look ahead, Jeanbo

      Жан до невозможного сосредоточен и спокоен – так он думает. Наморщив нос и стараясь не выдавать каких-либо эмоций, с небывалой дотошностью изучает мутно-белый потолок ровно до тех пор, пока Микаса не склоняется к его лицу. Она близка настолько, что можно без стыда вдыхать её запах – неуловимый аромат свежести, исходящий от мраморной тонкой кожи. К горлу подкатывает ком, а сложенные на животе ладони начинают потеть.       Глубокий вдох – медленный выдох.       Аккерман ловко вертит в руках кисть для макияжа и, прищурившись, примеряется к палитре теней, подбирая наиболее подходящий под цвет глаз Жана оттенок. Про себя она отмечает, что радужка у него необычная – по краям насыщенно-каряя, словно дубовая кора, а ближе к зрачку янтарная, как будто светящаяся изнутри. Поначалу Кирштайн упорно отводит взгляд, не позволяя Микасе изучать его, но после сдаётся, потому что сам не в силах не смотреть на Микасу.       Горячий воздух в комнате прекращает всяческую циркуляцию, а закатное солнце постепенно приглушает все краски, золотым фильтром ложась на окружающие предметы. Вот слегка обшарпанный стол, вот светлый деревянный шкаф, вот кресло-груша, бесформенно растёкшееся на полу. Вот кровать, заправленная каким-то девчачьим постельным, на которой лежит неподвижный Жан. Сверху него сидит Микаса в одной лишь юбке, сетчатых колготках и бюстгальтере. Где-то позади притаился Йегер, и Жан готов поклясться, что тот сейчас по-скотски ухмыляется.       Кирштайн думает о том, как ему удалось попасть в такое положение.       Изначально они втроём собирались пойти в кино. Договорились встретиться у Аккерман, которая жила одна в комнате студенческой общаги, чему завидовал Жан, делящий своё личное пространство с незамолкающим ни на секунду Конни. Кирштайн пришёл пораньше, надеясь провести время с Микасой наедине (даже надел парадную майку с рубашкой, ага). Эрен же знал это и заблаговременно завалился к подруге, намереваясь обломать Жана, что, судя по приветственному жановскому «блядь», у него получилось. Стрелки циферблата отображали четверть седьмого – до сеанса оставалась пара часов – а на улице по-прежнему стояла жара, и никому не хотелось выбираться на верную смерть от городской духоты. Бессмысленно залипать в телефон наскучило уже после пятнадцати минут молчания, которое, кстати, было редкостью в те моменты, когда Жан и Эрен находились рядом.       Протяжно зевая и переводя взгляд с Жана на Микасу, Йегер сползает с кровати на пол, так же ползком добирается до тумбочки, долго копошится там и, наконец, достаёт колоду карт, которую сам же оставил здесь чёрт знает когда.       — Ну что, на желание? — Эрен кидает карты в сторону Кирштайна и почти попадает тому в растрёпанную макушку.       — Чего-о-о? — Жан даже не злится: ему настолько лень думать и предпринимать какие-то действия. Да и вообще существовать сегодня крайне тяжело, хочется лишь растечься в мешковатом пуфике.       — Давай раздавай уже. Или есть какие-то другие предложения?       — С чего это я раздавать должен?       — Да с того, что ты дурак и вечно мне проигрываешь, — заигрывая, Йегер широко улыбается и падает на постель рядом с Микасой. Хрустит всем телом, тянет шею, изгибается словно дикий кот. Майка его задирается, и Жан невольно останавливает взгляд на выпирающих тазовых костях Эрена, как будто для того и ёрзающего по кровати. Тем временем обнимая свои колени и сложив на них голову, Аккерман наблюдает за искрами недовольства в карих глазах.       — Придурок, я не ведусь на твои детские провокации, — Жан отплёвывается, нарочито серьёзно вздёргивает подбородок, всем своим видом показывая, что эти манипуляции ему абсолютно по барабану. Конечно, на деле всё обстоит иначе.       — Мне кажется, что это неплохая идея, — Микаса подаёт голос и пристально всматривается раздражённое лицо Жана, который не вправе отказать ей. К тому же так не хочется упускать шанс одержать победу над Эреном и лишний раз унизить его.       Да, именно с этого всё и началось.       Жан проигрывает первым, постепенно закипает от негодования и настораживается, когда Эрен оставляет своё желание на потом. Затем, на удивление двух юношей, позиции сдаёт Микаса. Третий кон – ничья.       — Какого чёрта?! Ты, картёжник недоделанный, ладно меня дуришь, но Микасу-то за что? — не вставая с насиженного места, Кирштайн пинает Эрена, который отвечает ему тем же. Так они и валяют дурака: раскидывают ноги, пытаются врезать друг другу по заднице, рычат друг на друга. Ничего серьёзного, лишь будничная недо-ненависть, без которой каждому жилось бы слишком уныло.       — Всё нормально, Жан, — Микаса прячет прядь своих волос (самых прекрасных за всю историю человечества, по мнению Жана) за ухо, — сильные побеждают, слабые проигрывают – таков закон этого мира.       Эрен и Жан всегда испытывали некоторую неловкость, когда Микаса вот так серьёзно говорила о чём-то, задумчиво смотря в никуда. Именно поэтому две пары глаз уставились на Аккерман, которая погодя сбавляет напряжённость момента лёгкой улыбкой. Микасе нравится наблюдать за этой парочкой, с которыми можно чувствовать себя живой. Нравится быть рядом с ними – такими разными, но ценными одновременно. Нравится ощущать свою важность для каждого из них, и видеть то, как они дороги друг для друга, пускай и не пытаются это признавать. По крайней мере, Жан уж точно упорствует в отрицании этого факта.       — Жанчик, ты такой красивый, — Йегер хватает друга за ногу, и словно издеваясь, начинает массировать её.       — Сам такой же, — парировав на автомате, Кирштайн на мгновение провисает, — то есть заткнись и выкладывай уже свои желания. И ногу мою отпусти, эй!       Если быть до конца честным, то Эрен, правда, считает Жана привлекательным. Если быть честным вдвойне, то Жан не хочет терять приятное ощущение цепких пальцев, разминающих уставшую стопу.       — Ага, спасибо. А ты сейчас сделаешь мейкап и будешь ещё прекраснее, — брюнет кивком указывает на колоду, затем озаряет пространство озорной улыбкой, — выполняй.       — А что мне делать? — графитно-серые глаза смотрят предельно внимательно, отчего Эрен теряется. Сначала он хотел загадать поцелуй Микасы, который она подарила бы Жану. Затем поймал себя с поличным – внутри проскользнула тень ревности. К кому? К Микасе или, что ещё хуже, к Жану?       По факту Эрен просто не хотел быть выкинутым за борт. Он знал, что Кирштайн небезразличен Аккерман – видел, как она на парах невзначай касается его руки, прося передать ручку или ещё какое-то учебное барахло, которого у неё и так было достаточно. А Жан, как всем известно, уже несколько лет пускал на неё слюни. А ещё Эрен знал, что между ними троими была какая-то странная связь: дружба, юношеское влечение, пристальные взгляды и желание телесного контакта, которое каждый боялся проявлять. Они вместе засыпали на вечеринках и, изображая бессознательное состояние, закидывали друг на друга руки-ноги, а после по очереди удивлялись, как такое вообще произошло. Вместе шатались по магазинам: Жан звал в примерочную и Микасу, и Эрена, обосновывая это тем, что ему нужен непредвзятый взгляд на его задницу в новых джинсах. Вместе прогуливали учёбу, ходили по барам, вместе делали всё – даже стряхивали с одежды несуществующие соринки, лишний раз ища повода коснуться чужого плеча.       — Я… Я не знаю, — Эрен пожимает плечами, — сделай то, что ты давно хотела, но на что никак не могла решиться.       Йегер полагается на волю случая в надежде, что это неловкое напряжение, которое они делят на троих уже чёрт знает сколько времени, разрешится само собой.       Тишину в комнате прерывает лишь неровный шум старого вентилятора от которого, по сути, не было никакого толку. Кирштайн уверен в том, что более бредового желания ни для него, ни для Микасы, придумать невозможно.       — Жарко, — Аккерман смахивает капли пота, проводя тыльной стороной ладони по лбу. Затем встаёт и направляется к шкафу, что-то недолго там ищет, а после выглядывает из-за светлой дверцы, держа в руках прямоугольную бордовую коробочку, — Жан, я помогу тебе.       — Э-эй, Микаса, мы же не будем плясать под дудку этого приду… — Жан замолкает, заворожённо вглядываясь в Микасу, скинувшую с себя плотную чёрную футболку. Моргает несколько раз, спустя секунду переводит взгляд на Эрена – хочет удостовериться в том, что это не мерещится ему одному – и щёлкает пальцами, типа, не пялься, кретин.       — Я же говорю, жара неимоверная.       Удивление, на мгновение застывшее на лице Эрена, быстро сменяется полуулыбкой, и нутро его заполняется редкой дрожью. Он хлопает по краю кровати, приглашая Жана на своё место. Тот лишь взглядом показывает, какой же Йегер козёл.       — Да-да, можешь даже не начинать ворчать, все и так всё поняли. Но, знаешь, карточный долг — дело святое. Или ты струсил?       — Ещё чего! — Жан подрывается с места, с грохотом падает в объятия свежей постели и замирает, словно неподвижная мумия. Обещания не вестись на провокации этого кретина, данные самому себе, в который раз обращаются прахом. Но Кирштайн не может (или не хочет) прекращать эту игру. Поначалу из-за упрямства. После из-за извращённой привычки быть рядом – это не давало умереть со скуки в таком предсказуемом и душном мире. Помимо прочего, Жан любил внимание Микасы, которое она уделяла им двоим в моменты очередных перепалок. Прямо как сейчас: девушка мягко улыбалась, а её оголённые плечи заливал свет уходящего солнца.       Жан возвращается из своих раздумий, когда Аккерман полностью опускается на него, а её сильные бёдра прижимают бока юноши, не давая тому вырваться. Он ощущает, как раскалённое тело бросает в холодный пот, и ему кажется, что вся неловкость происходящего свалилась лишь на его бедную голову. Микаса доброжелательна и спокойна, Эрен – заинтересован и доволен. Его рука уверенно скользит по скулам Жана, задерживается на покрытом щетиной подбородке, останавливается на шее, мягко и уверенно удерживая её. Жану щекотно – глаз касается пушистая кисточка, отчего он решает опустить веки.       Кирштайн не знает, что заставляет его дышать так, как будто он астматик, выкуривший блок крепких дедовских сигарет: то ли ноги Микасы, обтянутые в чёрную сетку, под которую буквально до трясучки хочется нырнуть пальцами, а после пробежаться по светлой коже; то ли прикосновения Эрена, на которые по традиции Жан должен был взорваться, презрительно выругаться, смачно вмазать ему в нос, и поймать чужое горячее дыхание на своей щеке, подкидывающее сомнение в своей гетеросексуальности.       В случае с Аккерман, что уж греха таить, Жан представлял подобные картины не один раз – прячась под одеялом и сдерживая сдавленные стоны в надежде, что Конни не застанет его за дрочкой. Жану даже было стыдно, что такое высокое чувство, которое он испытывал к Микасе, выливается (в прямом смысле слова) в очередную бессонную ночь, полную мечтаний не только о счастливой семейной жизни.       С Йегером было сложнее. Во всём. С каждой дракой, неминуемо ведущей к бессмысленному катанию по полу, как будто для того и затеянной, чтобы максимально сократить дистанцию, да прислониться друг к другу горячими лбами, щеками, животами. С каждой игрой в гляделки в душевой после физры, а-ля, если ты гей, то первым засмущаешься и отведешь взгляд от моего члена. А если нет, то пялься на здоровье – ну, каждый и пялился друг на друга, не геи же.       И вот теперь Жан прикидывает, кто из них больший извращенец: Эрен, который всего-навсего касается его кадыка и дышит прямо в ухо, по чистой (не) случайности задевая мочку своими губами; Микаса, всего-навсего измотанная жарой, исключительно для удобства поелозившая у Жана на паху и примостившаяся сверху, чтобы потом раскрасить его глаза в боевой майкап. Он сам, Жан – я хочу тройник – Кирштайн, борющийся со своим сознанием, которое подбрасывает различные варианты развития событий. С некоторой досадой Жан одёргивает себя, ведь по факту всё закончится тихо мирно, как и во множестве до ужаса неловких и похожих на этот случаев.       Неизвестно – к худу или к добру, но он ошибается.       Тело Жана рефлекторно вздрагивает, когда чужие пальцы – горячие, шершавые, с некоторой периодичностью дающие ему по щам – перемещаются с шеи на ключицы, а после и вовсе нахально забираются под футболку.       — Смотри прямо, Жанчик, — проговорив это, Эрен вновь расплывается в полухитрой и полублаженной улыбке.       Кирштайн не успевает открыть глаза, как его касаются влажные губы Микасы – поцелуй неглубокий, но долгий и сладкий – и язык её скользит по ровной кромке жановых зубов. В этом нет ничего порнографичного и пошлого, лишь делёжка одного воздуха из прижатых друг к другу уст, да послевкусие тёмной губной помады. Аккерман выпрямляется, скромно переводит взгляд на Эрена, после кивает в сторону бордового Жана, мол, теперь он твой.       Эрен, чёртов синефил, как будто воссоздаёт сцену с Питером Паркером и Мэри Джейн: оставляет кончики пальцев на острых скулах Жана, и выжидает мучительно длинную паузу. Наконец нависает над растерянным лицом, так же долго целует – неумело, настойчиво, с сопящим носом и, о господи, милейшими дрожащими ресницами.       Сам Жан словно в кондитерской лавке – глаза разбегаются, всё пытаясь уследить за Микасой и Эреном, которые молчаливо смотрят на него сверху.       Кирштайн хочет соединить их воедино.       Он расцепляет свои руки, ладонью движется вверх от бедра Аккерман к её лопаткам, с трепетом пробираясь сквозь складки юбки. Слегка давит на девичью спину, как будто направляя её. Таким же образом подталкивает Йегера, держа того за затылок.       Теперь они на равных.       И Жану хорошо и волнительно от созерцания нависших над ним Эрена с Микасой, которые оторвавшись от губ дру друга, синхронно склоняются к нему. Синхронно покрываются румянцем на щеках, синхронно берутся за ворот цветастой рубашки в попытке стянуть её. Жан приподнимается на локтях, позволяя им это сделать. Сзади на край кровати взбирается Эрен, и Кирштайн пытается освободить ему место, параллельно при этом не уронив Микасу, которая так и оставалась в прежнем положении. Жан аккуратно придерживает её за талию, но в конечном счёте пара, как будто в рапиде, падает на пол.       Лёжа на спине, они несколько секунд хранят молчание, а затем заливаются смехом, осознавая всю абсурдность сложившейся ситуации. Эрен смотрит на них внимательно, непонимающе хмурит брови, но после сам сначала глухо усмехается, а спустя мгновение вливается в общее хохотание. На глазах проступают слёзы, на губах растягиваются улыбки, на душе наступает облегчение.       — Я так понимаю, кино отменяется? — Йегер заискивающе вглядывается в раскрасневшиеся лица, пока солнечный свет оставляет после себя последние напоминания, рыжими полосками отражаясь на стене.       Микаса и Жан поворачивают головы в сторону друг друга, а затем обращают взгляд на Эрена.       — Да.