Любовь не причиняет боль?
Середина мая. Все пышет буйством зелени и красок. Акация цветет и пахнет, боже, неимоверно, оседая на кончике языка сладостью меда. Пчелы жужжат, а колючий запах свежей зелени забивается в салон автомобиля. Чонгук агрессивно захлопывает дверцу Мазератти и в жесткой посадке приземляется на пятую точку. В этом местечке очевидно рай на земле, тут неплохо было бы остановиться на пару дней и организовать пикник, порыбачить, отдохнуть от городской суеты. Но никак не полтора месяца, пока не закончатся выборы на пост президента. — Полтора месяца деревни, мать твою! — кидает камешек в озеро. Чон-старший решил, что разумнее будет отправить единственного сына от греха подальше и, видимо, к нищете поближе. Что он будет делать в этом богом забытом месте? Благо, хоть Намджун будет рядом в виде его личной охраны. Только в защиту от кого, большой вопрос. В этой деревушке, что виднеется впереди, вряд ли кто представляет угрозу для него. Но там, где плохая сторона, непременно есть и хорошая. Чонгук здесь приведет мысли в порядок. В кои-то веки. И он поклясться готов, что это и есть весомая и главная причина, чтобы отправить его сюда. И сейчас, сидя под пока еще щадящим летним солнцем, Чонгук смотрит на неглубокое озеро и наблюдает целую стаю этих удивительных насекомых, то кружащих над водной гладью, то стремительно взмывающих вверх, тревожа черный блеск воды. — Пора. Нас заждались, — говорит Намджун и, вопреки словам, садится рядом. — Какое живописное место. Я уверен, что ты здесь хорошо отдохнешь. — Я и там неплохо отдыхал, — бурчит в ответ. — Неужели нельзя было просто засесть в моей квартире? — Это в целях безопасности. Тебе ли не знать, на что способны люди ради выгоды, — Намджун замолкает, и наступает угнетающая тишина, нарушаемая лишь легким дуновением ветерка и стрекотом кузнечиков. — Прости, я не хотел. — Неважно, — отмахивается Чонгук. Не даёт волю своим эмоциям и чувствам, заковывая события прошлого под замок. — В любом случае мне тут жить пятьдесят восемь дней, двенадцать часов, тридцать две минуты и… — Я понял. Ты считаешь даже секунды, — посмеивается телохранитель и, на минуточку, единственный близкий друг Чонгука. Дороги, на удивление, оказались не такими испорченными, как думал Чонгук, а довольно сносными для мелкой деревушки, которая состоит всего лишь из сорока хозяйств. И, казалось, что вся деревня вышла поглядеть на прибывшего гостя: дети галдели и бегали за машиной, старики громко о чём-то говорили, парни и девушки любопытно смотрели, как красная Мазератти, избегая жесткого соприкосновения корпуса с землей, медленно двигается по неровной дороге меж деревянных домиков. — Эти люди машин не видели что ли? — раздраженно говорит Чонгук, наконец доехав до двухэтажного деревянного дома, если эту хибарку таковой можно считать. Приподнимает солнечные очки и кидает оценивающий взгляд на толпу, что сопровождала его. — М-да, нищета в первозданном ее виде, — говорит он, осматривая их одежду. — Приехали, — навстречу им из этого деревянного дома выходит полная бабуля, сверкая румяными щечками. За ней, прихрамывая на одну ногу, спешит и худенький дед. Чонгуку лицо его кажется смутно знакомым, но внимание на этом он не заостряет, мало ли людей с похожей внешностью? — Ну, на что уставились? Давайте по домам! — прикрикивает бабуля собравшемуся народу. Чонгук облегченно выдыхает, когда толпа зевак расходится и ему удается нормально осмотреться во дворе этого «особняка»: в уголочке деревянного забора журчит вода из колодца, вдоль забора растут пушистые кусты смородины и черноплодной рябины, под окнами дома цветет сирень и бархатцы. От калитки до входа выложена дорожка из кирпичей, сквозь расщелины которых пробивается мелкая трава. Рядом с большой яблоней во дворе стоят садовые качели, и Чонгуку больше всего хочется сесть туда и позалипать в Инстаграме, а не вот это вот все. — Мы заждались. Надеюсь, вы не заблудились по дороге? — говорит она воодушевлённо и завлекает Чонгука в объятия. — Нет. Спасибо, никаких проблем по дороге не было, — спешит ответить Намджун, замечая накатывающую истерику у Чонгука в крепком захвате бабушкиных объятий. Дедушка же смотрит на это, сощурив глаза. К нему присоединяется мужчина в широкой рубахе и в таких же больших штанах, из-под которых еле видны кончики пальцев в шлепанцах. Взгляд его ледяной, из-под широкой панамы, похлеще холодной воды, руки, что уперлись в бока, хрустнули суставами, а глаза, что вцепились в него намертво, начали сканировать Чонгука с головы до пят. — Ким Тэхен, — улыбнувшись, он протягивает Чонгуку руку. И тут же опускает ее, когда видит приподнятую в отвращении верхнюю губу и скорченную гримасу, будто от него воняет. Ну, может быть, и пахнет от него не очень, ведь Тэхён только с коровника пришёл, но это не повод так реагировать на человека. Этот пацан смотрит так, будто один только взгляд на Тэхена пачкает его. Пришел поприветствовать гостей, называется! — Это и есть тот «бедный мальчик», за которым нужно приглядеть? — говорит он, и бабушка кидает на него испепеляющий взгляд, под которым стушуется любой. — Тэхен, пожалуйста. Мы с тобой говорили об этом, — строго говорит дедушка и, взяв протянутую внуком трость, выпрямляет спину. — Это мой внук, Тэхен. Надеюсь, вы подружитесь, — говорит он и, прихрамывая, возвращается в дом. — Конечно. Тяжелая работа сближает, — кивает Тэхен и подозрительно улыбается. — Я Ким Намджун, а это Чон Чонгук. Приятно познакомиться, — кланяется двухметровый телохранитель и за собой тянет сопротивляющегося Чонгука. — Какие воспитанные молодые люди. Как вы уже знаете, это мой внук. А меня зовут Сонхи, можете звать просто бабушка Сон, — расплывается в широкой улыбке. До чего же приятная женщина. Чего не скажешь о внуке. — Ну, чего застыли? Проходите в дом, я пироги напекла. Вы, наверное, голодные с дороги. Тэхен, помоги поднять вещи наверх. — Конечно, бабуль. — Я сам, — Чонгук крепче сжимает ручку сумки. Уж лучше он сам понесёт, чем доверит свои ценные вещи деревенщине. На это Тэхен лишь хмыкает и терпеливо ждет, пока дохрена чемоданов не вытащат из багажника такой миниатюрной машины. Насобирал вещей, будто навсегда переехать собрался. — Тэ, покажи им дом. Потом покушаете и можете прогуляться по деревне, у нас тут очень красиво, — тараторит бабуля и исчезает в доме. — Ну что ж, добро пожаловать. Я покажу вашу комнату, она на втором… — Нашу? — переспрашивает Чонгук, и чемодан из его рук выскальзывает и, мать его, приземляется прямо на пальцах ноги. Мычит что-то нечленораздельное и едва сдерживает порыв закричать от боли. — Вашу. Тут не миллион комнат, чтобы каждому по отдельной выдавать. А теперь дай сюда эти чемоданы и за мной, — Тэхен с легкостью забирает два забитых чемодана, и им ничего не остается, как молча следовать за ним. Вопреки ожиданиям Чонгука, дом внутри оказался очень уютным и красивым; на первом этаже находится большая кухня с допотопной печью и две комнаты, видать, спальни, или как называют эти каморки три на три. Пахнет в доме выпечкой и пихтой. Особенно этот запах чувствуется на втором этаже, смешиваясь с запахом сирени, что цветет под окнами. Тэхен ставит чемоданы около небольшой кровати в комнате, где окна выходят во двор. — М-да, — тянет Чонгук, осматриваясь в комнате. Останавливается перед старым маленьким телевизором и кривит губы, — этот телевизор динозавры еще смотрели вместе с лохматыми мамонтами. — Тебе тут не пятизвездочный отель, так что не возникай. Веста. За мной, — дает приказ, и пушистый, как небесное облако, белый кот прыгает с кровати Чонгука и, обнюхав чемодан, громко фыркает. Гордо поднимает хвост и вальяжно следует за хозяином в комнату напротив. Чонгук падает на мягкую, аккуратно заправленную кровать с кучей подушек у изголовья и вдыхает полной грудью свежий запах. Хорошо хоть учли его желание, и он смог поселиться в отдельную комнату, которая по размерам как ванная в его квартире. Хоть на этом спасибо. Похоже, время, проведенное тут, будет не таким уж и ужасным. Но как же Чонгук ошибался. Утренние лучи только-только начинают пробиваться сквозь полупрозрачный занавес, когда Чонгук взмывает вверх от басовитого голоса дедули над ухом. — Рота, подъем! — Что? Где я? — бубнит Чонгук, повыше натягивая одеяло и обратно погружаясь в сладкий тягучий сон. — Вставай, хлопчик. На зарядку пора. Бегом-бегом! — одним движением руки дедуля срывает одеяло, и, не ожидавший такого поворота событий, Чонгук шмякается о деревянный пол. — Чонгук. — Стоять! — останавливает тростью ринувшегося на помощь Намджуна, и с горем пополам Чонгук сам встает на ноги, подрагивая от утренней прохлады. «Надо бы выключить кондиционер», — думает он, еле разлепив глаза. Громко вскрикивает, когда бьют тростью по икроножным мышцам. На весь сыр-бор поднимается бабушка и начинает грузить деда, защищая Гука; поднимается настоящая шумиха, среди которой ясно улавливается насмешка Тэхена, что стоит, облокотившись о дверной косяк. Весь вид этого хамла показывает, насколько Чонгуку слабо вставать по утрам на зарядку. Вообще-то, Чонгук и правда не занимается, природа наградила его красивым телом, и радости в регулярной зарядке, тем более, когда даже петухи не встали, он не видит. Но эту надменную улыбку так хочется стереть с его лица, что Чон сжимает кулаки и решительно ныряет в просторную футболку и такие же шорты. И что вы думаете? Упражнения, которые дает дед, сидя на удобненьком табурете и временами попивая чай, из разряда невыполнимых для разнеженного дорогим уходом и обласканным щадящими процедурами тела Чонгука. Распластанный как звездочка на дне океана, он лежит во дворе и снизу вверх смотрит на сосредоточенное лицо Тэхена. С фига ли у него такие мышцы! Оно и понятно. Деревенщина, которая целыми днями батрачит то на ферме, то в теплицах, то в огороде, хочешь не хочешь, а наберет мышечную массу. — Теперь в коровник — надо выпустить их на пастбище. Затем выпускать гусей, кур и коз, и кроликов не забыть накормить. Надо прополоть поле для посадки картофеля, отделить место для моркови и лука, обозначить границы для зелени, обязательно заглянуть в теплицы… Этот хренов список продолжался бесконечно долго и даже не думал заканчиваться ни сегодня, ни завтра, ни через неделю… — Дай сюда телефон. Я позвоню отцу. Да ты знаешь, кто я? Знаешь ли ты, что мой отец… что мой отец… — но им нельзя знать, что он сын президента. — Ну и? Какая разница? Твой отец такой же человек, как и многие другие. Перестань ныть и выпускай коров на пастбище. Они сами знают, куда идти, просто подгоняй их, чтобы не отстали от стада. И не жди, что я буду жалеть тебя, как бабуля. Чонгук готов порешать с ним голыми руками, да только знает, что сам огребет от этой горы мускулов. Он лишь сжимает челюсти, походя при этом на вулкан, что внезапно пробудился после долгой спячки. А этому мужлану хоть бы что, идет себе куда-то и насвистывает какую-то мелодию. — Не буду я ничего делать. Ты не заставишь меня! — кричит он вслед и все равно топает в сторону коровника, откуда пованивает жёстко. — Не сделаю я этого, — бубнит и всё равно, понурив голову, идёт вслед за вонючими коровами. Тэхен с кабинки трактора смотрит на то, как зажав нос двумя пальцами, и оттопырив остальные, Чонгук идет и помахивает другой рукой вслед коровам. Курам на смех просто! Сама живность в культурном шоке от городской интеллигенции в этих краях. Тэхен выжидает момент, когда эта гуммозная процессия подойдет поближе, и жмякает по клаксону, заставив взмыть парня вверх и тут же больно приземлиться прямо на крапиву. В глазах Чонгука проносится целый мир, будто эту зелень взяли и засунули в штаны. Он орет так, что, хлыстнув хвостами, коровы бросаются бежать подальше от него. Чонгук встаёт, и в ярости топает к трактору. — Охренел? Слушай сюда, Рэмбо высушенный, — хлопает ладонью по капоту трактора, где за рулем, нагло улыбаясь, сидит этот хам. — Жить надоело что ли? — Отойди, — слышится приглушенно из кабинки трактора, и он как ни в чем не бывало продолжает вспахивать поле, пуская выхлопной газ по воздуху. Чонгук, покрывая весь белый свет трехэтажным матом и почесывая бедненький зад, возвращается домой, где его за стол сажает бабушка Сон. Она кружит вокруг него, причитает на Тэхена, на деда, что заставили бедного мальчика встать ни свет ни заря. Ставит парное молоко, сыр домашний, сметану, помидоры, огурцы на стол. И Чон поклясться готов, что такого вкусного завтрака он сроду не ел. Но счастье долго не длилось, вскоре Тэхен пришел за помощью. Молча указал на сапоги, ну как сапоги, на резиновые скороходы, в которых ноги Чонгука утонули, и также молча указал на кучу навоза в хлеве. — Ха! Да ни за что, — и все равно выкатывает двухколесную тачку с🌼🌼🌼
Дни проходят один за другим, а работа всё не заканчивается. Чонгук каждый раз твердит, что не будет этого делать, и все равно делает, ибо быть нахлебником и ловить насмешливые взгляды Тэхена он не собирается. Но это не означает, что он не будет жаловаться; изо дня в день их становилось все больше и больше. — Холодильник не работает. Где мороз? Где снега́? Тэхен! Расковыряй там все, но сделай так, чтобы он работал! — кричит он, когда узнает, что единственный холодильник не работает. У него даже для кремов есть отдельный холодильник. Ну куда это годится? — Вы меня сварить решили что ли? — выбегает из бани деда, так что только пятки и сверкают. Благо, пятую точку прикрыть он успел. — Это существо ходит в туалет ядерными отходами, — орет он на Весту, которую Тэхен ночью не выпускает на улицу. — Что ты такое? Эта волна сбивает меня с ног, газовая атака какая-то, — это пушистое облако ночью ходит на лоток так, что переехать надо бы отсюда. — Это же деревня. Выпускай ее на улицу, везде есть биотуалеты. Не нравится, есть песочница: а-ля личный персональный лоток. — Эти комары на мне живого места не оставили, — почесывая шею, говорит он в другой день. — Есть электроловушки, репелленты, спрей, таблетки, антимоскитные свечи, только без запаха цитрусовых, у меня аллергия, — перечисляет Чон, пока на него смотрят три изумленные пары глаз, — москитные сетки на худой конец? Нет? Утром, как и привык за эту неделю, Чонгук спускается и останавливается около калитки, где на острых деревянных наконечниках в ряд наколота обувь. — А вот и обувной магазин, что ни сапог, то бренд. О! Проблески современности, — снимает с забора кроксы и надевает на голые ноги. С утра такая жара, что в дешевых резиновых тапках ноги начинают ужасно потеть. Не проходит и пяти минут, как начинается беготня, сопровождаемая криками Чонгука. — Убери эту срань от меня! — кричит он Намджуну. Но чем быстрее бежит Чонгук, тем больше ходу дает этот гусь, который непременно вздумал оттяпать от его ноги кусок мяса. — Отчего он такой страшный? Пока Чон наматывает круги по двору, за ним бежит и настойчивый гусь, которого догоняет двухметровый Намджун, который вообще ничем не помогает этой ситуации. Бесплатный цирк на потеху соседям. Агрессивно размахивая белоснежными крыльями и раскрыв большой клюв, гусь и не думает сдаваться. Кто ж знал, что гуси так яростно охраняют свою территорию? И неведомый Чонгук попал «под крыло» этого чудища. Хохот становится все громче и громче, соседские детишки уже валяются на земле от этого представления. Скользь… И вспотевшая нога Чонгука говорит «покедова» тапку. Чонгук падает плашмя в центре двора, а гусь, воспользовавшись этим, начинает щипать его спину. И это оказалось больнее, чем сесть по-большому в крапиву. Чонгук группируется, чтобы тот не щипнул что-то деликатное. Пару секунд продолжается клоунада, пока его не останавливает Тэхен, одним движением руки хватая гуся за длинную шею. — Ты делаешь ему больно, — налетает на него Чонгук, пытаясь разжать пальцы Тэхена. Замирает, словив тот же странный взгляд, что и в тот вечер. По телу проходит щекочущий озноб, когда понимает, что Тэхен одной рукой держит сопротивляющееся пернатое, когда как другой придерживает его за талию. Смотрит в карие глаза мужчины, которые вдруг обратили внимание на его губы. Кончик языка начинает покалывать от желания облизнуть их. Чонгук издает первый в своей жизни гейский писк, и ладонь, что пыталась разжать руку Тэхена, вздрагивает. — Ему больно, — отходит на шаг назад. — Отпустить, чтобы больно было тебе? — Просто выпусти на улицу. За калитку, — уточняет он и смотрит, как Тэхен именно это и делает. Любопытный народ тут же рассасывается, не желая попасться под горячее крыло разъяренного гуся. — Болит? — спрашивает он. — Нет, — сухо отвечает Чонгук и поднимается в свою комнату, бесконечно долго думая о том, что произошло во дворе. Что это только что было? Почему сердце вдруг начало отбивать ритм больше обычного? Почему он так заволновался? «И какая ему разница, будет мне больно или нет? Как будто до этого мои мышцы не ныли от физической нагрузки!» — думает Чонгук и завлекает в тиски Весту, что напросилась в его любимчики. Смотрит на очередной букет ромашек, который обновляется каждый день. Бабушка Сон сказала, что никаких ромашек она не рвала, мол, не тот возраст уже. А Чонгук поймать не может того, кто это делает. Так и проходят дни, встречаемые, и ночи, провожаемые шепотом ромашек. В последние дни к ним часто заглядывает пышногрудая девица и липнет к нему. Все приглашает на какое-то общедеревенское купание в озере. Деревня состоит в основном из стариков, и созерцать их сморщенные мокрые тела такое себе зрелище. Он лучше в тазике поплавает. Но бабушка Сон была непреклонна. — Поезжайте, чего вам упускать такое веселье. Пока молоды, надо гулять. Гулять, так гулять. Правда, Чонгук предпочел бы потусоваться в элитном клубе, но и эта «пати» тоже подойдет. Он и не думает купаться, мало ли кто нассал туда или, может, зараза какая, но полотенце с собой зачем-то берет. Едут они с Намджуном на Мазератти, этакая знаменитость в деревне. Тэхен сидит впереди, а Чонгук с девушкой, что жмется к нему, сидят на заднем сидении. Он то и дело ловит взгляды Тэхена, от которых мурашки по телу. Пытается спрятаться за сидением, но девица все тянет его на себя. «Как бы культурно послать ее на хуй?» — думает Чонгук, закатывая глаза, даже не открывая их. Вываливается наружу, когда машина останавливается на поляне у озера в том же месте, где они сидели с Намджуном в первый день. Кажется, с того дня прошла целая вечность, а не две недели. Вся молодежь деревни собралась тут. Некоторых любопытных, которые иногда наведываются к ним во двор, Чонгук узнает сразу. Также он узнает белобрысого мужчину, который подошел к Тэхену. — Чонгук, идем купаться. — Нет желания, — отнекивается он, желая побыстрее сесть, пока эта девица, кажется, ее зовут Наён, с недевичьей силой не потянет его в воду. — Нууу, — дуется она и все-таки тащит его за собой в сторону от молодежи. — Присоединяйся, — говорит и прыгает в воду. Как бы не так, станет Чонгук плескаться в подозрительной воде. Еще чего?! Вдруг она выходит из воды во всём своём великолепии и кокетливым движением руки отбрасывает мокрые волосы назад, оголяя пышную грудь. Все формы и пленительные изгибы её тела были настолько красивы, чтобы волновать мужчину и при этом не казаться вульгарными. Чонгук застыл от этой картины. — Чонгук-а… ооофигеть! — протяжно произнес Намджун, появившийся из ниоткуда так вовремя. — Меня зовут, да? — пытается спасти свою шкуру, заметив, что друг выпал из реальности от созерцания аппетитных форм. Чонгук спешит покинуть место, где велика концентрация к приятному времяпровождению, и, вернувшись на поляну, ищет свое полотенце. Теряет дар речи, когда видит, что им сушится Тэхен. Злой как черт, он стремительно приближается к машине, за которой тот скрылся, и одним движением руки срывает полотенце с бёдер. — Ты что, в полотенце вытерся? — дышит огнем. — Нет, блин, о травку как собака, — кидает тот, глядя сверху вниз. — Не мог бы ты вернуть его, а то как-то неловко получается. — Это моё полотенце. Стану ли я тебе его возвращать? — Ну если хочешь на мой детородный орган посмотреть, то конечно… — Блять, ты без трусов что ли? — и смотрит вниз. — Ты и правда вытирал свой член моим полотенцем?! — Не кипятись. Это просто кусок ткани, — ухмыляется этот упырь. До Чонгука постепенно начинает доходить, что Тэхен голый и что он только что смотрел на его… ну вы поняли, на что. Абсолютно нагое поджарое тело стоит в опасной близости рядом с ним, и его щеки, вспыхнув, начинают гореть. Только недавно он смотрел на голую прекрасную девушку, и в нем ничего не отозвалось, а на Тэхена — пожалуйста. Вон с каким звоном все отзывается. — Поздновато краснеть, не думаешь? Все детально рассмотрел? — слова, а главное хриплый тембр еще больше заставляют краснеть. — Что такое? — Ничего, — кинув ему в лицо несчастное полотенце, Чонгук удаляется. — Это что за марафон голых тел сегодня? — Привет, — слащаво улыбается белобрысый, загораживая ему путь. — Не хочешь искупаться? А то скучаешь один. — Привет и до свидания, — грубит Чон. Этот тип ему совсем не нравится. И пусть только кто-нибудь еще попробует предложить ему «искупаться», как он заставит этого человека выкупаться в своих же слезах. Скоро нервный тик начнется. — Пошли, ты не пожалеешь, — тянет его за руку. — Руку убрал. Хоть я и выгляжу спокойным, но я пиздец, какой дикий. Поэтому, давай-ка отпускай. — Как раз в моем вкусе, — сально улыбается он, сжимая его запястье. Какая наглость! Уже второй раз за день ему пытаются то присунуть, то его засунуть заставить. Что за общедеревенский поёбочный период? — Мужик, сейчас как ёбну, позвоночник в трусы посыпается. Меня просто выворачивает, когда до меня дотрагивается бесцеремонное хамло, подобное тебе. — Ёнсу, сказали же убрать руку, — жестко говорит подоспевший Тэхен и рука Чонгука оказывается на свободе, ровно как и дыхание, которое он задержал. Мужчина убирается моментально, а Чонгук так и стоит, чувствуя жар в теле. — Я хочу домой, — говорит он и, развернувшись, спешит к машине, забираясь на заднее сиденье. Знакомый запах кожи успокаивает, а усевшийся вслед за ним Тэхен напрягает. Он ничего не говорит, просто сидит, и временами их взгляды сталкиваются в неловком молчании. Намджун подходит чуть позже, раскрасневшийся, запыханный, счастливый, сразу видно — накупался парень, умаялся. Домой они едут уже без девушки. Тэхен сидит, расслабленно откинувшись на спинку сидения, ладонь его лежит на кожаной обивке салона, а указательный палец постукивает в такт приглушенной музыке. Чонгук долго смотрит на эти длинные пальцы, аккуратно остриженные ногти, загорелую кожу и отдергивает себя от неуместных мыслей. Бабушка Сон все пытается выяснить, почему они рано вернулись домой, но ясного ответа она не добилась ни от одного из них. Чонгук тихонько минует участок рядом с домом и, оглядываясь, не заметил ли его кто-нибудь, ныряет в теплицу — самое любимое место среди всего разнообразия в этой деревне. До боли в желудке наполняет его клубникой, ну и что, что она не мытая. Так вкуснее же, нет, да?! Уже в который день он так наяривает в этой теплице, где каждый кустик любовно обрабатывается, поливается Тэхеном. И как только он успевает всё это делать? Он очень часто задумывался над причиной, по которой отношения у них стали такими натянутыми. Не будь они упрямыми, могли бы с интересом проводить время. Несмотря на то, что Тэхен деревенщина, в его комнате есть ноутбук последнего образца, хороший телефон, множество книг, над которыми тот сидит в свободное время. И при всей этой взаимной неприязни и чередующихся колкостей Гук признает, что этот мужчина очень красив и умён. Просто до неприличия красив. И чем больше времени проходит, тем больше это замечает Чонгук, что не есть хорошо. С какой стати он начал признавать привлекательность мужчин? С каких пор он так реагирует на голое мужское тело, мало ли он их видел в клубах? Вспыхнувшие в сознании прелести тэхенового тела заставляют Чонгука вновь покрыться пятнами краски. Трогает горячие щеки и спешит на свежий воздух, лишь бы вздохнуть свободно. — Стоять! — Мать твою! — хватается за сердце, когда у выхода сталкивается со странным пареньком, что, сложив руки в "пистолет", тыкает в него. — Чего тебе? — Сдавайся, не то стрелять буду, — истерично смеясь, говорит тот. — Дурак что ли? — Извините, ради бога! — подбегает женщина и хватает паренька за руки. — Он немного не в себе, хоть и взрослый, но ведет себя как ребенок. Чимин, сколько можно тебя просить не пугать людей? — Я просто хотел поиграть. — Пошли домой. Я же говорила тебе не выходить. Говорила? У меня столько работы, а ты заставляешь бегать за тобой по всей деревне. — Прости, мама. — Когда ты начнешь меня слушаться? — Прости, мама, — все также повторяет он, и сердце Чонгука сжимается, встретив взгляд, полный печали. — Извините, но он не напугал меня. Да и я от него ничем не отличаюсь. Вы не могли бы его оставить со мной? Я поиграю с ним, — перехватывает руку Чимина, замечая на ней красные отметины от сильной хватки женщины. — Вы уверены, что хотите этого? — растерянно спрашивает та. — Абсолютно, — уверяет Чонгук, заметив в глазах паренька блеск. — Я позабочусь о нем. Чонгук похлопывает по плечу Чимина и с твердым намерением побольше узнать о нем приглашает к себе. Тэхен проводит эту парочку задумчивым взглядом, он стал нечаянным свидетелем данной сцены. И, признаться честно, Чонгук в который раз удивляет его. Во-первых, он каждый день, хоть и ноет вечно, работает с ними, во-вторых, он готов сам терпеть боль, лишь бы ее не причиняли другим, и в-третьих, дурачка Чимина, которого в деревне все обходят стороной, он не только выгородил перед матерью, но и пригласил к себе. Этот парень заставляет просыпаться те чувства, о наличии которых у себя он и не подозревал. Заставляет почувствовать это странное тепло в груди. Или лето слишком жаркое в этом году?! Как выяснил Чонгук, вся деревня считает Чимина местным дурачком. Стоит заметить, чертовски красивым дурачком: русые волосы в абсолютном беспорядке, узкие глаза исчезают, когда тот начинает улыбаться, а пухлые губы просто мечта любой девушки. Чонгук уверен, представь он его знакомому представителю модного журнала, как он тотчас станет востребованной моделью. Такое личико создано не для того, чтобы им пренебрегали. И на дурачка он мало похож: отвечает вполне понятно, задает не глупые, а обдуманные вопросы. — Глупо доказывать обратное, когда даже родная мать не верит. Есть ли в этом смысл? — ответил он на этот счёт. — А чего бы тебе хотелось, Чимин? — Уехать. Как можно дальше. — А ты бы поехал со мной? — А ты бы забрал меня? — задает он встречный вопрос; просто из любопытства, потому что такого в жизни не может произойти. — Сколько тебе лет? — спрашивает Чонгук, осторожно кидая взгляд на синяк на ключице, выделяющуюся сквозь тонкую поношенную рубаху. — Достаточно, чтобы жить самостоятельно на законном основании, — перебирает лепестки ромашки. — А что? — Просто спросил, — улыбается открыто. Чонгук приехал сюда с Намджуном, а уедет, по ходу, с еще одним пассажиром. У него нет брата, от того, наверное, так сильно хочется помочь этому нежнейшему созданию. — Чимин, хочешь, поиграем? У меня тут квадрокоптер есть, и во мне капец как детство заиграло. Чонгук кладет в свой рюкзак маленький квадрокоптер и, держа Чимина за руку, бежит на поляну, где обычно пасётся стадо коров. Солнце клонится к закату, и небо отдает оранжевым цветом. Из-под ног врассыпную разлетаются кузнечики, бабочки летают маленькими стайками, маки вовсю зацвели, а вокруг пахнет просто нереально. Чонгук дрожащими руками настраивает квадрокоптер, подключает камеру к пульту управления, пока рядом нетерпеливо топчется Чимин в ожидании веселья. — Ну что, погоняем коров? — весело спрашивает Чонгук, понимая, насколько это тупая идея. Зато настолько уморная, что они покатились со смеху, когда коровы начали разбегаться, хлыстнув хвостами и дрыгая ногами. — Чонгук, сейчас вместо молока сливки будут. Вот умора! — Ну и кто там говорил, что ты дурачок? Сливки, ха-ха, — Чонгук, согнувшись пополам, ржёт в голосину. Но когда одна корова в панике бросается в дубовую рощу, это перестает быть таким смешным. — Коровы — умные создания, она сама вернется домой, — успокаивает Чимин и, немного полежав на травке, они возвращаются домой. — Явились? — накидывается на них с ходу какой-то мужик. — Ну что я говорил? Видите? Эта штука жужжала и летела. Напугала буренку бедную. Я же говорил, что от него ничего хорошего не жди, — тычет бесцеремонно в Чимина, который готов вот-вот заплакать. — Он не виноват. Это я сделал, — Чонгук подается вперед, пряча за собой нового друга. — Чимин. Иди-ка сюда, он сам взял на себя вину. А если бы вина легла на тебя? Ты меня в гроб раньше времени свести решил, неблагодарный! — причитает женщина, волоча за собой сопротивляющегося Чимина. — Я заплачу за эту корову. Сколько она стоит? — За мной, — командным тоном говорит Тэхен, и Чонгук огрызнуться готов, да только ему самому хочется поскорее скрыться от обвиняющих глаз соседей. Пулей залетает на кухню, где свесив голову сидит дедушка, а рядом с ним и бабушка, притихшая, глаз не поднимает на него. Обычно она с объятиями кидается, стоит только ему зайти в дом. А про Тэхена он вообще молчит; напряженный взгляд, который прошибает стены наповал, сверлит его. — Что? Я же сказал, что заплачу за убытки. — Думаешь, можно за деньги всё купить? Ходишь тут, щеголяешь брендами и хвастаешься этим? — дергается Тэхен, и он реально боится, как бы тот его не ударил. — За деньги можно всё купить, — подает он голос и жалеет об этом моментально. — Да? — мужчина хватает его за предплечье и подводит к окну. — Тогда купи за деньги бурёнку, которую вырастила та женщина! Верни ей ту же корову. Сможешь? — Я смогу купить ещё лучше, — вырывается из захвата, когда тот сжимает его больно. Но сдавать позиции Чонгук не собирается, даже если знает, что не прав. — Что в этом такого? Коровы просто побегали немного, они ведь и так бегают по полю. — Но не от страха ведь. Так у них молочный кризис может развиться. Но что в этом такого. Я и молоко им куплю, да? — напирает Тэхен. — Именно. — Для нас это не просто коровы, они для нас как члены семьи. Тебе, видимо, что такое семья, не понять, — бьет по больному, даже не догадываясь об этом. — Не всё в этом мире решается деньгами. — Ты еще скажи, что не в деньгах счастье. Ну да, я и забыл, ты же деревенщина, — тыкает он в грудь Тэхена, — так говорит только тот, у кого денег нет. — А ты. Имеешь деньги, да только мозгов и силы ноль, — в ярости хватает Чонгука за плечи. — А в реальной ситуации что, тоже будешь разбрасываться деньгами или побежишь к мамке, спрячешься под кроватью и будешь ждать, пока тебя не спасут? — Тэхен! — басовитый голос дедушки приводит его в чувство. — Ты переходишь границы. Отпусти Чонгука! Тэхен и сам бы отпустил, да только обмякшее, обвисшее тело рухнет на пол, если он это сделает. Красное от злобы лицо Чонгука за считанные секунды стало бледным как смерть. Пустые его глаза смотрят в испуганные такой резкой переменой глаза Тэхена и порождают в нем смуту. «Не стоило этого говорить», — бегущей строкой скользит мысль в сознании, пока Чонгук продолжает смотреть на него. Тэхен, видимо, расковырял ту часть жизни Чонгука, до которой дотрагиваться даже не смел. — Сынок, ты в порядке? — теребит дед, и Чонгук моментально будто включается. Отталкивает Тэхена и убегает прочь из дома. Всеми силами толкает слезы внутрь, туда, где им и место. Собирает годами раскуроченные мысли воедино и запечатывает их в коробку. Навсегда. — Навсегда… — шепчет он и сжимает кулаки от несправедливости, от беспомощности. Он не знает, сколько уже так бродит, не замечает, что уже темнеет. От страха, что он станет причиной потери кормилицы одного хозяйства, его бросает в дрожь побольше, чем страх за свою жизнь в этом незнакомом лесу. Его мутит от пережитых эмоций, от слов Тэхена, что ударили по самому больному, и совсем малость от съеденной клубники. Чонгук просто хотел обрадовать Чимина, хотел как лучше. Он и правда подумать не мог, что все вот так обернется. У него и мысли не возникало, что корова может значить для человека так много. Пока решительный настрой найти бурёнку постепенно тает, сгущающая темнота вокруг начинает давить на него. Каждый шорох в этом лесу пугает, птица, что вспорхнула с ветки прямо над его головой, чуть ли не заставляет остановиться сердце. На минуту Чонгук останавливается, осознавая, что самостоятельно ему отсюда не выбраться; уже окончательно стемнело. Поднимает голову, разыскивая, на какое дерево можно было бы подняться, чтобы посмотреть, насколько далеко он забрел. И в случае необходимости пережить эту ночь. Чонгук задерживает дыхание, когда совсем близко слышит треск ветки. Он медленно оборачивается и в темноте, к которой уже привыкли глаза, замечает нечто большое, что движется к нему. Повторный треск заставляет его побежать так, как никогда в жизни. Из-за шума в ушах и грохота сердца он совсем не слышит, как его окликают. Зацепившись за корень дерева, он кубарем катится по земле. Чувствует теплоту на виске, и кровь стынет в жилах.Та же теплая жидкость… та же кровь… та же паника… значит, мама рядом… пока еще теплая… — Гук-и, чтобы не произошло, не вылезай и не издавай звука. Хорошо, малыш? — шепчет ему родной голос, сжимая в объятиях до боли. — Мама любит тебя, — ставит ладонь на сердце сына, где бешено стучит маленькое сердечко, — и навечно будет находиться тут. Хорошо, Гук-и? Только не выходи, — толкает сына под кровать, когда слышится треск и приближающиеся тяжелые шаги. Чонгук лежит под кроватью, сжимает ладонями рот и боится даже моргнуть, когда слышит крик матери и странные хрипы, которые вскоре прекращаются. Часто-часто моргает, когда с матраса на него капает что-то горячее. Ладонями закрывается и жмурится так, что белые точки плавают в темноте.
— Чонгук! — Мама? — Приди в себя, Чонгук! — чувствует, как горят щеки от ударов, как сильные руки трясут его. — Успокойся, это я. — Тэхен? — хрипло тянет Чонгук, выплывая из кошмаров прошлого, и вдруг слезы начинают ломиться в глазах. — Я правда не смог спасти её, я хотел спасти её, — плачет он, размазывая и слезы, и кровь по лицу. — Я не смог. — Все в порядке. Она сама вернулась домой, — успокаивающе гладит его по спине, не понимая, что Чонгук говорит вовсе не о корове. Тэхен не противится своему желанию и обнимает его, крепко так. — Ты не виноват. — Я хотел… — Как лучше, я знаю. Но неужели ты мог подумать, что жизнь какой-то коровы ценнее, чем твоя? — поднимает его на ноги, осматривая колено на наличие серьезной травмы. — Что значит жизнь человека, который не смог защитить даже свою мать. Тэхен поднимается и, приблизившись, пристально вглядывается в лицо парня, будто проверяет, Чонгук ли это. Только непонятно, есть ли в физическом его обличии ясность ума. — Ты весь горишь! — сообщает Тэхен и берет Чонгука на руки. Вплоть до того времени, пока они не доходят до опушки леса, где его ждет Намджун, Чонгук не перестает нести бред. Все твердит, что не смог спасти, что он и правда трус и слабак, что прятался, пока мать умирала. Тэхен в замешательстве от новых подробностей жизни Чонгука, которые, возможно, окажутся просто бредом. Но все равно это произвело на него неизгладимое впечатление. Дед все время повторял, чтобы Тэхен не был с ним чрезмерно строгим, разрешал напрягать на работе, но вот чтобы отругать — об этом не могло быть и речи. Ровно до того момента, пока Чонгук сам не перешел грань между весельем и глупостью. — Чонгук-и! Байки-балалайки, что произошло? — бросается к ним бабушка Сон, чуть ли не падая в обморок от вида крови. — Он пошел в лес искать корову, — виновато говорит Тэхен, проводив взглядом Намджуна, который на руках понес Чонгука на второй этаж. — Ах, мой мальчик. Он ведь не со зла, я же знаю. Просто он дурачок немного, — вытирает платком заслезившиеся глаза. — Что с ним такое произошло? Он все твердил, что не смог спасти мать. Ты что-то знаешь, дедушка? — Как же мне не знать, когда именно я его нашел. Ему было лет двенадцать, когда я лично познакомился с ним; худенький такой, красивый мальчик в счастливой семье, — слабо улыбается дед, впадая в события прошлого. — Он тогда закончил среднюю школу в Америке и вернулся домой. Чонгук — сын влиятельного человека, да только чей, не могу сказать. Чтобы убрать его с дороги, конкуренты наняли киллеров. Той ночью Чон-старший был в компании, когда на его жену с ребенком напали. Бедная женщина спрятала мальчика под кроватью, приняв на себя весь удар. Они зарезали ее, пока сын находился под кроватью. Я нашел его тогда измазанным в крови, которая, просочившись, капала на него с матраса, — дедушка переводит дыхание и громко высмаркивается, когда Тэхен не может и пальцем пошевелить от шока. — Боже! Какой ужас он пережил, будучи ребенком, — громко плачет Сонхи. — Ты даже мне ничего не рассказывал. — Я не думал, что снова увижу его, — говорит он правду. Какова вероятность ударить человека по больному, даже не зная о его существовании, со стопроцентным попаданием? Как он мог такое ему сказать? Как можно было ненамеренно тронуть настолько глубокую рану? Тэхен просто себя ненавидит, не говоря уже о Чонгуке. С ним-то все понятно; молодой еще, в порыве злости может всякую ерунду нести. Но он? Взрослый мужчина, должен был совладать со своим языком. Должен был, да только не сделал. — После того дня я его никогда не видел. Он долго проходил лечение, и к тому моменту, когда вернулся домой, я уже уволился. Сам знаешь, по какой причине, — указывает на покалеченную ногу. — Этот мальчик от жизни получил сполна, не обижай его. — А как он не узнал тебя? — смотрит напряжённо. Столько дней находиться рядом со спасителем и не узнать его — странно. Хотя прошло много лет, возможно, он и забыл уже. — Да он и глаз-то не открывал, чтобы увидеть меня. Я очень рад, что он тут, хоть он и не помнит меня. И рад, что он смог побороть тот тяжелый период. Хоть и вырос он, конечно, нытиком, но сердце у него доброе. Да сам Тэхен тоже в этом убедился не единожды. Такая трагедия могла сломать его, но он вырос и, не сбеги эта сраная корова в лес, то он и не узнал бы трагическое прошлое Чонгука. Кто бы мог подумать, что веселый, хоть и вечно жалующийся парень смог пережить такую трагедию, смог залечить свои раны. Раны, в которых так небрежно поковырял Тэхен. Он готов сквозь землю провалиться, смотря, в какое состояние он привел Чонгука. Тело его пробивает мелкая дрожь, он лежит с открытыми глазами, но и видит ли его тоже, сказать Тэхен не может. Глаза, что искрились до этого задорно, сейчас настолько пустые, что он боится, будут ли они что-то еще выражать. — Прости меня, — искренне извиняется Тэхен и сжимает кулаки от своей бестолковости. Единственное, что он может предложить Чонгуку, — это объятия. Кто знает, может, они успокоят его. Приподнимает тонкий плед, и кровать прогибается под весом немаленького мужчины. Прижимает его к себе, гладит по спине и целует в лоб. Напряжённый, дрожащий и такой хрупкий в его руках он похож на ребенка, которому нужна ласка и забота. И Тэхен дает ему это.🌼🌼🌼
Наутро Чонгук еле открывает глаза; горло жжёт, тело горит, а в глаза будто песка насыпали. Парень приподнимается, поминутно зевая и почесывая за воротом рубахи. Видит букет ромашек намного больше обычного и слабо улыбается. Во дворе суета непонятная; видимо, куры опять совершили набег на завтрак Лады. — Я не хочу есть, — говорит он бабушке, что поднялась к нему с утра со стаканом молока. И тут начинается обряд экзорцизма: картошку сварила, пледом укрыла и заставила в прямом смысле этого слова запариться над ней. Начала кормить ложками мёда, литры чая — то ромашкового, то имбирного — поднимала к нему в комнату. Раствором соды заставляла полоскать рот. — Ваши сосалки не помогают, вот что надо делать, — уверенно говорит она, постукивая по спине кашляющего Чонгука. — Не собирался я ничего сосать, — бурчит, заметив улыбку на лице Тэхена, что с утра маячит перед глазами. — Он же городской, и лечить надо современными способами. Надо позвать Хюн Дже. — Не нужен мне никакой Дже, — даже не разобравшись, кого звать собрались, сразу отказывается от варианта, предложенного Тэхеном. Но его решение меняется очень быстро, когда состояние начинает ухудшаться. — Нотариуса ко мне, буду завещание писать. Я уже вижу свет в конце тоннеля. — Это окно, — в ответ звучит голос Тэхена, на что Чонгук недовольно бурчит, поглаживая то одного, то другого кота; прямо-таки гвардия докторов. И так большие глаза Чонгука становятся пятикопеечными, когда какой-то дяденька приближается к его кровати со шлангами всякими да бутылями и достает гигантскую иглу. — Отойди от меня, Чикатило в халате! — орёт Чонгук. — Чего? Иголочка-то маленькая, — успокаивающе улыбается местный врач. — Какая маленькая, целый носорог там! — указывает на иглу, что скоро воткнется в многострадальную жопу. Кидает злобный взгляд на Тэхена, что нашел смелость усмехнуться над его мучениями. — Ну? Будешь стоять и смотреть? — и тот ретируется с глаз долой. Тэхен еще не пришел в себя после рассказа дедушки, а после ночи с Чонгуком так и вовсе утром выглядел как выжатый лимон. Ему иногда приходилось приложить силы, чтобы удержать Чонгука на кровати; все время рвался спасти маму. А Тэхен успокаивал, как мог. Он совсем не умеет этого делать, но, видимо, то, на что он способен, было достаточно для Чонгука, что ластился к нему как котенок. Ким, уткнувшись в макушку, вдыхал запах дорогих духов, что каждый день идёт за ним шлейфом, перебирал по одному пальчики с коротко остриженными и уже не такими ухоженными, как в первые дни, ногтями, пропускал сквозь пальцы густые пряди волос, что отросли немного. Ощущал, как грудь плавилась от теплоты сгустка чувств под ней. Уже в который раз и только рядом с Чонгуком. Тэхен никого и никогда в своей жизни так крепко не обнимал, как Чонгука. Никогда еще такие простые прикосновения не приносили ему умиротворение, приправленное нотками раскаяния. Чонгук в таком состоянии из-за него, из-за слов, так небрежно брошенных и так метко попавших по самому больному. — Не было такого, — отпирается Чонгук, когда Намджун рассказывает о том, как застал их с Тэхеном в объятиях друг друга. — Я бы запомнил такое. — Но ты бредил. В таком положении мало что помнишь. — Какого черта он делал тут, извращенец. Наверняка облапал меня. — Он от тебя ни на шаг не отходил вплоть до утра. Видать, сильно жалеет о том, что сказал. И что самое интересное, ты из такого состояния не выходишь неделями, а тут одна ночь с ним помогла, — косится Намджун на покрасневшего друга. — Ничего подобного, — упрямится Чон. — Видел бы ты его, когда он узнал, что ты пошел искать корову. Сразу же бросился за тобой. — Чего не скажешь о тебе, — обиженно говорит Чонгук. — Я вообще-то нес тебя на руках вплоть до твоей комнаты, неблагодарный, — возмущается Намджун, показушно отворачивая голову. — Я пришел сказать, что уезжаю. — Куда? — встрепенувшись, садится на кровати, хватая друга за руку. — Старушенцию надо отвезти в город. У деда курс лечения на неделю. Возможно, и я там на неделю задержусь, — встает он, откидывая волосы назад. — Когда уезжаете? — понуро спрашивает Чон. — Так я же один на один останусь с этим извращенцем, — воет в подушку. — Не утрируй. Ему и делать ничего не надо было; ты сам как клещ вцепился в него, — смеется Намджун, отходя подальше от опасной зоны. — Неправда. Я не мог такого делать. И как мне ему в глаза смотреть? — падает на спину, вглядываясь во все неровности потолка. — Когда уезжаете? — Через час, наверное. — Уже сегодня? — тяжело вздыхает он и чуть ли не плачет. Неделя наедине с Тэхеном. И именно тогда, когда отношения между ними стали такими непонятными. — Ты же не забыл? — Не забыл. Фотографии со мной, — неуклюже обнимает Чонгука и треплет его по волосам. Дав миллион разных указаний и миллиард раз напомнив Тэхену не обижать и не напрягать бедного мальчика, бабушка наконец-то садится в Мазератти. Чонгук тоже спешит к себе, избегая столкнуться взглядом с Тэхеном. — Чонгук, подожди. Я хотел извиниться за то… — Забей. Все в порядке, — перебивает он и почти что бежит в дом. Его беспокоит ненормальная реакция даже на голос Тэхена. Так не должно быть. Но почему-то с каждым днем, что бы это ни было, становится все сильнее. — В порядке, так в порядке, — ровным голосом говорит Ким и садится на качели, прежде чем пойти в теплицу. Пару дней Чонгук его просто избегает, да и Тэхен не имеет особого желания разговаривать с ним. Перемены в себе пугают его, а нахождение рядом с ним, хоть и в полной тишине, не облегчает дело. Ким решает провести день на рыбалке, там, где он спокойно подумает над всей этой ситуацией. — Утром выпустишь кур и гусей, накормишь Ладу и кошек. Вечером куры сами поднимутся в стайку, обязательно пересчитай, должно быть два петуха и двадцать шесть кур. Я вернусь поздно. Сообщает он ночью, перед тем как лечь спать. Чонгук еще долго сидит на кровати и любуется цветами, которые неизменно обновляются каждый день. Кто бы это мог быть? Следующий день выходит размеренным и ленивым; Чонгук без оглядки идет туда, куда хочет, не боясь встретиться с Тэхеном. Как же ему надоело думать о деревенщине, который никак не хочет покинуть его мысли и разум. Тело физически помнит его руки, тогда как разум напрочь решает стереть эти моменты из памяти. Как так? Чем больше день подходит к концу, тем больше волнуется Чонгук. Но это оказалось цветочками по сравнению с микроинфарктом, который он получил от недочета куриц; их двадцать штук и один петух. Чонгук подсвечивает телефоном и опять насчитывает столько же. В панике бегает вокруг дома, разыскивая пропажу. Протискивается в полутемную стайку и вновь лихорадочно пересчитывает — счет тот же. Чонгук опять бежит на проверку, заглядывает в теплицу, на сеновал, в коровник и останавливается от характерного «ко-ко» в маленькой хибарке рядом с сеновалом, заколоченной дверью. Доски на удивление поддаются легко. Меж большими полками горделиво выхаживает молодой петух в компании шести куриц. — Ты ж падла пернатая. Увел девок от «старичка» и создал себе гарем. А я с ума схожу, их ищу. Да причем где еще обосновались, — восклицает Чонгук, звеня ящиком со спиртным. — Устроим новоселье? Тэхен со двора еще начинает звать Чонгука, когда не видит света ни в одном окне. Он ошибочно предполагал, что отдохнет на рыбалке, а в итоге еще больше накрутил себя. — Чонгук? — обходит все комнаты, везде включает свет. Проверяет сарай и замирает, когда слышит рядом с сеновалом бормотание. — Ты что делаешь? — смотрит сверху вниз на полулежащего Чонгука с пустой бутылкой в руке. — Смотрите, — обращается к немым зрителям, — сейчас ругать будет. Скажет, что я трус и идиот безмозглый, — икнув, он замолкает, пытаясь сфокусировать на Тэхене взгляд. — Ты запасы деда решил закончить? Вставай, достаточно налакался. — Прощай, петушок. И помни, я люблю тебя. И вас тоже, цыпочки мои, — машет курам, перекидывая руку на плечо Тэхена и позволяя тому вести домой. — Лада, солнце мое. Ты же знаешь, что я люблю тебя! — кричит заверещавшей от счастья собачке. — Во как ты заговорил под градусами, — удивляется любвеобильности Чонгука. — Ложись давай. — О! Тэхен-а, — удивленно тянет Чон, цепляясь руками за шею. — Тебя тоже я люблю, хоть ты и дикарь, — затихает. Тэхен просто в ступоре смотрит на расплывшегося в улыбке Чонгука и сердце его начинает бешено колотиться. Парень, напившись, несёт бурду, но сердцу-то этого не объяснить. — Ути, мой котэйкис, — тянется к кошке, что разлеглась на его кровати. — Ути, моя Весточка. Тебя тоже люблю, — сжимает в объятиях жалобно мяукнувшее белое облачко, которое, возмущенно фыркнув, выскользнуло из захвата. — Ложись. Тебе нужно отоспаться. Я сейчас таблетку принесу, — пытается отцепить вновь обвившие его шею руки. — Не хочу, — отпирается он и вновь нависает на Тэхене. — Можно я задам один вопрос? — Ты уже задал, — говорит Ким. — Тогда два можно? — Уже. — Тогда много-много-много… — Спрашивай уже, — теряет самообладание Ким. — Почему ты так груб со мной? — по-детски дует губы Чон. — Груб? Может, потому что меня провоцируют? — Каким образом? — А что ты сейчас делаешь, по-твоему? — Ничего, — руки Чонгука, поглаживая грудь мужчины, спускаются к его члену, который находится в культурном шоке от такого штурмового нападения. Проводит указательным пальцем снизу вверх, дразнит, при этом глядя на него провокационным, развязным и таким пошлым взглядом. Да как тут не возбудиться-то? — От такого «ничего» проблем потом не оберешься, — хватает руки младшего, что с удивительной ловкостью для пьяного вдрызг человека начинают отстегивать ремень на рыбацких брюках. — Ты пьян, перестань сейчас же. — Я хочу тебя, — куксится он, водя носом по вспотевшей шее, — от тебя пахнет… ммм, пахнет… — Потом? — решает помочь. — Мужчиной, — дышит ему в лицо дедушкиным самогоном, а затем чувствует горечь спиртного на своих губах. Напористый односторонний поцелуй Чонгука лишает его последних крупиц здравого смысла, что бьются в унисон ударам сердца. — Хватит! — Ты не хочешь меня? — по-детски дует губы Чонгук. — Не знаю, — говорит он правду, — единственное, чего я не хочу, так это причинять тебе боль. Ведь именно так завтра и будет. Ты будешь жалеть. — Я не люблю, когда больно, — призадумавшись на минуту, говорит Чонгук, и Тэхен, как за спасательный круг, хватается за его щеки, поднимая голову. — Особенно, когда тут, — перемещает руку Тэхена с щеки на грудь, где под ладонью ощущается сбившийся ритм сердца. — Прости, — мужчина притягивает ближе еле стоящего на ногах паренька и начинает покрывать поцелуями его лицо, избегая губы. — Я не хотел делать тебе больно, цветочек. Прости. — Не хотел? — с обезоруживающей искренностью спрашивает, глядя на него большими глазками. — Не хотел, — повторяет Ким, поглаживая покрасневшие щеки. — Тэхе-о-о-н, — тянет Чонгук и наваливается на крепкое тело. — Ты такой сильный, а я вот нет. Я такой трус, даже гуся боюсь. — Да кто ж его не боится-то? Думаешь, кто деда покалечил? — шутливо говорит, заметив улыбку на губах Чона. — Ты очень сильный. Сомневаюсь, смог бы я справиться с тем ужасом, что пережил ты? — Целует в висок, пока Чонгук носом клюет в его шею. — Правда? — Зуб даю. С минуту Чонгук просто молчит, обнимает его крепко, временами целуя куда попадется. — Я хочу тебя, — опаляет жарким дыханием, пуская по телу мурашки. — Ты пьян, Чонгук. — Не переживай, я все сделаю сам, — запускает руку в его штаны и сквозь ткань трусов сжимает привставший член, пошло глядя на изумленного Тэхена. — А воробушек-то чирикает, — выдает Чонгук, поглаживая его. — Какой воробушек? Орла вырастил! — дергается Ким, выходя из транса. — Орла, говоришь? Вдруг Чонгук опускается на колени перед ним, и только от этого вида Тэхен готов позорно кончить. Дрожащими руками он отстегивает брюки и тянет вниз резинку трусов. На свободу выскальзывает его член, который Чонгук изучает так, что слюна накапливается во рту. Чон высовывает язык и пару раз постукивает головкой члена по нему. Тонкая нить от смешанной слюны и капелек предэякулята тянется к языку младшего, который разрывает ее, соблазнительно облизнув губы. Языком проходит по всему стволу, не сводя глаз с мужчины, что, закусив губу, сдерживает стон. Надавливает кончиком языка на головку и кружит по ней так, что Тэхен, стиснув зубы, откидывает голову назад. Чонгук, довольный собой, толкает Тэхена на кровать и начинает активнее работать ртом. Насаживается на член, неприлично громко причмокивая и постепенно беря глубже и глубже. Тэхен не знает, как долго голова Чонгука двигается вперед и назад, контролируемая захватом его руки на волосах. Не знает, чувствовал ли он когда-либо такое крышесносное удовольствие. Он ничего не знает, кроме того, что хочет трахнуть Чонгука до звездочек перед глазами прямо сейчас. Отстраняется от младшего и с низким грудным стоном кончает, пачкая брюки и деревянный пол. Разморенный Чонгук расплывается в улыбке, как ни в чем не бывало взбирается на кровать и сразу вырубается. Ким же сидит на краю кровати и, опираясь локтями о колени, держится за голову, в которой абсолютная пустота. От испытанного оргазма, от восхитительной влажности рта, от больших глаз Чонгука, что так томно смотрели ему в душу, крышу сносит надолго. Тэхен думает, можно ему лечь с ним, или произошедшее в этой комнате оставить тут же и делать вид, будто ничего не произошло? Как же он запутался! Неспешно поднимается на ноги, морщась от неприятной липкости на трусах. Накрывает пледом Чонгука и выходит во двор, выливая на себя целое ведро холодной родниковой воды. Ему не помешает остыть. На следующее утро Чонгук просыпается от ужасной головной боли, все тело будто стало свинцовым. Зевает, широко открыв рот, и автоматически проверяет букет, что неизменно стоит на подоконнике. Хрустит позвонками, выгибаясь то в одну, то в другую сторону, спускает ноги в резиновые тапки и зависает на пару минут с закрытыми глазами. Запивает лекарство от похмелья и… Стоп! Он вчера напился, он это помнит. А потом пришел Тэхен и … — Как я мог такое высрать? — Чонгук закрывает ладонью губы, чтобы трехэтажный отборный мат не был слышен на всю деревню. Падает на огромную подушку и кричит в нее. Бьет кулаками ее несчастную, хотя очень хочется врезать самому себе. — Что мне делать? Что мне делать? — как угорелый бегает по комнате, поднимая несусветный шум на первом этаже. — Проснулся, — будничным тоном сообщает Тэхен и дает добро Чимину, которого он словил час назад, подняться наверх, в надежде, что он поможет Чонгуку пережить эту ситуацию. И не ошибся ведь. Через полчаса до первого этажа начал доноситься звонкий смех Чонгука. Ему самому так хочется стать причиной этой улыбки, но, кроме колкостей и стеба, от Чонгука ничего другого не видел и не слышал. До недавнего времени, пока он на коленях не отсосал ему буквально все сомнения; Чонгук нравится ему и нравится очень сильно. Удивительно, как долго он обдумывал свое странное поведение, как долго сомневался и как быстро принял итог этих бесконечных мыслей. Теперь остается выяснить, что чувствует Чонгук. Про свой ночной позор Чимину Чон не рассказал, ибо о таком не болтают. Как же он обрадовался, когда Пак заявился к нему так неожиданно, прямо в самый нужный момент. Ему просто необходимы были эти разговоры ни о чем, нужен был такой человек, с которым можно было почувствовать себя спокойно. Не то, что с Тэхеном. Да он за эти пять дней, наверное, сбросил пару килограммов. Ну ладно, может, пару сотен граммов? Но сути-то это не меняет, Чонгук ужасно нервничает рядом с ним, а после вчерашнего у него нет желания даже слезать с этой кровати. Только присутствие Чимина и помогает. Этот парень ему в душу запал, и наличие на его щеке царапины не дает ему покоя. Рукоприкладство над столь взрослым сыном ненормально. Чем больше Чонгук проводит с ним время, тем тверже становится его желание забрать его отсюда. Чимин очень веселый парень сам по себе, но, когда он улыбается, глаза его остаются такими же печальными. Эту печаль Чонгук очень хорошо знает. Разница между ними лишь в том, что в Чонгуке отец души не чает, а мать в Чимине лишь помеху видит. Чонгук берет подушку на руки в твердом намерении устроить бой, дабы развеселить Чимина. Ответный удар не заставляет себя ждать. И так продолжается до тех пор, пока в комнате с поднятым столбом пыли и выбившихся из подушек перьев не появляется Тэхен, пригвождая их убийственным взглядом — Что за фигня? А ну-ка быстро всю пыль вынюхали отсюда. — Сейчас. Я там внизу пылесос видел, — Чимин кидается вниз, осторожно обходя Тэхена. — Все это время тут был пылесос? И ты заставлял меня подметать эти чертовы комнаты веником? — Чонгук говорит об одном, а думает совершенно о другом; о том, как ему идет косой пробор, как хорошо на нем сидит синяя рубашка, как красива эта родинка на кончике носа. Чонгук видит изучающий взгляд и на себе, и эта неловкая пауза, в которой они рассматривают друг друга, кажется, не закончится никогда. — Он хоть работает? — скептично разглядывает доисторический пылесос, игнорируя при этом взгляд напротив. — О! Сосет, — восторженно говорит Чонгук, когда тот включается. — В этой комнате сосет не только пылесос, — выдает вдруг Тэхен, и вся кровь Чонгука приливает к лицу. Вот так прямо. В лицо! Ну кто так делает? — Ну взял я одну конфету со стола, чего сразу на это указывать-то? — обижается Чимин, перекатывая во рту кислинку, и удаляется прочь, бросив на пол шнур от пылесоса. Чонгук чувствует, как становится пунцовым, когда понимает, что его поймали на крючок так ловко. Его-то мысли в совсем другое русло пошли. — А ты о чем подумал, Чонгук? — хитро улыбается он. — Перестань, — цедит Чон от унижения и стыда. — А что? — Я был пьян. — И только? — приближается Ким поближе. — А что, должна быть какая-то причина, чтобы отсосать разок? — А ты со всеми так? — выгибает бровь, закатывая рукава рубашки. — Эй! На что это ты намекаешь? — заводится он, стараясь не смотреть на загорелые руки с выпирающими венами. — Я еще ни разу до этого… — А как самочувствие? — вдруг спрашивает Тэхен. — Х-хорошо? — заикаясь, скорее спрашивает Чон, удивленный такой быстрой сменой темы разговора. — Ну вот. А бабуля говорила, что сосалки не помогают. Стоило только один раз… — Хватит, — почти что плача просит Чонгук, сгорая со стыда и бессилия. — Ты почему меня не остановил? У меня была причина, я был пьян, не знал, что делаю. — Не соглашусь, ты очень хорошо знал, что делать. И причин тебя останавливать у меня не было, — хриплым голосом продолжает мужчина, все надвигаясь на побледневшего Чонгука. — Да ты просто воспользовался моим положением, — кидается в сторону, чтобы между ними оказалась кровать. — Если бы я воспользовался тобой, малыш, ты бы стоять не смог. — Тогда остановил бы меня, — глотает вязкую слюну и еле стоит на ногах от откровенности слов Тэхена, где о виски бьется молоточком его «малыш», — почему не остановил? — Тебя послушать, покажется, будто тебе не понравилось. Хочешь убедиться в этом? — делает поспешные шаги и Чонгук, подпрыгнув, огибает кровать, не позволяя ему догнать себя. — Что? — округлив глаза, приподнимает брови так, что они вот-вот взлетят к небесам. — Продолжим то, на чем остановились вчера. — Не подходи! Я так и знал, что ты извращенец. Не подходи ко мне, я сказал, — обнимает себя за плечи, прячась, будто девица. — А что, есть какие-то точки, до которых мне дотрагиваться нельзя? — ухмыляется он с такого растерянного Чонгука, что так смешно пытается спрятаться. Таким он его еще ни разу не видел. — Зачем мне говорить о таком? Чтобы ты непременно там и тронул? — Значит, ты принимаешь тот факт, что я буду тебя трогать? — Тэхен, как зверь, что преследует свою добычу, ходит за ним беспрерывно медленными шагами. — Чонгук, лучше тебе сразу обозначить границы дозволенного. Поверь, потом я не смогу остановиться. — Я тебе карта что ли, что за точки, что за границы? — возмущается Чон, пока они наматывают круги вокруг кровати. Знакомый шум мотора заставляет их остановиться. Тэхен выглядывает в окно и видит красный Мазератти во дворе, к которому побежал Чонгук. «Как не вовремя» — думает он, нахмурив брови. А когда на шею Намджуна бросается Чонгук, как панда, зависая на нем, то сжимает кулаки и челюсть до скрипа зубов. Он и раньше видел, что Чонгук тактилен по отношению к другу, но почему-то сейчас это начало жутко выбешивать. Так и хочется оттащить его за шиворот и дать понять, что так обнимать он может только его. Да только таких прав на Чонгука у него пока что нет. — Чем больше думаю, тем больше с ума схожу, — чертыхнувшись и взглянув на букет ромашек, он тоже спускается вниз. — Вы вернулись раньше. Я так рад. Бабуля, — кидается Чонгук обнимать женщину, — дедуля, — сжимает в объятиях старика, что смотрит на него как на идиота. А ему плевать на эти взгляды, лишь бы они были рядом. — Как там отец? И почему вы вернулись раньше времени? — говорит Чонгук, раскачивая качели. Всячески игнорирует холодный взгляд медовых глаз, что кинули в их сторону, проходя мимо. — Хорошо. Сказал, пока не высовываться и не переживать о нем. Думаю, предвыборные формальности завершатся в скором времени в пользу твоего отца, — поглаживая волосы, говорит Намджун, — а вернулись раньше, потому что не было смысла лежать в больнице в выходные дни. — В глубине души я надеялся, что папа проиграет. Честно, зачем этот пост ему нужен? Зачем подвергать себя опасности ради места президента? Оно того совсем не стоит, — сложив ноги по-турецки, грустно говорит Чонгук. Он не хочет, чтобы отец пропадал вечно, как в прошлом году. Не хочет, чтобы охрана окружала его дом, не хочет наряжаться в костюмы на важных встречах, не хочет вспышки камер. Он просто хочет… Он хочет спокойной жизни. Он хочет плести венки из ромашек и сушить их, хочет набивать живот клубникой, хочет отомстить тому гусю, хочет за обе щеки уплетать бабушкину еду, хочет выполнять эти адские упражнения по утрам, хочет колкостями заставлять мрачнеть Тэхена… Тэхен… — Смотри, какой большой орел! — восклицание Намджуна выводит его из транса нахлынувших мыслей. А ухмылка Тэхена, напротив, заставляет залиться краской, припоминая другого «орла». — Я и побольше видал, — теперь ухмылка меркнет на лице мужчины и появляется на лице Чонгука, — даже погладить смог. — Что? Да где ты видел орла больше, чем этот? — приходит в негодование Ким. — А что? Мне нельзя на других орлов смотреть? — Нельзя. — С какой стати?! — заводится Чон, вставая с качели. — Какую роль играет этот орел, — тыкает в сторону пернатого, что невольно стал зачинщиком этой перепалки, — чтобы отказываться от всех других. Тэхен тяжело дышит, но молчит. — Вы чего? Это же просто птица, — удивленно хлопает глазами Намджун, глядя то на одного, то на другого. — Вот видишь, я о том же, — почти что шепотом отвечает на молчание Кима и уходит с Намджуном, решая помочь бабушке собрать гусей домой. Не успел он выйти за калитку, как в ту же секунду ломанулся обратно во двор. Он вообще-то не трус, но кто не испугается разъярённого и дышащего огнем гуся? Правильно, вот и Чонгуку ссыкотно от машины убийства, которая гонится за ним во второй раз. Опять на те же грабли, да по жопе. — Ай! — протяжно кричит он, когда тот больно кусает-таки за ногу, — ах ты, жопа скукоженная. Ну погоди, гусак пернатый, как я тебя на суп спущу, — хватает веник с порога, и, не рассчитав силы, с размаху падает на колени прямо перед гусем. Видит ад на коленках и чуть ли коньки не отбрасывает. Разодранная кожа зудит, щиплет, жгёт*. Терпит максимально, а слезы так и кипят в глазах. Ситуация повторяется, и чувство дежавю кроет Чонгука с головой; подоспевший Тэхен хватает шипящую птицу за шею и спускает ее за забором. На шум-гам прибегает бабушка, велит забрать Чонгука в дом, а сама бросается за бедным гусем. Чонгук на своих двоих заходит в дом и вздрагивает, когда Тэхен помогает ему. Хватает на руки и уверенно поднимается на второй этаж с совершенно несопротивляющимся Чонгуком на руках. — Аптечка есть? — тихонечко спрашивает. — Не такие уж мы и дикари, коими ты нас считаешь, — цокает Тэхен. — Конечно же, у нас есть аптечка, — и легонько сажает его на кровать. — Да тут целая поликлиника. Стадо слонов можно вылечить, — восклицает Чонгук на огромный контейнер с лекарствами. За осмотром препаратов Чонгук и не замечает, как Тэхен еле сдерживает смех, — и йод, который двести пятьдесят миллионов лет назад высох. Парень замирает, когда слышит бархатный смех Кима. Холодным безразличием так часто замыкалось его лицо, что было странно слышать его смех. Чонгук невольно сам улыбается, не услышав, как бутылек скользнув из рук, покатился под кровать. Встрепенувшись, он спускается на пол и в двусмысленной позе прогибается, на ощупь разыскивая беглеца. Совсем не догадываясь, насколько сильно Тэхен старается отвести взгляд от его задницы, что выставили подобным образом. Тэхен играет челюстью, толкает язык в щеку и гонит неуместные мысли из головы. — Достал, — сияет парень, пока Ким еле сдерживает порыв, чтобы не достать кое-что другое. — Садись быстрее, — подгоняет Чонгука и сам садится перед ним на корточки, чтобы тот не успел увидеть двусмысленный бугорок. Какого хрена он возбудился? Его мужчины не привлекали до того момента, пока не появился этот парень с безумно красивой улыбкой и до невозможности большими глазами. Только этот парень так сильно влияет на него. И лучше бы ему свалить из этой комнаты, пока не произошло непоправимое. — Болит? — спрашивает, обрабатывая ранки на коленях. — Жжет, — коротко говорит Чонгук и с ума сходит от воспроизводимых памятью ночных картин, где на месте Тэхена сидел он. Теребит тонкое покрывало и задерживает дыхание, когда он начинает дуть на раны. — Ну, вот и все, до свадьбы заживет, — говорит Ким, поглаживая пластырь и, заметив странный блеск в глазах Чонгука, смеется, догадываясь, о чем мог тот думать. — Перестань ухмыляться, — отпихивает его от себя и решительно, хоть и прихрамывая немного, спускается вниз. Ему надо спрятаться, обдумать все в тишине и спокойствии. И он знает одно такое местечко. Тэхен же с окна своей комнаты наблюдает за тем, как Чонгук поднимается прямиком в логово зверя. Он часто отдыхает там, хоть и душновато немного. Этот сеновал самое место для отдыха и не только. Аккуратно поднимается наверх и в голос смеется с боевой стойки Чонгука. — Прочь со священных земель, сатанюга! Где тут священная вода, я оплюю тебя ею! — Чонгук. — Не приближайся! — Чонгук, — властно говорит Тэхен, и парень на минуту замолкает. — Я не сделаю ничего из того, что ты не хочешь. — Говорит тот, кто предлагает непристойности, а потом гонится за мной, как маньяк. — Успокойся, — подходит ближе, цепляет подбородок и держит крепко, чтобы тот не вырывался. — Я просто поцелую тебя. — З-зачем? — произносит прямо в губы и цепенеет от ответа. — Ты мне нравишься. Будет неприятно, отодвинь. Вот так просто. Раз — и сказал об этом. А внутри Чонгука целый мир перевернулся, а пока Тэхен его сладко целовал, и вовсе произошли стремительные реформы. Поцелуй затягивает его, заставляет так же пылко отвечать, податливо раскрывать губы языку, что устанавливает свои порядки. Тэхен целуется восхитительно, так, как ни одна девушка до этого. Это совершенно новый уровень удовольствия. В этом нежном поцелуе укус в губу возвращает его в реальность. — Дикарь, — шепчет он, ощущая металлический привкус во рту. — Этому дикарю «люблю» вчера говорили именно эти губы, — большим пальцем гладит пухлую нижнюю губу и вновь целует властно. Прижимает Чонгука к стогу, где колючее сено впивается в кожу спины. Легкими поглаживаниями спускается к ягодицам парня и от души сминает их, мнет пальцами, искушает пылко и прижимает к себе. Отстранившись от покрасневших губ, Тэхен горячей дорожкой поцелуев спускается ниже, покрывая алебастровую кожу яркими засосами. Чонгук, переводя дыхание, цепляется за плечи Тэхена и, откинув голову назад, отдается чувствам, которые взбушевались в нем. Собственное тело окончательно его предало под жаркими ласками, моля, требуя близости. Не выдержав всего давления, что оказывал Тэхен своими прикосновениями, он гортанно застонал. Наслаждаясь собственническим запалом мужчины и никак не пытаясь сдерживать его, он просто решил насладиться этой близостью. Стоило Тэхену провести языком по соску, как он громко охнул; подумать только, насколько они чувствительны. Сжимает волосы Тэхена и, задрав ногу, прижимает ближе к себе, чувствуя его стояк своим. Даже от этого касания он готов кончить. Боже, как же ему хорошо! Тэхен без внимания не оставляет ни единую часть тела, целует, кусает, поглаживает, сминает кожу на грани боли. Ощущение кнута и пряника кружат ему голову. Чонгук вдруг обнаруживает, что оба они стоят в одном нижнем белье, настолько он растворился в этих касаниях, что остатки здравого смысла внутри начали в панике дребезжать, когда палец Тэхена закружился вокруг плотного кольца мышц. — Ох, — не закричал, а застонал он, когда палец, преодолев сопротивление, проталкивается внутрь. Чонгук неприятно морщится, мало приятного, когда выход, который вдруг стал входом, обрабатывают пальцем. Закрывает рот ладонью после проникновения второго пальца и мычит, когда Тэхен начинает массировать ими. Тэхен прилагает нечеловеческие усилия, чтобы не вставить ему сейчас же. Такой распаленный, открытый и такой красивый. Какой же все-таки Чонгук красивый. Как он мог до этого игнорировать этот факт?! Обезоруживающие искренние эмоции на его лице берут за душу. Сдавленные всхлипывания пробуждают немыслимый огонь желания, а опаляющее дыхание Чонгука за ухом распаляет желание, отчего член болезненно дергается. — Сейчас, Чонгук-и, потерпи еще немного, — Ким не хочет причинять ему боль, растягивает его долго, следя за каждой эмоцией на его лице. — Давай, засунь уже, — хрипло тянет Чонгук и смотрит такими темными от желания глазами, что Тэхен едва сдерживает в себе яростное желание вколачиваться в него. — Подожди секунду, — вынув пальцы, Тэхен приподнимается на носочки и достает со стога сена плотное одеяло, стелет его на сено, предварительно пару раз встряхнув. — Иди ко мне, ромашка. — Ромашка? — округляет глаза Чонгук. — Почему ромашка? — Ты такой же белоснежный и красивый. Тэхен совсем не любитель целоваться, но эти губы он готов целовать вечность. Такие сладкие, мягкие и до ужаса чувственные. — Букеты твоих рук дело? — разорвав поцелуй и позволяя Тэхену уложить его на одеяло, спрашивает Чонгук. — Все разговоры потом, — нависает Тэхен и покрывает лицо невесомыми поцелуями. Чонгук обнимает и ближе притягивает, скользит руками по спине и тянет вниз ненужный кусок ткани. Закрывает глаза от запоздалой стыдобы. — Прекрасный, красивый и такой колючий мальчик теперь застеснялся? — Все разговоры потом, — повторяет он слова мужчины и снимает с себя трусы, откидывая их к тэхеновым. Глаза Тэхена опасно блеснули, перевернув Чонгука, он приподнял его за живот, ставя в коленно-локтевую позицию. Раздвинул ягодицы руками и, медленно преодолевая сопротивление, давая привыкнуть к себе, начал проникать в тугое тело. Тэхен никогда подобного не ощущал, как узкие стенки сдавливают его член. То, насколько это идеально. Сладкие стоны Чонгука пленяют его не хуже крепкого самогона, а жаркая теснота внутри Чонгука просто лишает остатка разума. — Прогнись в спине еще немного, — жарко дышит на ухо Чонгука, и оба замирают. — Выполняйте это упражнение два раза в день, и спина не будет болеть! — доносится голос деда с низов сеновала. — Какое хорошее упражнение, — давится смехом Чонгук, чувствуя, как и Тэхен еле сдерживает себя, — дед знает толк в этом. — Тише ты, услышат, — шикает на младшего, медленно выходя из него, а сам начинает хрипеть от сдерживаемого смеха. Голос дедушки, который, видимо, напряг Намджуна, единственного, кого смог найти, все больше и больше отдаляется. Чонгук приподнимается и, повернувшись к Тэхену, садится на его колени, приподнимая зад и медленно сам насаживаясь на член. Больно, но терпимо. Тэхен придерживает его за ягодицы; то поднимая, то опуская, задавая комфортный двум новоявленным геям темп. Постепенно сила толчков усиливается. Звуки становятся громче, стоны все слаще. Тэхен двигается быстро и резко, заставляя Чонгука чуть ли не плакать от удовольствия. Чонгук жжет кожу плеч ноготками и, зажмурив глаза, со стоном кончает на живот Тэхена. Следом кончает и Тэхен, издав низкий утробный стон.🌼🌼🌼
Солнце сменялось Луной, ненависть любовью. Пока природа цвела и пахла, внутри Чонгука распускался свой сад. Ромашки, раскрыв белоснежные лепестки, шептали не только на подоконнике, но и в сердце Чонгука. Бабочки порхали в животе, глаза искрились счастьем, а тело изнывало от ожидания щекочущих мозолистых рук на себе. Они уединялись, как только представлялся удобный случай, и целовались долго. А по ночам, убедившись, что Намджун спит, Чонгук на цыпочках подкрадывался в комнату Тэхена и прыгал в его кровать, а затем и на нем, крепко сжимая губы и сдерживая стоны. Иногда они, забиваясь в дальний угол теплицы, долго болтали, а затем опять целовались. В руках Тэхена он плавился как воск свечи, превращаясь в любую форму, какую только пожелает этот самый красивый мужчина на свете. Чонгук как был счастьем наполнен, так и сомнениями переполнен. Но уверенность рождается от сомнений, более того, сомнения ведут к уверенности*. Он боится, что для Тэхена он лишь строптивый городской мальчик, которого тот смог усмирить. Боится быть использованным, ведь он к Тэхену со всей душой и сердцем. Но как только его глаза цепляют медовые глаза, полные желания, все сомнения исчезают. А когда он выбивает из него сдавленные стоны, то и вовсе забывает, кто он такой. — У тебя такой милый животик, — говорит в один день Тэхен, поглаживая большой шершавой ладонью его мягкий живот. — Как неприлично указывать на лишний вес, — дуется Чонгук, шлепнув по руке. — Где тут лишний вес? Все килограммы в этом теле принадлежат мне, и я люблю их все до каждого грамма, — целует живот, что Чонгук втянул смешно. — Вот куплю гантели… — Скорее тефтели, — смеется Тэхен, наблюдая спад энтузиазма в глазах Чонгука. — Ты всегда так делаешь. — Что? — Подкалываешь меня, — обиженно отворачивается. — Прости, просто ты так забавно морщишь носик, — поймав парня, Тэхен валит его на одеяло, что стало для них второй «кроватью». — Не морщу я ничего. — Вот так. Смотри, — пытается изобразить мимику Чонгука. — Выглядишь так, будто помрешь, — скептично смотрит на гримасу, что корчит Тэхен и перестает вырываться, окончательно сдаваясь. — Изображая обиженного, ты упустил важные слова, которые я давно хотел сказать тебе, — мягко улыбается, поцеловав родинку на боковине носа. — А что ты сказал? — призадумавшись, говорит он. — Вспоминай, Гук-и. — Мне лень. Говори, что ты там хотел мне сказать? — Ты ж моя ленивая жопка, — скользит руками по голой спине вниз, хватает ягодицы и мнет их, оставляя красные следы от пальцев. — Перестань сотрясать мой жирок, — смущаясь набранных килограммов, отодвигает он Тэхена. — Да нет тут никакого жира! — Вот вернусь домой, запишусь в зал и… В эту жаркую погоду, находясь под крепким телом мужчины, Чонгук почувствовал холод. Он поежился от ледяных глаз, которые начали буравить его. Проскользнувшее «домой» дало трещину в их недоговоренных отношениях. Они наслаждались друг другом, любили и тонули в этой любви. Но разговора о том, что делать, когда закончится срок пребывания Чонгука в деревне, не обговаривался. Они избегали этот неприятный разговор. И теперь сила этого самого «домой» обрушилась на них как неожиданный ливень, окатив холодной водой и вернув с небес на землю. Чонгук, сжимая губы и часто-часто моргая, смотрит, как Тэхен поднимается, натягивая трусы и собирая раскиданные вещи по сену. Так сильно хочется плакать, что сердце болит. — Чонгук! — слышится испуганный, на грани истерики, голос Пака. — Чимин, — шепчет Чонгук, тоже одеваясь в спешке. Спотыкаясь, бежит во двор, где сопротивляющегося Чимина тянет женщина, которая называет себя его матерью, махая перед ним скалкой. — Мама, я не хочу сидеть взаперти! Отпусти меня! — слезно просит он, отпираясь от матери. — Неблагодарная скотина! Кто тебя такого нерадивого вырастил? За что мне такое наказание? — замахивается она деревянной скалкой, как Чонгук вырывает из ее цепких рук Чимина и прячет его за спиной. — Вы что делаете? Вы хоть в курсе, что это уголовно наказуемо? — Наказуемо? Я его мать! — женщина бьет себя по груди и злобно смотрит то на Чонгука, то на сына, который выглядывает из-за спины Чона. — И как мать вы разрушаете его. — Тебе какое дело? Чего лезешь не в своё дело? — Это дело скоро станет моим, потому что я заберу его с собой. — Что? — одновременно восклицают мать с сыном. — Если он согласится, конечно, — добавляет тихо, заметив, как силуэт Тэхена скрывается за домом. — Он не поедет! — кричит, порываясь схватить сына за руку. — Это уже он сам решит, — произносит Чонгук и от удара скалкой по голове падает на землю. — Что тут происходит? — звучный и такой родной голос потрясает его. «Видать, сильно ударила, раз такое послышалось», — думает Чонгук. — Господин президент?! — хватается за сердце она, вслед за ней и соседи, что с самого начала наблюдали за этой перепалкой. — Папа? — изумленно смотрит в родное лицо, что встревоженно глядит на него. — Папа, — бросается в объятия и тяжело дышит, понимая, насколько сильно он соскучился. — Ты в порядке, сынок? — вытаскивает нагрудной платок из кармана пиджака и вытирает кровь с виска. — А с вами я поговорю позже! Вы его убить могли! Где Намджун? — цедит сквозь зубы. Женщина стоит, раскрыв от удивления рот, а любопытный народ расползается моментально. Наверное, по всей деревне разнесут эту новость. Ведь это деревня. Тут в одном конце чихнешь, в другом скажут, что сдох. — Я в порядке, пап. Ты как тут оказался? — Простите, господин президент, это все из-за меня! — Чимин падает перед Чоном-старшим в земном поклоне и дрожащим голосом продолжает. — Не сажайте маму в тюрьму. Посадите меня! — Так! Во-первых, встаньте, молодой человек. Чимин, я полагаю? — поднимает паренька с поклона и скептически смотрит на синяк под глазом. — Это ради него ты просил подсуетиться? — Да, это он, — отвечает Чонгук, параллельно высматривая, не видно ли где Тэхена. — Ты смог поговорить с Джином? Он увидел фотографии? — Да. Он, конечно, покритиковал фотографии. — Такой зануда! — закатывает глаза парень. — Но внешность Чимина ему понравилась. — Не такой уж и зануда, — виновато добавляет. — Вы не посадите маму в тюрьму? — Нет, если твоя мама не создаст проблем твоему отъезду, — говорит Чонгук и кидает взгляд на женщину, которая кивает головой. Одной проблемой стало меньше. — А ты зачем приехал? — Как зачем? Тебя забрать, конечно же! — удивленно говорит он, жестом указывая охране следовать за Чимином, который побежал собирать вещи. — Но… но ведь еще неделя впереди, — тихо проговаривает Чонгук. Слова даются с таким трудом, а мысли, что стали свинцовыми, придавливают его своим весом. Оглядывается по сторонам; это место стало для него таким родным, люди, что живут тут, стали такими дорогими сердцу. Особенно Тэхен. Сможет ли он жить без всего этого? А главное, без любимого дикаря? — Полагаю, нам есть, о чем поговорить? — говорит президент, обнимая сына за плечи и легонько подталкивая в дом. Бабушка чуть не грохнулась, когда увидела президента страны в своей маленькой кухне. Поклонилась ему, поставила чай с брусничными пирожками на стол, и на этой сладкой ноте Чонгук излил свою душу отцу. Тот кивал, призадумавшись. Спрашивал, интересовался и похлопывал по плечу сына. А затем встал, скрипнув ножками стула и спросил: — Ты уверен? — Да, — отвечает Чонгук, осознавая, что настолько сильно уверен он никогда и ни в чем не был. Провожает отца взглядом и давится куском пирожка, который он проглотил, даже не прожевав. Его мозги окончательно отказались функционировать. — Вы и есть тот самый Ким Тэхен, который заставлял моего сына батрачить в поле? — Президент Чон? — подпрыгнув от неожиданного баса за ухом, а далее и от самого человека, который стоит перед ним, Тэхен начинает отчаянно мотать головой, будто это привиделось ему. Но нет! Президент все так же стоит перед ним. — Вы и есть тот человек, который заставлял моего сына выполнять унизительную работу? — напирает он. — Чонгук ваш сын? Чонгук — сын президента? — Тэхен отшатывается назад от этой новости. Он, конечно, знал, что Чонгук из богатой семьи, но чтобы так! Даже в мыслях не было. — Запах земли с рук моего сына, а также блеск в его глазах дали мне понять всю правильность решения отправить его именно сюда, — призадумавшись, Чон трет подбородок костяшками пальцев. — Поэтому, перед тем как уехать, хотел сказать спасибо. Чем дальше продолжал президент, тем больше сникал Тэхен. Все его страхи начали подтверждаться один за другим. Если в нем и была крохотная надежда на то, что Чонгук останется с ним, то сейчас она полетела по полю, точно пух. Сын президента, выращенный в тепличных условиях, даже если тот выдержал несколько недель тут, не захочет жить до конца жизни в этих краях. Да и кто такой Тэхен, чтобы ради него отказываться от городской роскоши? Пожимая руку президента, разжимает руку, что держит тонкую связующую нить с Чонгуком. Это конец! Расстроенный событием, от которого так больно сжимается сердце, Тэхен поднимается в кабину трактора и сидит там, даже когда слышит зов Чонгука. Он не сможет попрощаться с ним, не сможет спокойно смотреть, как тот сядет в машину и уедет. Он просто переждет их отъезд. Глупо, но ничего с собой поделать он не может. Рвет лепестки ромашки, гадая, «любит» или «не любит», под крики Чонгука, что так долго его зовет и треснуто улыбается, когда остается последний лепесток. — Любит, — говорит он и жмякается лбом о клаксон трактора. Уже вечерело, когда Тэхен вышел из трактора и походкой сутулого старика потопал домой. Отсутствие Мазератти больно кольнуло в области груди. Игнорируя слова бабушки, он поднимается на второй этаж, заглядывает в комнату Чонгука, и зрачки его расширяются от увиденного. — Чонгук? Парень, что сидит на кровати, не может быть миражом. Ибо Тэхен окончательно сошел с ума. Чонгук встает и поворачивается к нему, сжимая в руках букет ромашек. — Чонгук, — подходит ближе к нему и смотрит так жадно, будто пытается взглядом его поглотить. — Я тоже люблю тебя, — говорит Чон, пока Тэхен собирает себя воедино. — Я вспомнил. — Ты не уехал, — шепчет Тэхен. — И не собирался. Тэхен дрожащими пальцами, будто спрашивая разрешения, касается его щек, заправляет прядь за ухо и, наклонившись к покусанным губам, целует нежно так, сладко. — Я люблю тебя, — дышит ему в губы. — Я тоже, Тэхен. Я тоже люблю тебя. — Ты не сказал, что ты сын президента, — вдруг говорит он, вспомнив встречу с Чоном-старшим. — А ты не спрашивал, — слышится в ответ. — Мы так мало знаем друг о друге. — Так ведь впереди вся жизнь, — мягко улыбается Чонгук, поставив букет в вазу. — А ты готов провести со мной целую жизнь? — спрашивает Тэхен, выжидательно смотря на застывшего Чонгука. — Это похоже на предложение руки и сердца. Тэхен подходит ближе к Чонгуку, вытаскивает из букета полевых цветов одну ромашку, сооружает из нее кривое кольцо и протягивает ему. — Так ты готов быть со мной вечно? — Да, — слышится сразу же, и самодельное кольцо скользит на безымянный палец Чонгука, который смотрит на колечко как на самое дорогое украшение в мире. Бабочки, что до этого летали в животе, теперь поселились в сердце Чонгука. Он широко улыбается, когда Тэхен затягивает в объятия. Чонгук никогда и никого в своей жизни так крепко не обнимал, как Тэхена. И ромашка на пальце тихонько шепчет, что…Любовь не причиняет боль!