Порочность

Она будет плавиться в аду. Вообще-то Одри ни капли не верующая. Дешёвое распятие с Иисусом, что нацепила ей когда-то на шею мать осталось лежать на краю раковины в захолустном отеле, кажется, в Сан-Франциско. С ним же там оказались брошены и последние сомнения насчёт собственной религиозности. Вот только более подходящего слова не сыщешь — греховность. Одри пропускает его через себя, когда взгляд Куффена задерживается на ней больше дозволенного. А она дозволяет. Сама под его глаза шею подставляет, этим вечером ещё нецелованные, идеально накрашенные губы. Ей только дай повод — подойдёт. Дотронется. Бросит будто невзначай что-нибудь двусмысленное. И повод находится. — Разогнать этих стилистов криворуких к чертям собачьим, — выражает она своё показное недовольство, поправляя ему волосы. — Разгоните, — спокойно отзывается Лука, щурясь на бьющие лучи софитов. — Так и сделаю, — мрачно обещает Одри. — И тех, кто ставит свет с ними заодно. Лука обращает к ней искорками заигравший взор. — И фотографов? — Да, возможно. Он усмехается мягко. — Тогда останемся только мы вдвоём. Выпрямляя ворот рубашки, Одри на мгновение оставляет пальцы на его ключице. — Звучит заманчиво, не так ли? Они остаются вдвоём, но не потому что Одри воплощает в реальность свои угрозы. А потому что Лука спрашивает, что она делает после работы.

*

Его квартира находится в вежливом отдалении от центра. За окнами клубится ночь, разнося смех празднующих окончание пятницы гуляк. Андре на её сообщение о том, что она задержится, отсылает череду нелепых, пахнущих старостью, смайликов. Одри неожиданно не трогает привычное раздражение. Она не задерживается на своём муже мыслями дольше нужного. Он превращается в далёкую точку, к которой нынешняя Одри не имеет никакого отношения. Взгляд соскакивает с голых стен на стоящую в углу гитару. Это кажется весьма очевидным — Лука похож на человека, который любит музыку больше, чем рядовой обыватель. И всё-таки сердце тяжелеет на пару грамм: насколько же они далеки друг от друга. Одри знает все его выгодные ракурсы, и как лучше поставить свет, она знает, что у него безупречное чувство ритма, и поэтому его никогда не стыдно отправить на подиум. Но она понятия не имеет, чего он боится, о чём мечтает, сколько ложек сахара кладёт в кофе и кладёт ли вообще, какая шутка заставит его рассмеяться и что может заставить его расплакаться. — Песни пишешь? — она спрашивает будто невзначай, чтобы ненароком не выдать того, насколько сильно ей интересно. — Когда-нибудь я выпущу целый альбом. Он кидает это небрежно, мол, пустяки. Ничего важного. Одри вспоминает, как нашла его. В вязких огнях ночного клуба. — Ты слишком красив, чтобы быть официантом. Ей пришлось сказать это ему трижды, прежде чем он всё-таки принял из её рук визитку. — Ты оставляла много чаевых, я чувствовал себя обязанным, — говорил Лука позже. Одри глядит на него сквозь завесь воспоминаний и сигаретного дыма. В груди тлеет тоска. Она не влюблена в него. Просто он — это ластик, что стирает годы, прошедшие от её молодости. Рядом с Лукой ей вновь чуть больше двадцати. Только нет нужды ютиться по чужим комнатам и грязным мотелям, мир не пугает недосказанностью, но и не вызывает того трепета. Просто Одри одинаково взволнована, совсем как раньше. Ей хочется глупо хихикать и рисовать помадой на окне сердечки. Но она не влюблена. — О чём думаешь? — Лука берёт её за свободную от сигареты ладонь. Бережно гладит, ждёт ответа. Проскакивает мысль, полная облегчения, что в комнате тусклое освещение, а снаружи ночь. Не видно, что руки у неё вовсе не как у двадцатилетней. Глупая мысль. Одри высвобождает ладонь из его чутких пальцев и жмёт плечом. — Тебе там не место, вот о чём я думаю, — она выпускает дым в его лицо, на котором уже собралась озадаченность, — как и остальным. Модельный бизнес недалеко ушёл от проституции. Всё та же продажа тел. — Кто-то же должен щеголять перед камерами, — с улыбкой заявляет Лука. — Кто-то должен, — соглашается Буржуа и выбрасывает окурок в окно. Потом всё это становится неважным. Когда Куффен наклоняется к ней за поцелуем. Его рука скользит по спине, находя дурацкую застёжку платья на пояснице. Былые мысли скатываются по выровненной поверхности куда-то в бездну. Одри задумывается, когда Лука легко поднимает её на руки, — результат ли это чёртовой диеты или его руки лишь на вид такие хрупкие. Но и это до смешного оказывается ненужным и пустым. Какая к чёрту разница? Её тело плавится, горячо пульсирует и отзывчиво выгибается навстречу. Она не боится обжечься, в ответной ласке распаляясь беззастенчиво. И срывается то на крик, то на шёпот. Утром она подумает о том, что этому, вероятно, стоит положить конец. Не желает помнить, что обещает это себе всякий раз. Луке с ней просто, ведь она не требует ни нежных, долгих чувств, ни привязанности. Лишь кормится его молодостью, пьёт её как целебный эликсир. Плацебо перед страхом морщин и немощи. Всё это из памяти выветривается, когда их тела сплетаются до того тесно, что уже и не различить, где чья рука. Лука осыпает её комплиментами вперемешку с поцелуями. Одри, вероятно, уже горит в том самом аду. Купается в осознании собственной порочности. И ей это нравится.