неравнодушные люди привели его в чувства, он, пропустив стадию отрицания и как будто сразу перескочив в стадию принятия купил билет обратно. Гнев и отрицание посетили его уже в родном доме. Он бредил и вел себя агрессивно, поэтому мать незамедлительно приняла решение отдать сына в руки профессионалов. Она навещала его, но не смогла забрать после выписки, поэтому он сам добрел до почти забытого им дома по не щадящей никого июньской жаре. Внутри никого не было. Он с порога зашел в ванную. Выхватив из-под раковины запасные лезвия бритвы, которые всегда там хранил, он неуверенно посмотрел на свои запястья. Вдохнув и выдохнув, он будто набрался смелости и медленно прошелся лезвие вдоль вен, вспарывая кожу. Здоровой рукой он открыл кран и подставил туда другую руку, чтобы кровь не успевала сворачиваться. Матери не должно быть дома до завтрашнего вечера. Со всем этим пора покончить. *** Девятого октября тысяча девятьсот сорокового года родился Джон Уинстон Леннон, а восемнадцатого июня тысяча девятьсот сорок второго года — Джеймс Пол Маккартни. Будущие всемирно известные Битлы. Маленький Пол еще не знал, что ему вновь предстоит потерять свою родственную душу.