Мимолётное прикосновение к твоему миру

      В какой-то страшный момент кажется, что бояться сильнее уже не получится. Но это лишь до тех пор, пока ты не встречаешь тот самый страх, который въедается под кожу колючими иголками, холодит каждый позвонок мурашками, ядом растворяется в крови и набатом головной боли стучит где-то в голове. И вот тогда ты понимаешь, что тебе и правда страшно. И начинаешь шептать молитвы лишь о том, чтобы это всё закончилось. Немедленно. И никогда больше не повторялось.       Раньше я думала, что такие глубинные описания страха встречаются лишь на книжных страницах, но теперь поняла, что это совсем не так. Потому что испытала весь ужас на себе, так что потом ещё добрых несколько дней не могла спокойно анализировать произошедшее.

***

      Когда мы бежали по метро к ближайшему вагону, я не думала, честно говоря, что мы успеем. Потому что слишком отставала от остальных Оливия, слишком сильно хромал Джейкоб и слишком спотыкался Гораций. Но вслух в таких случаях опасения не высказывают, потому что боевой дух и без того был уже хуже некуда. И всё-таки чувствовалось, что в нашем отчаянном «марш-броске» чересчур уж много этого «слишком», упомянутого мною в мыслях вскользь…       Но даже мне не приходило в голову, что гнавшиеся за нами твари начнут стрелять. Нет, они, конечно, отморозки, но я полагала, что мы нужны им живыми. Может быть. Только вот, стрельбу они всё-таки открыли. И как-то слишком оперативно сориентировались. Нас заталкивали в вагон, хотя мы и сопротивлялись. Я тоже вырывалась изо всех сил, но возможно не так отчаянно как Эмма. Почему? Стыдно признаться, но осознание бесполезности такой схватки затмило всё остальное. Если бы мы предприняли ещё несколько попыток удрать, то нас бы просто прикончили. И бежать я не пыталась, даже не пыталась помочь тем из своих товарищей, кто пробовал улизнуть. Но зато я не давала тварям-солдатам даже близко приблизиться к Оливии, а также убеждала её не заплакать. И говорю это не для оправдания своего возможного промедления, а потому что почти не привыкла врать.       Грубый тычок в спину — я ставлю одну ногу на подножку, чтобы вскочить в вагон. В висках стучит собственная кровь. Ещё один толчок — на этот раз в спину шедших за мной Еноха и малышки Оливии — мне приходится перенести вес тела вперёд, чтобы они не натолкнулись на меня. Перед своим лицом вижу только силуэт Хью, который уже находится внутри… А потом раздаётся жутко громкий звук. Сначала кажется, что весь мир разом ожил в звуковом плане, чтобы потом оглохнуть навечно. Лишь на мгновение я успеваю повернуть голову, чтобы увидеть, что Бронвин оттаскивает Близнецов друг от друга, специально, чтобы они звуковой волной от их криков смели и оглушили всё что ни есть вокруг, а затем… Толчка от твари уже не следует, но равновесие я всё-таки теряю. И так как стояла на подножке одной ногой, то шлёпнуться очень легко. Боль от падения пронзает одновременно подвёрнутую ногу и живот, которым ударилась, и я вскрикиваю, но этого из-за мощнейшего звукового шума не слышно вовсе.       Наверное, мне было бы суждено упасть окончательно, и неизвестно, чтобы тогда было, но Енох не теряется в самый последний момент — его невысокий рост ему помогает, потому что он способен использовать всю силу в одном рывке — чем сейчас и пользуется, пихая меня вперёд…       Ногу пронзает невыносимая боль, но зато я чувствую, что почти в вагоне. Кое-как пытаюсь проползти вперёд на четвереньках. Замечаю, что руки дрожат и со злостью скрежещу зубами. За моей спиной происходит суматоха, даже различимы выстрелы, но я не успеваю повернуть голову. Чьи-то пальцы буквально хватают меня за ткань кофты, рывком подтягивая вперёд и лишая надобности двигаться самой.       Нос улавливает знакомый запах, а прямо перед глазами пляшут ворсинки свитера…       Мне бы обернуться, понять, что дальше…увидеть возможную гибель, ставших мне близкими людей, в конце концов! Но всё, что я могу — это ойкнуть при попытке поджать под себя ногу. Звуки в мир ещё не вернулись, как и наш слух, но мой вид говорит сам за себя. Может быть всё и не так плохо, но…       Резкие выкрики сменяют собой воющую звуковую волну. Твари. Щёлкают затворы автоматов. Мы все под прицелом. Джейкоба с Эммой боковым зрением не разглядеть, но я вовсе их не осуждаю, если в суматохе им удалось сбежать. В отличии скажем, от меня.       Двери вагона закрываются с привычным для меня шорохом, что-то проговаривает механический голос, но для меня все эти наблюдения обрываются ровно тогда, когда кто-то из наших конвоиров заставляет подняться на ноги. А сделать-то этого я как раз не могу.       Слух возвращается внезапно и первое, что я слышу — собственный глухой вскрик, когда меня рывком заставляют принять вертикальное положение. Что удаётся мне сделать всего на пару секунд, прежде чем начинается моё медленное оседание обратно на пол. Судя по грубым крикам, я прогневала тварей своей очевидной недееспособностью, но мне ничего не остаётся, кроме как продолжать «изображать» вполне себе реальную немощь. Дуло пистолета направлено мне прямо в затылок. А я лишь думаю о том, что где-то в этом же вагоне есть мисс Королёк, которую друзья так долго разыскивали, а ещё о том, что очень не хочется, чтоб от ужаса плакала Оливия, когда прогремит выстрел.       Но ничего не гремит, ни у кого нет повода плакать — не знаю, что именно происходит, но чьи-то руки подтягивают меня очень близко к своему обладателю, в свитер которого я утыкаюсь носом, а сзади раздаются какие-то приглушённые ругательства. Только через секунду понимаю, что у самого уха жужжит, скрытая от посторонних глаз пчёлка, а руки её хозяина не просто прижимают к себе, но не дают упасть, заставляют держаться на ногах.       С трудом поднимаю на него глаза. Сказать что-либо страшно: за малейший шум застрелят тут же, но уголки губ подрагивают, словно в нервном тике, а в пересохшем горле что-то едва ли не клокочет.       Он только что спас меня. Не дал упасть. Чтобы… Чтобы не была слабой, не была обузой. Чтоб была живой.       Мой взгляд полон немой благодарности, а в уголках глаз скапливаются слёзы. Как же мне страшно! И это неприятнейшее в мире чувство возрастает по нарастающей, по мере того, как поезд набирает скорость. Не знаю, что было бы при других обстоятельствах, но при этих я, уткнувшись носом в тёмный от грязи свитер Хью, даю себе возможность покориться страху. Вроде получается. Но главное не забыть, что моё время на возвращение себе хотя бы маски самообладания — буквально несколько станций…       Не раз за свою жизнь замечала, что в критические моменты мозг, словно в качестве некоего блага, подбрасывает воспоминания, которые пробуждают в нас эмоции, помогая отогнать страх. И ведь при других обстоятельствах человек бы даже и не подумал выуживать это воспоминание из своей памяти, а тут…       Тоже самое происходит и со мной. Реальность, в которой нас куда-то везут безжалостные твари, становится невыносимой. Слышу шум в ушах, но его источник найти не получается, и спустя несколько секунд понимаю, что шумит у меня в голове. Также ощущаю, как снова начинают подрагивать колени, но неимоверным усилием не даю себе даже помыслить о том, чтобы начать сползать на пол. Хью близко. Так близко, что я могу вдыхать его запах, пользуясь ситуацией и не испытывая никакой неловкости. И я вдыхаю, дышу им, прижимаюсь щекой к потемневшей от не отстиранной грязи ткани свитера, и мне кажется, что мелкие ворсинки, из которых он состоит лечат мне ранку, образовавшуюся на коже.       Наверное, именно потому что Хью Апистон рядом пришедшее в голову воспоминание сосредоточено на нём.       Тот факт, что у Горация хватило денег на то, чтоб выкупить весь вагон быстро перестал быть для нас удивительным, после того, как он сообщил, что эти деньги — сбережения мисс Сапсан, которые он успел спасти давным-давно. Енох в привычной манере хмыкнул, награждая Сомнассона уничижающим взглядом, и сказал, что тот мог всего этого не рассказывать, чтобы хоть немного сохранить интригу. Тиранить мгновенно обидевшегося Горация я, конечно, не стала и даже отвесила некроманту шуточный подзатыльник (думаю, не стоит удивляться, если каким-нибудь утром проснусь, обнаружив на своей подушке одну из его марионеток, с садистким видом пытающуюся остричь мои волосы), но в глубине души была с ним согласна.       Теперь весь вагон был в нашем полном распоряжении, и мы разбрелись по нему в разные стороны, сойдясь вместе лишь для того, чтобы отужинать. Причём увидев количество заказанных блюд я поняла, что заказ делал О’Коннор, а по широко открытым глазам Эммы, уставившейся на совсем сникшего Горация поняла, что нам и денег-то может не хватить, чтобы за всё это расплатиться.       Едва только восхитительные запахи достигли нас, как у всех тут же стало наблюдаться заметное оживление. Воздух наполнился болтовнёй и смехом. Впрочем, для полноты компании не хватало двух человек. Но я сильно сомневалась, что тревожить мило воркующих между собой Эмму и Джейкоба — хорошая идея.       Саму же меня очень клонило в сон. Все треволнения последних дней с потрясающей быстротой обрушились на меня, вынуждая глаза буквально слипаться, а ноги подкашиваться. Поэтому, найдя укромное и никем не занятое купе, я села там, прислонившись лбом к прохладному, но слегка исцарапанному оконному стеклу, и постаралась расслабиться. Но удивительное дело: чем больше я стремилась задремать — тем больше сон отходил на задний план, а на первый выходили мысли. Не радужные мысли, раздирающие меня изнутри.       У всех, решительно у всех моих друзей, помимо миссии по нахождению мисс Королёк и спасению мисс Сапсан совершенно точно была гарантия вполне спокойной жизни. Но не у меня. Только не у меня. Да, я охотно согласилась им помочь, потому что они стали мне по-настоящему близки все до одного, но вот уверенности в дальнейших планах и завтрашнем дне у меня не было вовсе. Моя странность, хоть и имела обыкновение чем-нибудь себя выдать, но всё же позволяла какое-то время жить в обычном мире. И я этого хотела. Наверное, это дико. Потому что там, в этом самом мире, моя странность стала причиной гибели моих родителей. Знаю, что диковато. Но вся моя прошлая жизнь была примерно такой как у Джейкоба, и единственной ниточкой, напоминавшей о маме с папой. Мне физически нужно было ходить по тем улицам, по которым ходили они, дышать тем же воздухом, которым дышали они.       Я понимала, что моей вины в их гибели нет, а если и есть, то она только в том, что вовремя не убежала. Но опять же — из-за того, что не могла их бросить. Как долго пыталась я избавиться от чувства вины! Душила его в себе как могла, но ничего не помогало. Мама и папа, наверное, посоветовали бы мне жить там, где безопасно… Но теперь их не было, а моя жизнь была перечёркнута безвозвратно.       Не помню, сколько просидела так. Только помню, что в какой-то момент, повернув голову поняла, что не одна. В пустом купе нас было двое. Ну, трое, если считать пчёлку, летающую под потолком.       Никогда я особо не была против чужого общества, даже иногда оно помогало мне в тяжёлые моменты справиться с излишним приступом внутреннего самобичевания… но не теперь. Сама не пойму, почему. Ну не был для меня Хью Апистон тем человеком, с которым удобно и легко вспоминать прошлое!       В купе было уже темно, потому что, придя сюда я не заботилась об освещении. Наоборот, искала темноты. Вот только в темноте мои терзания делались почти материальными. И об этом я как-то умудрилась позабыть.       Хью сел рядом со мной. Молчал, не говорил ни слова, ничем не докучал, но… но почему-то именно при нём моё самообладание решило дать трещину. И чтобы не выдать себя надтреснутым голосом, я решила тоже молчать. Ещё и нарочито отвернулась к окну, стирая тыльной стороной ладони слёзы. Слёзы боли, слёзы усталости, отчаяния, смятения.       Неожиданно рядом с моей головой кто-то зажужжал, а через мгновение я ощутила как пчёлка Генри совсем как ласковый кот потёрлась мохнатым бочком о мою щёку, прежде чем усесться на плечо. Улыбка против воли промелькнула на лице. — Спасибо тебе, Генри, — тихо произнесла я, не заботясь о том, что говорю с насекомым. — Он всегда такой добрый? — чтобы разбавить чем-то молчание, уточнила. — Нет. Только если кому-то действительно очень плохо, — ответил из полумрака Апистон. Я вздохнула. — Ну тогда, малыш Генри, ты обратился по адресу.       И мы опять замолчали. А у меня в такт движению поезда почему-то кружилась голова, а ещё мокрые дорожки слёз на щеках никак не хотели просыхать. — Зачем ты здесь? Вокруг полно свободных купе, — мне нужно было разговаривать, чтобы не чувствовать как медленно исчезаю в пучине собственного горя. — Хотя знаешь, не отвечай, не надо. Терпеть не могу жалость. — Считаешь, что я поэтому сейчас здесь? Потому что жалею тебя, Кристина? — он произнёс моё собственное впервые за много дней сам и почему-то в его устах оно звучало так правильно, как и должно было звучать. — Ну а какое ещё может быть объяснение? — устало откликнулась я, резким движением смахивая прядку волос с лица. — Может мне тоже плохо, — глухо ответил он.       А я вдруг замерла, догадавшись. Ну конечно! Хью было больно оттого, что все словно бы позабыли про Фиону, а он был одинок. Всё это время мы все думали о своих проблемах, а он ещё и о ней. — Прости, Хью, я… просто не догадалась, — как-то совсем робко говорю я, позабыв всё своё немногое раздражение. — Если нужно побыть в одиночестве, то ты говори, мне несложно уйти. Но он покачал головой. — Ничего, не ты одна забыла про Фиону. Хотя это не значит, что мне от этого приятно. — Конечно. Я понимаю, — кивнула я. Мне думалось, что мы и дальше будем просто молча сидеть, но Апистон вдруг предложил: — Покажи свою странность. Я едва не поперхнулась воздухом. Он что, действительно этого хочет? Правда просит меня об этом? — Ладно… кхм… Сейчас, — кашлянув, чтобы прочистить горло ответила я.       Собственно, сконцентрироваться было нетрудно. И через мгновение на моих руках уже образовался крупный фиолетово-синий шар разряженного электричества. Именно электричества, а не света и я могу создавать его если хочу сама, а не забирать из каких-то источников.       Запахло почти сразу озоном. Ещё не поняла, почему этот запах всегда ощущается, когда я применяю свой дар, но я с этим точно разберусь. По правде сказать, ещё не изучила всё то, что умею, но надеюсь, что время на это ещё будет.       Яркое мерцание заполнило собой всё пространство, а я удовлетворённо улыбнулась, смотря на дело своих рук. И мне даже в голову не пришло, что это свечение кто-то может увидеть: сейчас это было не важно. Генри слетел с моего плеча, громко жужжа что-то, надеюсь, одобрительное. А я молчала, чувствуя, что мои комментарии могут всё лишь испортить.       В какой-то момент я перестала контролировать свои эмоции и очнулась лишь тогда, когда подняв взгляд увидела, что яркие потоки «подсвеченного» электричества изобразили в темноте лица. Два лица. Два портрета. И даже несмотря на периодические сбои и неровность этих потоков, можно было увидеть без труда, что люди эти улыбаются. Неведомая сила сдавила мне грудную клетку, глаза защипало от слёз, а стук моего сердца набатом отдавался в ушах. И это заставляло меня сходить с ума от боли утраты. Я долго держала её в себе, но оказалось, она и не думала меня покинуть.       Холодная ладонь сжала мою собственную. Я вздрогнула, не ожидав прикосновения. И тотчас потоки электричества исчезли без следа, растворяясь в воздухе, который мгновенно сгустился. Я продолжала сидеть, и не стесняясь плакала, смахивая временами слёзы. А Хью неожиданно потянул меня на себя — и я просто уткнулась лицом ему в грудь, не прекращая уже почти рыдать. Такое изменившееся ко мне, в лучшую сторону, отношение Апистона было удивительным, но придать этому значение мешал порушенный эмоциональный фон. И всё, что я могла — это прижаться сильнее к единственному человеку, который, вопреки всем законам логики, как никто другой понимал меня. — С-спасибо т-тебе за это… — запинаясь из-за всхлипов произнесла я. Хью ничего мне не ответил, он даже сильно-то и не обнимал, но его еле ощутимых прикосновений было достаточно, чтобы скоро незаметно провалиться в сон… — Выходите, живо! Живо, кому говорю! — резкий и командный голос твари, подхваченный остальными его мерзкими сородичами, заставляет меня будто очнуться.       Воспоминания были спасением, но сейчас они уже не реальны. Мы в плену. В плену у наших злейших врагов. Куда нас привезли никто не знает. А ещё — я не могу наступать на ногу. Цепь неприятных обстоятельств какая-то!..       Пинками и тычками нас куда-то гонят, а я так вцепляюсь в руку Хью, что возможно делаю ему больно. Но не могу отпустить, потому что иначе упаду. И ещё потому что без его элементарного прикосновения мне станет слишком страшно, чтобы казаться сильной. Может, все мы кажемся сильными лишь потому что у всех нас есть те, кто позволяют нам не быть слабыми? Может «смелости» — как такового понятия, вовсе не существует?..       Несмотря на многочисленные угрозы наших конвоиров я всё равно потихоньку верчу головой туда-сюда, чтобы убедиться, что все мои друзья более или менее в порядке. Да, вроде так и есть… Не хватает только Джейкоба с Эммой, но оно и к лучшему.       Какой-то из тварей с силой ударяет Бронвин по лицу, подскочив буквально за считанные секунды, только за то, что она остановилась, чтобы поддержать Оливию, которая еле плелась на онемевших от страха ножках. Я морщусь, словно удар пришёлся по мне, и мне самой хочется плакать глядя на заплаканное личико Элефанты. Наверное, именно так начинаешь прочувствовать всё сама, когда обретаешь истинных друзей? При таком раскладе их боль становится твоею?..       Честно говоря, очень плохо помню куда нас вели и где мы проходили. Сознание было затуманено. Страх держал в тонусе, но одновременно и парализовывал, заставляя находится в каком-то трансе. Звуки то притуплялись, то снова обретали силу, вокруг смотреть не хотелось совершенно. Так мы и шли — угрюмые, подавленные, молчаливые. А твари подгоняли нас с перекошенными от восторга лицами наблюдая за тем, как нам тяжело и страшно.       Сознание окончательно вернулось ко мне, когда тварь с каким-то воплем (смысла которого я не поняла) рванула меня на себя, заставляя выпустить ладонь Хью. Вот тогда-то мне и стало страшно. А ещё и очень тяжело, потому что не на кого было даже чуть-чуть опереться и тяжесть распределялась равномерно на обе ноги, что приводило к сильной боли. Но скрежетнув зубами и собрав все силы, я смогла устоять, и тут же начала искать взглядом Апистона. И нашла. Оказалось, что нас всех собрали в кучку в каком-то коридоре и, видимо, теперь собирались куда-то уводить по отдельности.       Оливия заревела в голос, а Брантли как обычно, закрыв малышку собой, приняла на себя удар, не предназначавшийся ей изначально. Гораций вот-вот готов был упасть в обморок. Енох и не думал плакать, но каждая чёрточка на его убийственно серьёзном личике была напряжена. Лица Милларда я видеть не могла, но предполагала, что и ему очень страшно.       Что до меня, то я испытала почти животный ужас, когда меня толкнули в сторону какого-то коридора. В глазах застыли слёзы, но я решила, что если буду плакать, то в самом конце — за миг до гибели — и не при тварях. Мой взгляд заметался от одного знакомого лица или силуэта к другому… И я вдруг поняла: или сейчас или уже никогда.       Не знаю, наверное, это был какой-то дикий порыв, а может мне просто нужно было оставить для себя и внутри себя какие-то воспоминания, хоть что-нибудь.       И я рванулась. Рванулась вперёд так быстро и неожиданно, что даже твари кругом растерялись. Ноги благо, двигались быстрее чем мой мозг успевал рационально подумать о последствиях. Взгляд чётко до боли выхватил знакомую высокую фигуру…       А спустя секунду я уже оказалась рядом с Хью и поцеловала его. Губы у Апистона были потрескавшиеся как и мои собственные, но горячие, а ещё мягкие. Я ожидала всего чего угодно, но совсем не того, что он ответит, поэтому когда это случилось, то мысленно едва не закричала от чистой и открытой радости. Сзади что-то пробормотал неразборчивое, но язвительное О’Коннор и кажется, радостно вскрикнула, на мгновение позабыв про ужасы, Оливия…       Я же, привстав на цыпочки обвила руками шею Хью, пытаясь на кратчайший миг запомнить его таким. Совсем другим. Таким, каким знали его остальные подопечные мисс Сапсан, но не знала я — способным на эмоции, живым. Я успела лишь в одном движении провести ладонью по его плечу и ощутить его пальцы, коснувшиеся почти незаметно моей спины…       А потом подоспевшая тварь рванула меня назад, затем ударив ногой и заставив скорчится на земле.       Меня били. Было больно, но думаю, друзьям смотреть на это было тяжелее чем мне — терпеть. Бронвин, прорвавшись ко мне ударила одну из тварей со всей силы — так что тот отлетел в другой конец коридора, а Хью ногой пнул другую тварь, которая находилась ближе к нему. Едва меня перестали бить, как я рвано выдохнула. Каждый вздох отдавался адской болью, в местах ударов. Мне хотелось слишком многого: вскочить, помочь друзьям, защитить их от ярости разъярённых их поведением тварей. Но у всех есть предел их возможностей. И всё, что мне оставалось — это, с трудом перекатившись на бок, вдыхать и выдыхать, как в кошмарном сне наблюдая, как твари осыпают пинками и проклятиями тех, кто был мне так дорог.       И чувство беспомощности отравляло.       Меня уже не вели, а скорее, тащили к камере, в которой мне предстояло провести, видимо, жалкий остаток своей некогда довольно неплохо начавшейся жизни. Идти после побоев, да ещё и с больной ногой я физически не могла и, хвала Птице, твари кажется, наконец-то до этого додумались. Незнание того, что происходит с моими друзьями отнимало желание жить, но сознание меня пока не покидало.       Пол в камере был холодный и сырой, но не грязный. Ожидать своей участи было мучительно. И чтобы спрятаться от всего этого я свернулась клубочком, подтянув колени к подбородку. Болело всё, начиная с ног и заканчивая свежим порезом на щеке. Но думать об этом не хотелось совершенно. Да и какая разница?! Всё равно ведь скоро прикончат.       Я лежала, воскрешая в памяти момент своего безумства. Все те эмоции и прикосновения, которые успела ощутить в тот момент. И было и сладко, и как-то горько. Быть может, у меня был бы шанс на счастье, но времени…времени мне никто не дал. Да и Хью любил одну Фиону, это я точно знала. И от этого знания делалось больно, а во рту появлялся привкус слёз.       И всё же, я не жалела. И дай мне кто возможность отмотать время назад — я бы поступила точно также. Ведь никакой ужас и никакая боль не могли заглушить воспоминания о долгом и почти пьянящем поцелуе, который, несомненно, стоил отбитых напрочь сапожищами тварей рёбер и боли в порезанной ими же щеке! И прикасалась я не только к самому по себе Хью, но и к его внутреннему миру, его эмоциям. Мимолётно, но прикасалась.       Когда нас, по выражению тварей, вели «познакомиться с нашим новым господином», то никто не сомневался, что он нас убьёт. И все о чём-то жалели, а кто-то едва заметно всхлипывал. Я плелась быстро как могла, но благо, на меня никто внимания не обращал.       Оливия сумела проскользнуть поближе к Еноху и что-то зашептать ему на ухо, прежде чем тихонечко зареветь, размазывая слёзы. И некромант, эмоциональный фон которого всегда оставлял желать лучшего, на этот раз повёл себя не типично: с серьёзным видом кивнул девчушке головой, даже слабо улыбнулся, а потом, кое-как вывернув руки в цепях, сжал её ладошку своей… Не знаю, о чём они едва слышно переговаривались, но у меня от этой картины защемило сердце.       Знакомый запах ударил в нос, и я тут же позабыла про левитирующую девочку и воскресителя мёртвых. Хью снова оказался рядом со мной. И от этого было и хорошо, и больно. Мой порыв был ведь важен только лишь для меня: сам-то Апистон любил Фиону. Тогда зачем ответил на мой поцелуй? Мысли метались и путались, но осознание того, что я всегда буду на втором месте после Фионы убивало. Я физически чувствовала внутреннее опустошение…       Какую-то из дверей впереди заклинило, несколько тварей бросились их открывать, ругаясь на чём свет стоит. Внимание на наших персонах несколько ослабло. И в этот момент я почувствовала еле различимое прикосновение к своей руке. Повернула голову, молчаливо и вопросительно глядя. По коже бежали мурашки. Мы все были в цепях и как именно Хью смог до меня дотронуться — вопрос ещё тот. Но для меня это не имело значения. Имело значение то, что мне хотелось раствориться даже в этом крохотном моменте, хотелось не думать о том, что я ненужная и вторая.       А Хью вдруг поднял руки немного выше, его пальцы скользнули по моему запястью, плечу…а потом коснулись щеки. И я замерла, забыв как дышать. Если бы не неполадки с дверью, то наше движение уже бы заметили, но к счастью, твари не многофункциональные существа и умеют делать только что-то одно. И то криво.       Моё сердце выпрыгивало из груди, дыхание прерывалось, но я заставила себя поднять голову чуть вверх. Твари вероятно разбили Апистону его очки, потому что впервые я не видела их на нём. И могла сейчас глядеть прямо в тёмные, но необыкновенно притягательные глаза.       Ни о каком разговоре не могло быть и речи. Но я была этому рада. Что бы я ему сказала? Извиняться бы не стала, а от вопросов с моей стороны загадок бы не убавилось…       Словно почувствовав мои внутренние метания, Хью вдруг провёл пальцами вверх до моей скулы, а потом коснулся снова щеки и подбородка, при этом продолжая смотреть мне прямо в глаза. Столько неожиданной нежности выдавало одно это прикосновение! Всей этой гаммы эмоций никогда не получится выразить словами. А нужно ли?       В ответ, я сжала его пальцы с невероятной силой, стараясь скрыть улыбку, которая всё равно расползалась по лицу. С дверью удалось разобраться и она отворилась. Я тут же отдёрнула руку, опустив взгляд и старательно делая вид, что ничего не происходит. Всё ещё было страшно до дрожи, но почему-то невероятно легко. Словно камень с души свалился.       Нас продолжали вести вперёд, я молила про себя Джейкоба с Эммой, чтобы они поспешили, если собираются нам чем-то помочь, а кроме того, почти невесомо касалась своим запястьем, закованным в цепи, запястья Хью. Снова прикасалась к нему и его невероятному миру, понять который до конца было невозможно. И он не возражал…