Come a little closer, then you'll see Heartbreaks, the heavy world's upon your shoulders Will we burn or we just smolder Somehow I know I'll find you there Cage The Elephant - Come a Little Closer
***
Хмурое небо негодует, тяжёлые облака плачут, роняют частые капли дождя, ревут из-за распарывающих их молний. Сегодня задание было провалено, а Куникида не выносит провалов, только не тогда, когда погибли люди. Снова, у самого его носа. Он мог им помочь, мог, но теперь все они мертвы. Доппо видел, как в чёрных мешках, изуродованные тела уносят в теперь уже не мигающую машину скорой помощи. Видел, как плакала девочка в красном сарафане в цветочек, когда та поняла, что её мама лежит на земле и не дышит, истекая кровью. Он ненавидел себя. Впервые, впиваясь аккуратно подстриженными ногтями в "идеал", усомнился в его правильности.***
Даже Дазай, увы, не смог вывести Куникиду хоть на какие-то признаки эмоций, что не осталось без внимания. Всё агентство было на ногах, кучи документации, бесконечное количество отчётов, уставшие, после всё никак не кончающейся ночи, носились по всему офису в попытках разобрать килограммы бумаги. Но, к удивлению Осаму, самый главный работяга вда отсутствовал на своём законном рабочем месте у окна. И некому было заставлять писать ненавистные отчёты, потому Дазай грамотно удалился на улицу. Ливень успокоился, но редкие, ледяные капли всё ещё разбивались о лужи, что иссушатся уже завтра от палящего, Йокогамского солнца. Взгляд зацепился за идеалиста, что темной фигурой стоял в узком переулке за зданием агентства. В это место, неподалеку от затхлого мусорного бака, захаживали крайне редко, кроме самого Осаму, конечно. Но Доппо здесь и в помине находиться не мог, уж слишком он привередлив, Дазай знает. Впрочем, это не так важно, то, что и вправду его поразило, было ни чем иным, как дотлевающей сигаретой в руках идеалиста, что только обратил своё внимание на незваного гостя, стремительно приближающемуся к нему. Осаму подошёл чуть ближе, едва улавливая запах едкого дыма. —Ты же вроде не куришь, или я ошибаюсь? —спокойным тоном проронил Дазай, как бы невзначай, не показывая искреннего любопытства. —Не курю, — в ответ на недоуменный взгляд, он указал на "идеал", выуженный из специально вшитого для подобных целей, внутреннего кармана жилетки, уж с этим дрянным блокнотом он никогда не расстаётся, и это, будем честны, ужасно бесило Осаму. —Здесь так написано. Всё так и было, он не соврал, на исписанных ровными таблицами, расписаниями и различными нормами страницах, и вправду есть пункт о недопустимости вредных привычек. Но нарушить свои же негласные правила дико даже для Доппо. А Дазай и рад был этому, более не задумываясь над столь сложным, терзающем остальные мысли, вопросом, стащил пачку и с неимоверной быстрой скоростью, дабы не разозлить такой непривычно спокойный сборник с правилами, вытащил сигарету, закурив. Табачный дым гулял в лёгких, обжигая терпкой горечью, вот так вот просто курить с Куникидой, Осаму ужасно нравилось. Спокойно. Вокруг лишь сырость и нескончаемый дождь. Влажные пряди светлых волос выглядят как никогда притягательно, Дазай вновь врёт самому себе. Врёт, что не хочет дотронуться до человека рядом с собой хоть на секунду, всего одно касание, не такое, как обычно бывает с ними, ему хочется нежно, хочется, до дрожи в кончиках пальцев, но кирпичные стены вокруг давят, он всё ещё стоит на месте, подавляет то, что с такой силой рвётся выбраться из тисков собственной гордости. —Ты не виноват в их смерти. А дальше тишина. Яд смешивается с кровью, дотлевающая сигарета, пеплом осыпается на асфальт, нечто внутри рассыпается тоже.***
Вокруг до безумия жарко, чужой язык во рту не даёт вымолвить и слова. Квартира Куникиды просторная, не богата изысками, но вылизана до совершенства. Времени полноценно осмотреться Дазаю не оставили, нагло прижав к стене у прихожей, удерживая худощавые, бинтованные запястья над головой. И о боже, это сводило с ума. В голове месиво из остатков прежних мыслей и осознания происходящего. Нарастающее возбуждение доставляло дискомфорт, хотелось разорвать всю одежду к чёртям, всё только бы не чувствовать, как кипит кровь внутри. Отстранившись, оба, пьяные, несвязно переставляя ноги, силились нормально дойти до спальни, а не пытаться, дрожащими от волнения руками, снять ненавистную одежду друг с друга. Перед тем, как Дазай рухнул на кровать, утягивая за собой Куникиду, второй только-только успел свободной рукой подхватить полупустую бутылочку лубриканта с грузного комода у входа в комнату. Осаму шарит руками по пуговицам чужой жилетки, норовясь снять, но бесполезная сейчас тряпка все никак не хотела поддаваться на столь незамысловатые махинации. После немногочисленных попыток своего напарника, Куникида самостоятельно избавился от верхней одежды, откинув её на пол. Чуть смуглая, упругая на вид кожа и в меру подкаченный торс влекли Осаму, а руки сами бродили по желанным местам, вызывая табун мурашек у Доппо. Но тот лишь застыл на месте, разглядывая Дазая под ним, открытого, с припухшими от поцелуев губами, которые хотелось терзать ещё, так долго, как только возможно, Куникида не знает, как столько желания вообще может умещаться в его голове. Но Осаму тянул к себе, словно магнит, и каким образом два совершенно противоположных полюса столкнулись - не понимали оба. Грёбаный Дазай прямо сейчас раскинулся на его кровати, расстегнутая рубашка спустилась на костлявые предплечья, а бинты, они и вправду повсюду. —Ты прекрасен, знаешь?—неожиданно для себя самого заявляет Куникида, продолжая откровенно пялиться. Осаму лишь прикрывает глаза тыльной стороной запястья, и до боли грустная улыбка плывёт по лицу, выражая смятение. —Как меня можно желать? Доппо не отвечает, он не знает как его можно хотеть, как вообще его можно любить. А он любит, вновь припадая к алым губам, любит, опаляя тонкую шею горячим дыханием, любит, даже снимая расслабленные бинты с такого податливого сейчас тела. Любит, потому что не судит за шрамы, видя лишь тысячи звёзд, образующих вселенные под лентами серой марли. Прерывистый стон слетает с губ Осаму в момент, когда Куникида припадает к свободной от бинтов шее, оставляя багровеющие отметины на тонкой, не видящей света коже, от точки пульса языком ведёт влажную дорожку до уха, прикусывая мочку. Дазай не может двигаться, будто всё его тело вдруг парализовало, осталась лишь возможность слепо подставляться под многочисленные ласки и пытаться не подавать голос, но и это не помогало не сходить с ума. Тонкие пальцы Доппо расстегивают ремень, в то время как второй стягивает светлые брюки сразу вместе с бельём, высвобождая разгоряченную плоть, что уже сочилась смазкой. —Блять, быстрее, —на грани хрипит Дазай, прикусывает губу, тихо скуля от случайного касания, не в силах больше терпеть эту сладкую пытку взглядами. А Доппо больше и не просит, он и сам не может более выносить изнывающий от возбуждения член, что тёрся о грубую одежду почти болезненно. —Потерпи, я сейчас. С тихим хлопком крышки, наносит вязкую смазку на пальцы, после разогревая в ладонях, устраивается между раздвинутых, длинных ног. Мазнув меж ягодиц, вводит один палец в нутро, постепенно, фаланга за фалангой. Осаму мечется, зажмуриваясь от непривычных, но до одури желанных ощущений. Скулит, когда в нём ритмично двигается уже два пальца, растягивая узкие стенки на манер ножниц. Подушечкой пальца, Доппо задевает простату, от чего Дазай вскрикивает, резко распахивая глаза. —Боже, да, здесь.—стонет, утопая в неге удовольствия. А Куникида и рад видеть его таким, словно перед ним и не Дазай вовсе. Он бы вечно вот так вот просто смотрел на него, наблюдая за тем, как Осаму самостоятельно насаживается на пальцы в надежде получить такую желанную разрядку. Под недовольный вздох, Доппо вытаскивает так полюбившиеся его партнёру пальцы, тонкой струйкой выливая лубрикант на возбужденный член, приставляет его к проходу и немо, одними глазами спрашивает разрешения на дальнейшие действия. —Зачем ты... —непонимающе шепчет Дазай, будто не достоин и толики заботы, что обрушилась на него сегодня. —Мы и так зашли слишком далеко, я больше не в силах терпеть, как видишь. И правда. На лбу выступила испарина, губы припухли, а вьющиеся волосы в беспорядке разметались по подушке вместе с бинтами. Ничем незаменимое зрелище, если бы только Доппо умел рисовать.. Он творил бы сутками, кистью, пытаясь вывести те до боли любимые черты лица, каждый раз разбивая голову о твердые стены при малейшей неудаче. Ведь Дазай неповторимый, и никакая картина не сможет переплюнуть его красоты. Просто он особенный, недосягаемый для остальных смертных. Доппо верит в это. Наконец, Куникида, плавно переплетая их пальцы, входит. Он тихо хрипит, Дазай сжимается, как умалишенный и это доставляет боль. —Осаму, расслабься, —спокойно говорит Доппо, гладит шелковистые волосы, наклонясь, целует лицо Дазая. Постепенно, тот пытался расслабиться, дабы избавить себя и партнёра от неприятных ощущений, и Куникида, наконец, сумел протиснуться полностью, кожа к коже. —Стоп... Мне нужно привыкнуть, —тяжело дыша, буквально умолял Дазай. А Доппо слушает, лбом упираясь в ключицы напарника, закрывает белые созвездия на его коже. —Ты можешь продолжать. Сначала медленные толчки, на пробу, сменяются более быстрыми и ритмичными. На уровне рефлекса, Дазай сводит ноги на пояснице Куникиды, поджимая пальцы. Сладко стонет, хватая ртом воздух, что выбивался из груди с каждым новым толчком всё сильнее. Доппо шепчет что-то неразборчиво о великолепии Осаму, а тот не слышит, просто всё вокруг смешалось, непонятно на какой ступени рая он сейчас находится и как высоко вознёсся к небесам, но было хорошо, хотелось быстрее, хотелось слиться воедино, не расставаясь никогда вовсе. Куникида подхватывает Дазая, удерживая за спину, переворачивает, усаживая себе на бёдра. Осаму ахнул, оперевшись о плечи Доппо, продолжил сам, закинув руки на его плечи. Их лица совсем близко, вот же, можно почувствовать сбитое дыхание друг друга, заглянуть в полные нереального сияния глаза. Но отчего-то в душе разрастается холод, опасно близко граничащий с отчаянием. Куникида смотрит в омуты напротив, плачет, потому-что видит в них что-то слишком похожее на любовь, ему правда страшно верить в это.Бояться обжечься совершенно нормально.
Ведь Дазай - пожар, что горит слишком сильно, неистовым пламенем поджигая всё вокруг без разбора. И Доппо горит.Горит-горит-горит.
Добровольно отдает себя в лапы безумия, шарит шершавыми руками по выпирающим позвонкам, целует узкие плечи, вновь шепчет те глупости, о которых позже будет жалеть, но ему нужно это сказать, ведь Осаму такой, невероятный, загадочный и пугающий одновременно. —Я, сейчас... — надрывистый голос Дазая прерывает размышления, возвращает в реальность. —Да, Осаму, ты хорошо постарался сегодня. В глазах рябит, с громким, завершающим стоном, Дазай наконец кончает, пачкая руку Доппо тёплой спермой, несколько рваных толчков и Куникида заканчивает следом. Оба валятся на постель, зарываясь в смятое одеяло, пытаются отдышаться. —Чаще ходить с тобой в бар после работы, я запомнил. —мямлит Доппо со счастливой улыбкой на лице и полной безысходностью в душе, здравый смысл покинул его, как только нога, в начищенных до блеска туфлях пересекла порог вместе с Дазаем. —Ты нарушил слишком много собственных правил, эй, я ведь явно не та идеальная девушка из твоей книжонки, так что поменялось? Рука Куникиды блуждает по полу, наконец настигнув завалившийся под кровать, блокнот, небрежно кладёт Дазаю на грудь, поворачиваясь спиной, дабы скрыть так некстати проступивший румянец смущения. Осаму всё молчит, не смея подать голоса, смотрит в никуда и так-же глупо лыбится в потолок.Осаму, Осаму, Осаму,
Гласят бесчисленные, каллиграфические надписи на измятых страницах. —Люблю Дазая Осаму. —Глупый, тебе нельзя меня любить.—От Куникиды пахнет парфюмом с мускатным орехом, сваренным кофе и корицей. У него горячие руки и милая родинка под нижней губой. Он слишком тактильный и неразговорчивый, словно и не из этого мира вовсе. — Но мы можем попробовать Безнадёжные безумцы, единственные в своём роде.