Не отпускай

Юнги тупит взгляд в кружку с давно успевшим остыть американо, уходя мыслями глубоко в себя и не находя в себе ни сил, ни желания выныривать из этой пучины. От одного вида тёмно-коричневого бодрящего напитка хотелось извергнуть всё содержимое желудка наружу, хоть парень и не ел ничего последние два дня. Стресс сказывается, не иначе. Нет. Мину на это всё плевать с высокой колокольни, ему буквально нет дела до того, что прямо сейчас он разваливается на части. У него всё отлично. Лучше и не бывает. Из единственной полноценной комнаты в квартире доносится шорох, и Юнги всей душой надеется, что младший просто ворочается во сне. Оттягивать неизбежное – практически самое любимое занятие. Тихий стон и звук хрустнувших суставов. Разминается после долгого сна в неудобной позе. Шатен аккуратно стягивает со спинки мягкого стула чёрный свитшот и старается накинуть его на себя неторопливо, что выходит из рук вон плохо. Поправляет выбившиеся пряди и прочищает горло, взяв в руки кружку. – Уже уходишь? – Почти. Брюнет хмыкает, и в этой усмешке Мин, кажется, слышит нотки самодовольства. Растрёпанные тёмные волосы больше напоминали птичье гнездо, нежели что-то внятное. Широкий вырез безразмерной белой футболки обнажал тонкие ключицы и красные крапинки на шее (их было заметно, только если присмотреться как следует, и Юнги, чёрт возьми, присматривался), напоминавшие о том, о чём не следовало. Руки спрятаны в карманах серых домашних штанов. Прекрасное зрелище, вероятно. Если бы Юнги не хотел вышвырнуть всё это из своей жизни, вырезать старым отцовским ножом из памяти, разодрать до неузнаваемости и не вспоминать никогда. – Не замёрз? – Хосок внаглую проходит вглубь комнаты, бросает короткий взгляд в сторону открытого окна, краем глаза замечает, как старший поджимает под себя ноги. Конечно, замёрз. Только не признается в этом и под страхом смерти. Брюнет облокачивается на серую дверцу холодильника, отливающую металлическим блеском, и выжидающе смотрит на старшего, доставая из кармана штанов потрёпанную пачку вишнёвого чапмана. В какой-то момент курить в квартире стало нормой. Юнги оборачивается, пару секунд оценивающе смотрит на причину вопроса и, безразлично возвращаясь к разглядыванию содержимого кружки, не отвечает. Совсем. Когда всё зашло так далеко? Шатен не смог бы дать точного ответа, даже если бы очень сильно хотел. Чон разочарованно выдыхает, и Мин слышит характерный звук захлопывающегося окна и поворачивающейся оконной ручки. На кухне всё ощутимее пахнет сигаретным дымом. Хосок делает очередную затяжку и пристально следит за тем, как старший старательно делает вид, что в остывшем американо есть что-то чрезмерно интересное. Слегка щурится от летящего в глаза дыма и сдерживает проскальзывающую местами ухмылку. Всё-таки это так забавно. То, как Юнги пытается убежать от всего, чего пока не способен понять. Чон знает хёна как облупленного, как бы тот ни старался себя скрыть. Брюнет и сам бы с радостью сбежал от разрывающей грудь ноющей боли, от каждой навязчивой мысли, въедающейся в мозг, от бесконечного самокопания и не дающих покоя фантазий. Хосок и сам порядком устал от самоистязания, накатывающего с новой силой от всплывающих воспоминаний и в особенности от вида зажавшегося старшего, избегающего банального пересечения взглядами. Чёртов Мин Юнги, чёртова дружба длиною почти во всю жизнь. Почему нельзя перечеркнуть всё, скомкать и сжечь, как неудавшуюся поэму? Будь в этой жизни всё хотя бы капельку проще... Младший тушит не докуренную и до половины сигарету, безуспешно пытаясь разогнать лёгкую дымку в комнате, замечает, как дёргается чужой силуэт от треска надломанного подоконника, и слабо улыбается. – Юнги. Хосок кладёт ладонь на тонкое плечо и, не находя ответа в действиях хёна, разворачивает знакомое до боли лицо к себе, слабо коснувшись подбородка холодными кончиками пальцев. Аккуратные губы осторожно накрывают губы Юнги, и парень всеми силами пытается скрыть нахлынувшую дрожь по всему телу. Слегка морщится от неприятного запаха сигарет, но забывает про него почти сразу же, ощутив привкус сладкого фильтра. Отвечает на поцелуй, с опаской зарываясь в тёмные волосы на чужом затылке. Он знает, к чему это всё приведёт, но в который раз позволяет себе дать слабину. Хотя бы немного. Отталкивает от себя дикое желание утонуть в чужих объятиях, сжимая короткие волосы чуть сильнее, притянуть ближе и окончательно пропасть в ощущении близости настолько интимной, что жар растекается по всему телу сразу, разбудив стаю мурашек на пояснице. Нет, Юнги этого совсем не хочет. Ему противна одна только мысль, ему тошно от каждого трепетного касания (которое он готов вдыхать вместо кислорода). Перечеркнуть, скомкать, сжечь. Мин тихо стонет в поцелуй, когда тонкие пальцы младшего сильнее сжимают хрупкое плечо. Бледная рука обхватывает чужое лицо, и шатен насильно отстраняется, заглядывая в непонимающие карие глаза. В этом омуте правда хочется утонуть. Один раз и окончательно. – Не надо. Коктейль из треснувшего окончательно самоконтроля, обиды и желания разнести всю эту ненавистную одноушку к херам. Изрезать обои, всё постельное бельё, выкинуть всю посуду на пол, слыша характерный звон, опрокинуть все стулья. Разрушить всё, что смогло бы напомнить о том, о чём так сильно хотелось забыть. Старший стыдливо отводит взгляд, вяло убирая ладонь с щеки Хосока, и изворотливо проскальзывает между брюнетом и стулом, твёрдо намереваясь уйти навсегда. Не оглядываясь на взрыв, как во всех крутых боевиках. «Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь. Спроси, почему. Назови моё имя. Останови. Пожалуйста». Но Чон упорно молчал, наблюдая, как хён скрывается в темноте коридора. Юнги находит до боли жалким и смешным то, как он сам тянет время, возясь с одеждой. Нарочито долго завязывает шнурки на чёрных высоких конверсах и поправляет рукав свитшота под тонкой курткой. Борется с желанием в последний раз заглянуть в ненавистную кухню, попрощаться (и остаться здесь на последующую жизнь), и закрывает за собой входную дверь. Хосок сжимает край стола так сильно, что белеют фаланги, и кусает внутреннюю сторону щеки, не сводя взгляда с кружки с нетронутым американо и сдерживая подступившие к глазам слёзы, когда слышит хлопнувшую дверь. Перечеркнуть, скомкать и кинуть в огонь, ожидая, пока всё содержимое неудавшейся поэмы не превратится в пепел. Если бы Чон Хосок сказал хоть слово, Юнги бы остался. Если бы Хосок подал голос, Юнги бы в последний раз дал слабину и добровольно сломался. Если бы только Хосок сделал то, о чём его просят (неважно, что не вслух), Мин Юнги бы самовольно проиграл эту войну. Совсем не греющее, но ослепляющее октябрьское солнце, мокрый асфальт и прохладный ветер. Шатен запрокидывает голову назад, истерически улыбается и качает головой. Он сам всё разрушил. Трёт переносицу, до боли надавливая на неё большим и указательным пальцами, сдерживая желание закричать во всё горло. Он сам сжёг за собой мосты. Он собственнолично решил отправить всё по пизде. Оглядывается вокруг, тихо смеётся и достаёт ключи от машины из правого кармана куртки. Сжимает руль в руках, кусая нижнюю губу, и бьёт по нему ладонями, почти не сдерживаясь. Он сам всё испортил.