Обещай мне, хён

Чимин выпускает дым из легких и, хотя этого толком не видно, Чонгук по какой-то причине на все 120% уверен, что сразу же после этого блондин стряхнул пепел с тлеющей сигареты. Чон отчетливо помнит, что в прошлый вторник старший клятвенно обещал бросить курить, но почему-то уже в субботу всё вернулось на круги своя. Не то чтобы Пак совсем не пытался, просто… (очень быстро сдался?) Черная футболка младшего на Чимине сидит хоть и мешковато, но чертовски привлекательно. На этой мысли Чонгук ловил себя каждый раз, стоило хёну появиться в таком виде. И почему-то эта мысль застревала в голове так прочно, словно вонзалась острым наконечником прямо под черепную коробку, куда-то между мозговых извилин. Пак слегка трясётся от холода, упрямо продолжая стоять напротив открытого нараспашку окна, и Чонгук почти моментально ощущает неприятный холодок, расстилающийся по полу. (вот ведь… всё из-за сигарет, стоит, мёрзнет) Брюнет нарочно щёлкает кнопкой включения чайника чуть громче, давая старшему понять, что успел нарушить его одиночество. Пак поворачивает голову на звук, сдерживает улыбку и делает самую долгую затяжку. Последнюю. Тушит окурок в пепельнице, оставляя его там же, разворачивается теперь всем телом и наконец позволяет себе слегка сонную улыбку. Чонгук достаёт две прозрачные кружки из ящика над раковиной, уже машинально ищет глазами банку с кофе, потому что по утрам Чимин пьёт только его, после этого тянется за своим чаем. Старается как можно тише размешать сахар в обеих кружках, добавляя в кофе молоко. Ровно столько, сколько нужно. Уже машинально. Чимин усаживается на мягкий стул, стоящий ближе к окну, продолжая следить за тем, как брюнет возится с «завтраком», если так можно назвать кофе и пару овсяных печенек. Невольно улыбается, и Чонгук буквально чувствует спиной эту улыбку. – Bon appetit, – Чон аккуратно ставит кружку с горячим кофе около блондина, заглядывая ему в глаза, не имея ни сил, ни желания прятать огоньки тепла и нежной любви в собственных. Улыбается, подавляет желание поцеловать хёна в лоб, чтобы не казаться слишком слащавым, и садится напротив. Чимин выходит из спальни уже переодевшийся, бросает на младшего мимолётный взгляд и проходит дальше по коридору, к входной двери и соседствующей с ней полкой для одежды. Достаёт сверху свою любимую чёрную кепку, поправляет волосы, чтобы те не примялись как-то не так, и, ещё не обувшись, подкрадывается к сонно моющему посуду Чонгуку, обхватывает руками со спины и нежно касается губами чужой шеи, получая практически мгновенную реакцию. Чон неосознанно наклоняет голову вбок, рассчитывая получить чуть больше, но Пак отстраняется с лёгким смешком, невесомо гладя брюнета по плечу. – Вечером, солнце, всё будет вечером. – Его бы ещё дождаться, – жалуется младший, вызывая очередную улыбку на губах блондина. Где-то в районе грудной клетки всё внутри готово вот-вот разорваться от ноющей, пульсирующей боли, щекочущей лёгкие. Хочется либо задохнуться, либо выкорчевать все органы, чтобы болеть было нечему. Конечно, Чонгуку было бы в разы легче знать, что этот недуг можно вылечить, пропить недельный курс таблеток и забыть. Только вот воспоминания таблетками не вылечишь, и даже внутривенные инъекции не помогут. Потому что Пак обещал, что придёт, дал немую клятву, что вернётся. Дал ложную надежду на то, что у них будет всё хорошо. Но разве можно его в этом винить? Одному дьяволу было известно, кто попадёт под машину прямо на пешеходном переходе. Чью окровавленную чёрную кепку найдут в пяти метрах от уже бездыханного тела. Чон обхватывает руками колени, пытаясь найти хоть в чём-то спасательный круг, впивается пальцами в кожу, оставляя следы ногтей на ней. Плачет, словно вредный ребёнок, и ненавидит себя за это в сто, нет, в тысячу раз сильнее. Чимин дал немое обещание, что вернётся домой тем апрельским вечером. И он это обещание не сдержал.