Ревнивая

      Валентин пытается доходчиво объяснить своей новой сотруднице, наглядно показывая что-то на бумагах.       Юля фыркает, видя, как та даже не старается сделать вид заинтересованности, чуть ли не в открытую заигрывая с Лебедевым. Будто глупой, наивной девчонке вроде неё, решившей, что таким образом можно продвинуться по карьерной лестнице, удастся и вправду его заинтересовать.       Как же бесит.       — Всё понятно? — Валентин сгребает в кучу многочисленную макулатуру, смотря на свою помощницу в ожидании ответа.       Та отвечает ему, глядя на полковника томным взглядом из-под опущенных ресниц:       — Конечно, Валентин Юрьевич.       И улыбается, ласково дотрагиваясь до мужского плеча. Она к нему прикасается. Словно имеет право, словно это нормально — так лапать людей, с которыми знакома меньше недели.       Юля недоумевает — настолько та неуверенна в своих силах, что идёт на подобные крайности?       — Не хотите сегодня сходить куда-нибудь вечером? — мурлычит, поглаживая форму на его груди. И Валентину становится вдруг так до тошноты противно от её поведения, но сама девчонка этого, видимо, не замечает. — Я угощаю.       Лебедев сдержанно улыбается, убирая её руки с себя. Не ведётся на её выходки, и это её злит.       — Боюсь, тебе пора. — произносит холодно, почти безразлично.       Ему плевать, что после этой фразы девчонка смотрит на него ядовитым взглядом, что ему с ней контактировать ещё, как минимум, месяц. Она его не интересует от слова совсем. И он мечтает лишь бы поскорее закончилась её практика, лишь бы она отвязалась.       — Завтра как обычно, без опозданий. И не забудь занести утром документы на подпись.       Юля слышит весь их разговор, сидя на кухне с чашкой чая в руках и рассерженно смотрит перед собой, когда хлопает входная дверь.       Ей не нужно выходить из комнаты и что-то говорить отцу, чтобы тот всё понял.       Потому что позже и без того она придумает что можно сделать с этим.

***

      «Позже» наступает дня через три, когда Валентин расправляется с лишним грузом в лице надоедливой практикантки и передаёт её своему коллеге, более молодому, со словами, что мол не в состоянии уже следить за всем, не говоря уж о роли куратора.       Заходит домой, обнаруживая на ковре в прихожей чужие кроссовки, не женские — мужские. Неужто дочь кого притащила? Лебедев чертыхается. Этого ещё не хватало.       — Юля?! — с ноткой угрозы в голосе, зовёт Валентин, пробираясь вглубь квартиры. Глазами пробегается по гостиной, пока не замечает движение справа.       Из кухни, подпирая плечом дверной косяк, высовывается Ткачёв с чашкой чая в руках и растягивает губы в ухмылке, улыбаясь полковнику.       — Здрасте, Валентин Юрьевич!       — Ты что здесь забыл? — задаёт вопрос Лебедев, угрожающе надвигаясь на парня, но, благо, Юля успевает подоспеть вовремя, — выныривает из кухни вслед за Ткачёвым и, загораживая его собой, встаёт перед Валентином, складывая руки на груди.       — Я его пригласила.       — Ты разве не помнишь, что я говорил про посторонних в квартире? — буравит взглядом дочь так, что Ткачёву, наблюдающему за их перепалкой со стороны, вдруг становится некомфортно; ощущает себя третьим лишним.       — Не только же тебе можно тащить в дом кого попало. — вздергивает носик Юля и с вызовом глядит на Валентина в ответ.       Лебедев сжимает губы в тонкую полоску и стискивает зубы до такой степени, что на его лице начинают играть желваки, переводит взгляд на непонимающего Ткачёва и бросает жёстко, с такой ненавистью, что у последнего напрочь пропадает желание возражать:       — Убирайся отсюда.       — Но... — вмешивается было Юля, однако полковник пресекает её дальнейшие слова.       — Без «но»! — Артём, хлопающий до этого момента глазами, так и мнётся позади девчонки. — Бегом! — командует Лебедев, и тот отмирает, двинувшись к двери. Неужели.       Юля провожает его взглядом, полным сочувствия, когда Ткачёв, обувшись, глядит на неё, прежде чем послать воздушный поцелуй и выйти из квартиры. Всем сердцем ненавидит этот момент и категоричное отношение отца к себе.       Переводит взгляд и, злобно зыркнув на Лебедева, возвращается обратно в кухню.       Валентин качает головой. И плетётся за ней. Если бы не усталость, он бы продолжил словесную перепалку, и Юлю бы ждали бесконечные препирательства, и, быть может, даже домашний арест, как в старые добрые. Но сейчас он не в состоянии спорить, что, несомненно, радует.       Юля первым делом идёт к раковине и выливает оставшийся чай из чашки Ткачёва, споласкивает и ставит её на место. Затем находит кофеварку и наливает себе кофе, чтобы потом было с чем закрыться в своей комнате и не выходить.       Лебедев вздыхает — наркоманка, не иначе, ведь без кофеина просто не живёт. Наблюдает за мельтешениями дочери и замечает, как та замирает, когда он спрашивает:       — Долго ещё будешь злиться на меня?       Юля ничего не отвечает. Оборачивается с кружкой в руках и намеревается было уйти к себе. Лучи солнца, что вот-вот скроется за горизонтом, через окно зайчиками скачут по её волосам.       Валентин вдруг осознает, что совсем не заметил, как выросла его дочь. Как из милой, застенчивой девочки она превратилась в бойкую, такую смелую девчонку. Красивую.       Вспоминает, как сердце сделало кульбит, когда он вернулся с работы раньше, чего она, ровно как и он, не ожидала, и увидел Юлю, выходящую из душа в одном полотенце. Её влажная кожа привлекательно блестела в свете светильника, и он не сдержался. Боясь спугнуть, мягко развернул к себе и поцеловал, сминая желанные губы в страстном порыве. Помнит, как она застыла, шокированная, её губы задрожали, но на удивление ответили на поцелуй. Помнит её пальцы на затылке, зарывающиеся в волосы, помнит её шею на вкус и её запах, помнит её сбитое дыхание и сползающее полотенце, которое он так судорожно сминал в руках.       Помнит, как испугался на утро, что она пожалеет о случившемся, когда наблюдал за ещё спящей дочерью, боялся до ужаса, что они потеряют какую-либо связь, и Юля с ним больше даже не заговорит. Но она не пожалела, ничего не сказала, проснувшись, а когда он наклонился, чтобы её поцеловать, ладошками упёрлась в грудь, ответив:       — У меня есть Тёма.       Он до сих пор не понимает зачем она вообще ответила тогда, не понимает к чему было это всё. Он до сих пор — спустя столько времени — не избавился от этого непонимания.       Юля делает шаг в сторону, чтобы его обойти, но Валентин пресекает её попытку сбежать от него, зеркаля её движение, и это её бесит.       — Оставь ты меня уже в покое. Перестань! — но Лебедев никак не реагирует — убирает из её рук горячую кружку, что обжигает пальцы, и с непоколебимым спокойствием ставит на стол, подходя ближе.       Сердце снова бьёт рекорды по количеству ударов, и рёбра — в щепки, потому что воспоминания не ушли. Они не отпускают.       Его дочь не отпускает уже несколько месяцев.       Юля будто в замедленной съёмке наблюдает за тем, как Валентин берёт её за руку, ведёт пальцами от ладони к локтю — так до мурашек нежно, что вышибает весь воздух из лёгких. Склоняется к ней, касаясь губами виска, невесомо и фантастически ласково.       — Она ничего не значит, Юль.— от обжигающе горячего шёпота над ухом шарахает током. Лебедева поднимает глаза и говорит с такой уверенностью, словно так оно и в самом деле есть:       — Мне всё равно.       Она знает: верить нельзя. Надеяться тоже не стоит. Потому что всё может закончиться, так и не начавшись.       Страх, что отец приведёт домой однажды какую-нибудь особу со словами: «Знакомься, Юль, это...» — Лебедевой даже не хочется представлять как её могут звать; никуда не ушёл. Поразительно. Бояться не высоты, огня, темноты или замкнутого пространства. Бояться, что тот, кого она любит больше всего на свете, найдёт другую, с кем напрочь позабудет про неё, кому будет дарить себя полностью.       Ревность давно у неё в крови — не вывести ничем.       И именно она заставляет прошипеть:       — Отпусти меня.       Юля не смотрит на него, ждёт когда Валентин сдастся и опустит ладонь, но реакции с его стороны никакой — Лебедев всё трогает её, будто сам не осознаёт до конца, что не сон, не дурь, не обман, и это ударяет под дых.       — Неужели не поняла? — он искренне удивляется, дотрагиваясь губами до её щеки, и метка беснуется, печёт нестерпимо. — Я убедил руководство, что не справляюсь с кураторством, теперь она практикуется у другого. Мне нужна только ты. Всегда только ты была мне нужна, Юль.       Лебедева молчит. Ревность никуда не уходит.       Но когда чужие губы накрывают её собственные, становится чуточку легче.       И всего на секунду она верит: им и правда суждено.