не дать ей понять

      Лалиса Манобан три раза в неделю ходит на бокс, занимается пилатесом и растяжкой, у неё четыре кота, один горшок с фиалками и один – с кактусом, маленькая комнатка в квартире, которую она снимает с Чеён, свободные навыки владения английским и умопомрачительная, сбивающая с ног улыбка, появляющаяся на её лице столь неожиданно, что могла бы стать оружием массового поражения. У неё любвеобильная натура, привлекающая людей, дружелюбная манера речи, изящные пальцы с максимум двумя кольцами и крашеными в полупрозрачные лаки ногтями. Её брови приподнимаются на три с половиной миллиметра, когда она удивлена, и на четыре – когда шокирована.       Иногда Чонгук думает – как его угораздило?       Он наблюдал за ней от нечего делать, он клялся себе в этом. И заговорил с ней впервые, только, потому что ему было слишком скучно стоять одному в этой полупустой аудитории. Ему не хотелось ни дружбы с ней, ни особенных отношений, но он оказался рядом быстрее, чем смог проконтролировать своё тело – и она так открыто, так искренне улыбнулась ему, что он сразу же подумал –

вот чёрт.

      Вот чёрт, – пришло ему на ум, когда она вежливо назвала своё имя и протянула руку, чтобы скрепить знакомство, и вот чёрт сопровождало его до тех пор, пока ему не пришлось ворочать языком, чтобы подобрать нужные слова и не показаться полным идиотом – а именно так он себя и чувствовал, под взглядом этих больших, кристально чистых глаз, успокаивающе рассматривающих его снизу-вверх, и не понимающих, что своим спокойствием они вынуждают мысли в его голове беспорядочно стукаться друг о друга. Эта самая первая, казалось бы невинная, улыбка сделала его кретином, неспособным связать двух слов, и единственное на что ему хватало сил, это думать – что только что произошло? Лиса была слишком спокойна, чтобы осознавать, какой эффект она произвела, а потому Чон Чонгук никогда не чувствовал себя глупее.       Манобан любит жёлтый цвет, банановое молоко, печенье с шоколадной крошкой, смеяться, слушать глупые истории, разбивать чужие сердца, разрушать нации, миры и вселенные – для кого-то, обладающего столь великой силой, Лиса слишком невинная, слишком неосведомлённая. У неё привычка – заламывать руки, когда она нервничает; Чонгук постоянно пялится на них, борясь с желанием успокаивающе положить поверх свою собственную ладонь – держись, она просто не должна знать, не дай ей ничего понять. Каким-то образом это стало игрой – не дать ей понять; она об этой игре не знала, конечно же – и пока Чон Чонгук лидировал, всё в этом мире имело смысл.       – Хочешь? – Чонгук отрывает взгляд от документов и поднимает его на Лису – держисьдержисьдержись проносится в голове – которая самым добродушным жестом протягивает ему упаковку с печеньем.       Он опускает глаза, задумывается на две секунды, и вежливо отказывается.       – Ты себя убьешь, – серьёзно констатирует Лиса, отправляя в рот хрустящий кусочек.       Чонгук усмехается:       – С чего ты взяла?       – Связь с космосом. А ты сегодня ничего не съел, кроме чашки кофе и банана.       – Я на диете, – отвлекшись, парень возвращается к заполнению анкеты, под мерный хруст Лисы и её причитания.       – Да брось, только мучаешь организм, – отмахивается она, копаясь в пакете с печеньем. – Ты в любом виде красавчик.       Сердце парня замирает – он никак не привыкнет к этому чувству, когда что-то в груди наполняет его счастьем, и непослушный орган с двойным усилием начинает качать его кровь, хоть он в этом и не нуждается. Его лицо не дрогает, и сам он пытается не подавать виду, что её слова хоть сколько-нибудь обрадовали его – даже, если сама Манобан, не зацикливаясь на одном, уже смеётся над очередной историей, которую услышала утром. Чонгук не может вникнуть в смысл, как бы не старался, строчку из анкеты он прочел уже раз десять – укажите своё социальное положение; что такое это социальное положение? – и по понятным причинам его мысли снова пришли в хаос. Так нельзя! Нельзя так жить! Во влюбленности столько неудобств! Чонгук обречённо кладёт голову на стол, баррикадируя себя руками, так, чтобы Лиса не увидела в какой глупой улыбке он сейчас расплылся.       – Что с тобой? – озабоченно спрашивает Манобан, и парень в ответ лишь мотает головой.       – Устал.       – Вот! Я ведь сказала! Это всё, потому что ты ничего не ешь. Только и делаешь, что выматываешься. Бросай! Можно было закончить это и позже, как Чеён, я вообще не помню, когда она в последний раз сдавала эти документы, но она, по крайней мере, умная, и умеет выпутываться из разных ситуаций, так что тебе многому стоит у неё поучиться. Понимаешь? Пойдём кушать.       Чонгук, не выдержав, начинает приглушённо хихикать от стремительного потока мыслей девушки, и, хоть ей это кажется насмешливым, он на самом деле смеётся от того, в какой странной системе устроен её взгляд на мир. Она не раз удивляла его этим, и в моменты, когда она так очаровательно желает помочь, Чонгуку сложнее всего.       – Что-о? – Боже, он может слышать, как она улыбается. Чонгук перестаёт смеяться, но головы не поднимает. У него перед сетчаткой прямо-таки стоит её солнечное изображение.       – Перестань, – шепчет он. Перестань быть такой милой, такой невероятной, такой изумительно волшебной, элегантной и одновременно с этим – смешной; перестань морочить чужим голову и вторгаться в их мысли, в их душу, в их сердце, перестань делать так, что всем остальным не терпится сдаться тебе в плен.       Перестань, потому что Чонгук отчаянно проигрывает, и он не хочет, чтобы ты забрала то единственное, что у него есть – эту невидимую, невзрачную, никому не нужную победу, которую он каждый день кроваво отвоёвывает себе – надо же, ещё один день, который он провёл как обычный, не сошедший с ума студент.       – Ты что-то сказал? – потоком воздуха Чонгук чувствует, как она наклонилась ближе, и это было слишком.       Он без предупреждения поднимает голову, так резко, что чуть не стукается с округлившей глаза девушкой носами – Лиса была так близко, что можно было почувствовать её сбившееся дыхание, её тихий вздох, вырвавшийся изо рта. Улыбка сползает с её губ, медленно, от удивления и неожиданности, но отпечаток остаётся – тоже от удивления и неожиданности. Её реснички подрагивают, Чонгук видит её всю, так интимно, словно нечаянно зацепился за пуговицу её рубашки и потянул на себя. Чон Чонгук почти не дышит. Почти не думает. Боится спугнуть севшую ему на руку бабочку, единственную за всю его жизнь.       – Перестань, – настойчиво повторяет парень. – Перестань улыбаться.       Она повинуется – хоть и автоматически, а не полностью понимая просьбу – теперь её лицо серьёзно, а в глазах постепенно пропадает пелена первичного испуга – растворяется в кофейной глубине, плавится в горячей температуре её тела. Тело напрягается, становится струной, все её мышцы, все желваки, собираются в одном импульсе, приказе, что нужно оставаться на месте. Это требует усилий, но она не отодвигается. Не пытается, а может быть – Чонгук нервно сглатывает – не хочет.       Он никогда не занимал её внимания полностью – никогда. Он был на периферии, на скамейке запасных, как приходящий и уходящий – он мог видеть это, даже, если сама Лиса и не подозревала, даже, если не подразумевала ничего дурного. В её жизни было столько людей, что она не контролировала это, просто не могла контролировать, ведь поток любви и внимания распространялся на всех – и на тех, кого она видела изредка и кого вспоминала ещё реже, и на тех, кого она любила искренне и безвозмездно, каждый день своей жизни, не забывая ни на секунду; в чьем присутствии ни о чём не думала. Такой она была, и призванием Чонгука было понимать это и жить с этим – ведь даже если Манобан для него повседневность, он для Манобан – приятель, невзгоды которого она забудет, как только выйдет из университета.       Он не обижался – нет, конечно, нет. Он просто не мог. Это было выше его привилегий, и, на самом деле, это была полностью его вина.       Чон впервые заметил, как в её взгляде проскользнуло узнавание. Он сидел перед ней, не скрытый в этот момент ничем, и невозможно было не увидеть его таким, каким он был, потому что без всяких притворств это становилось очевидным. Чонгук старался перебороть помешательство, потому что в нем границы любви и симпатии становились извращёнными, а его чистое чувство не должно омрачать Лису. Так он решил. Так он думал, но её взгляд...       То, что она видела сейчас, было слишком настоящим, и Чонгук чувствовал, что под её вниманием он совершенно нагой.       – Я не улыбаюсь, – наконец сказала она, и даже призрака смешинки не существовало на её лице.       Он мог быть её сторожевым псом, её глупым сопровождающим – прозрачным, не имеющим личности, он мог быть её слугой, её охраной, её любовником, он мог быть кем угодно для неё, мог надевать маски, лишь бы ей понравилось, лишь бы она была рядом. Он чувствовал, что мог, чувствовал, что хотел бы. Лиса облизывает губы, и, опуская на них взгляд, Чон понимает, что начинает краснеть.       От крови, прилившей к ушам и лицу, он задыхается от смущения – держись, ну держись же – и подаётся вперёд, ближе – непозволительно, но Лиса позволяет. Его сердце колотится как сумасшедшее, что происходит? Когда губы Манобан почти соприкасаются с его собственными, он прикрывает глаза.       – Ты что, уснул?!       Чон Чонгук вскакивает с парты, распахнув глаза, и поворачивает голову к откинувшейся на спинку стула от приступа смеха девушку – конечно, на её лице снова эта идиотская улыбка.       – Ты реально уснул! – повторяет она, хлопая по столу ладонью. – Поверить не могу!       – Господи... – Чонгук от приступа отвращения к себе и жгучего разочарования зарывается ладонями в волосы и мучительно стонет. На что он надеялся?       – Да ладно тебе, – она, развеселившись, встаёт из-за парты и закидывает на плечо лямку рюкзака. – Пойдём, поедим.       Чонгук засовывает подальше всё, о чём он успел пожалеть и подумать, и ставит своё тело на автопилот. Она могла бы поставить его на колени и заставить его молиться, но Чонгук никогда, никогда, не даст ей этого понять.       Сегодня он снова выиграл.