Встреча

Лето, август. - Пап, нам еще далеко? - На год повзрослевший, но такой же неугомонный Юрка ерзал на сидении отцовской волги. "Ласточка" - ласково звал ее отец, с такой теплой в глаз. Казалось, что ее он любил ее гораздо больше остальных членов семьи. От того мама всегда хмурилась, и морщась то ли от досады, то ли от того, что правда обижалась, складывала руки на груди, показательно отворачиваясь. После этого уже привычно слышался отцовский гогот, а после тяжелые шаги, и мерзкой хриплое: "- Да я же пошутил, дорогая, ты чего?". Противное, странное подобие улыбки в это время не сходило с его лица не на секунду, хотелось ударить по нему со всей силы. За то, что обижал маму, за то, что отвратно шутил и просто вел себя по свински. Но, когда приходило время стать серьезным, она прекращал. Ухмылка пропадала с лица, и он, будто совсем другой человек говорил с гнетом и злостью, а не привычной придурью. Вот и сейчас, вместо обычно смешка и мягкого: "Скоро, мелкий" - Он услышал колкое молчание и поднял непонимающие глаза на строгое лицо отца. - До куда, говоришь подбросить? - Серьезный тон не менялся, лицо тоже смягчаться не думало. - До ВДНХА я же говорил, пап. Меня там встретят, не волнуйся, - Руки непроизвольно сложились в замок, он начал перебирать пальцы один за другим. - Я знаю, что тебя встретят. - Голос стал жестче, а скорость с которой они ехали возросла. - Ага, Володя, я тебе про него говорил, - Он тяжело сглотнул ком в горле и продолжил говорить, - Заберешь меня в 8? Ответа не последовало и парень напрягся. Все, что он помнит оставшуюся дорогу - это нагнетающая обстановка в машине и тяжелое дыхание отца. Казалось он пыхтит точно разъяренный бык. До последнего он не понимал причину его поведения. Путь кончился и вот впереди уже ворота парка. - Убирайся в комнате тщательнее, я не хочу видеть пидорские письма в комнате моего нормального сына. Нормального! - Руки крепко сжимают руль, пальцы уже полностью побелели, и казалось, что они вот-вот треснут, хотя может первым все-таки сдастся руль под ними, - Слышал, что я сказал? Я твоему Володе мозги маузером вышибу, а еще хуже в партию все донесу. У вас есть время до 6, не позже. - Дверь машины громко хлопнула, но для Конева шлепок прозвучал отдаленно, хоть и ударил по ушам. Перед глазами все плыло, очень тошнило и сводило желудок. Ноги тряслись и подкашивались, все конечности сделались точно самый холодный уголок Оймякона. Слёзы подступили к горлу, стали душить, но он сдержался — не заплакал, во рту появился железный вкус крови из-за раскусанных щек. Лицо горело так, как будто ему дали огромную пощечину. Неизвестно сколько бы он так стоял, если бы его не окликнула высокая, дородная женщина с пухлыми губами. Она напоминала нелепую матрешку, или ее подобие. - Эй, ты чего там встал, помочь чем-то? - Все было протараторено на одном дыхании поэтому она сделал выдох прямо в лицо Юре. Он поморщившись пришел в себя: - Все хорошо, спасибо. Я жду, - Он помедлил, - Своего друга. - Я пойду, спасибо. - На ватных ногах он направился вперед, к воротам. Он вовсе не сосредотачивал зрение на чем-то, не давали подступающие слезы. Поэтому когда он уперся лбом в фигуру выше него сантиметров на 7 тело рефлекторно дернулось назад. Избежать чужих рук не получилось, обвив его сзади, фигура положила свою голову на плече Конева. Юрка было хотел возразить, но знакомый запах ударил в нос. Это Володя, его Володя. Будто по команде он обхватил его в ответ, вжимаясь со всех сил. Самым страшным на планете сейчас казалось - разорвать эти объятия. - Юрочка, - Послышался ничуть не изменившийся голос. Именно его так не хватало Юре целый год, именно без него он не мог свободно вздохнуть, не мог избавиться от постоянного гнетущего чувства. Одно Володино:"- Юрочка", - и все проходило, вот бы слышать его постоянно, вот бы никогда не отпускать. И тут тишину разорвало такое сладостное, но колкое: "- Тебе нужно меня отпустить", - Со смешком муркнул Володя, невесомо касаясь губами виска Юры. Так, чтобы никто не заметил, но Конев ощутил. Отстранившись лучезарное лицо Давыдова тут же сменилось маской испуга. Вот он, его Юрочка, выросший и слегка изменившийся, стоит перед ним и трясется, глотая слезы. - Т-ты чего, Конев? - Комсомолец берет его за локтевой сустав и подтягивает к себе, заставляя взглянуть в глаза. Это делает хуже обоим. Глаза полные слез стали совсем голубыми - подобны небу в самые ясные дни. А другие напротив - карие, были наполнены страхом и непониманием. "Он испугался меня? Я зря его обнял? Опоздал? В чем провинился?" - Я тебя люблю, Володь, - Корявая, выдавленная улыбка появляется на лице младшего. Но, от этого слова не становятся менее искренними. - Я тоже тебя очень люблю, - Он прилегает к чужому, желанному телу свои. Слишком долго он был лишен этого, - Чудо, почему ты плачешь? - Ловкие, длинные пальцы стирают слезу со щеки. А после мягкая, слегка прохладная рука касается лица любимого. - Мой отец увидел твои письма, - Неохотно поднимая глаза он устремился взглядом в Володины, ждя ответа. Он как никогда хотел, чтобы старший собрал всю свою сообразительность и решил эту ситуацию, но тот просто неподвижно стоял. - Я знал, что это ошибка, прости меня, я все испортил. - Рука мягко соскальзывает со щеки младшего. Лучше бы он тогда не отвечал взаимностью юному пионеру. Лучше бы оба забыли об этой глупой влюбленности, тем более Юрка. Он испортил его. Запачкал непорочный белый лист грязной, отравляющей краской. Таких как он никогда не поймут, не примут. Он навсегда останется изгоем, даже его единственное желание не может быть исполнено. Слишком велика плата за жизнь с любимым человеком, проще быть одному. Не портить ребенка и не пятнать его будущее. - Такие как я – люди неправильные. Мы с тобой уже говорили об этом, я не могу быть с тобой. Не важно кем - другом, или кем-то больше. Я не смогу отпустить тебя, да я и не хочу, ты сам знаешь. - Теперь он даже не смотрит в его сторону, не может. Он знает, что там, прямо перед ним сидит его любимый мальчишка, наверняка смешно насупившись и из последних сил сдерживая слезы. Да он и сам сдержался как мог. Не так представлялась им их встреча после года разлуки, не того они оба хотели. Они не хотели просто сидеть несколько часов друг напротив друга ничтожно всхлипывая, не в силах сказать что-либо друг-другу. Не хотели беспорядочно водить руками друг по другу, лаская дрожащие тела. И больше всего не хотели целоваться перед последним взглядом и таким колким:"- Я тебя никогда не забуду". Хотя нет, они хотели, и не просто хотели а жаждали. Они жили этими мыслями, каждый день давался проще, зная, что дома тебя будет ждать лист с бумагой, по которому ты можешь рассказать обо всем наболевшем. Сейчас это и вправду был последний раз, когда они виделись. Володя отдал Юре свою кепку, в которую младший беспорядочно прорыдал всю дорогу до Львова под тяжелые вздохи отца и неловкие: - Да найдешь ты себе еще бабу. Он не хотел искать никакую бабу, он не хотел ничего, кроме того, как снова заглянуть в те прекрасные, карие глаза. Погладить те уложенные, слегка вьющиеся волосы. Коснуться светлой, мягкой кожи, за которой так усердно ухаживали. Получить ответ на письмо, любой, даже самый короткий. Даже краткое "отстань" было бы лучше тишины. Но вот, спустя пару месяцев тишины, Юра все-таки получил письмо.

***

Дорогой Юрочка, здравствуй. У меня все хорошо, но я больше не напишу. Прости меня дурака, что так поступил с тобой. Я правда не достоин тебя, твоего волнения и внимания. Не грусти и не плачь из-за меня. Так заляпать прекрасного, юного парня было моим самым худшим решением. Но, честно сказать я ни о чем не жалею. Я до сих пор очень тебя люблю, забыть у меня не получится, поэтому, поступим иначе. Юра, если ты читаешь это, то меня, наверное уже нет в живых Прощай, мой дорогой Юрчка

Дальше все как в тумане и Юра снова лежал в обнимку со всей охапкой писем и кепкой Володи, которого он больше никогда не увидит, никогда не забудет.