Love shifts to loathing

      Харучиё не пустили гулять. Мысль, что друзья пойдут наслаждаться фильмом, который он мечтал увидеть месяцами, была больнее всего. Удача его не любила. Он не мог ни разогнать облака на небе, ни снизить процент пропажи детей в их районе.       Сенджу нездоровилось. И это было странно. Она была в порядке ещё утром, а сейчас тихо, как мышка, лежала в дальней комнате. Харучиё поругали за то, что не усмотрел. Гулял с друзьями около дома, когда Сенджу начала кашлять. В тот же миг он должен был бросить всё, чтобы сидеть с сестрой, потому что папа и Такеоми, конечно, по горло в делах.       Такеоми был где угодно, но не дома. Разочаровывать старшего брата не хотелось. Тот закидал бы мальчика уймой вопросов: Ты чем был занят? Куда смотрел? Почему ты не можешь смотреть за Сенджу так же, как Майки смотрит за Эммой? Последнее раздражало Харучиё особенно.       Однажды он смел ответить: «А почему ты не можешь быть таким как Шиничиро?», и никогда не скажет так снова. На него наорут, назовут «неотесанным, диким мальчишкой». Харучиё понимал не всё, но не любил, когда его так называли.       Кашель вытянул мальчика из размышлений. Харучиё подорвался с места, и вода в миске, которую он держал в руках, задрожала и выплеснулась на деревянные половицы. Он выругался, несясь так быстро, как позволяли его детские ноги. Белый свет, раздаваемый потолочным светильником, мягко заливал сестринскую комнатушку. В углу, скучая, стояла коробка с машинками и Лего; стену облепляли разноцветные постеры. Несмотря на закрытые окна, прохлада сочилась внутрь. Может, нужно перенести Сенджу в свою комнату, которая, впрочем, была ничем не лучше этой. Но оставить лежать её здесь Харучиё не мог.       Одеяло в углу засипело, зашлось в кашле вновь. От внезапного страха Харучиё свело желудок.. Сенджу пыталась втянуть свежего воздуха, но знал ли Хару, что значит этот жуткий хрип? Ему казалось, что сестра умирает.       Харучиё поднял девочку на руки, и её пушистые, лохматые волосы защекотали ему ухо. О чашке с водой он совсем забыл, силясь не уронить Сенджу на мокрый пол. По какой-то причине она была тяжелее, чем обычно.       Он аккуратно уложил её на диван и принялся мерить гостиную шагами. Обогреватель работал, но кожу покрыли крупные мурашки. Что он, чёрт возьми, должен делать? Точно: Он сделает Сенджу чай с лимоном, мёдом и корицей! Когда болели Майки и Эмма, Кейске рассказывал о рецепте, который ему часто готовила мама, Шиничиро. Это сработала с теми тремя, сработает и сейчас. Должно сработать. По крайней мере, он должен был убедиться в действенности на случай, если сам заболеет.       Встав на ведро, чтобы достать до столешницы, Харучиё налил в чайник воды и вытащил кружку. Схватил мёд и, вспоминая то, как это делывал Шиничиро, засыпал то, что, вероятно, являлось корицей. Не зная точных пропорций, вкинул побольше мёду, чтобы перебить коричную горечь.       Сенджу опустошила кружку, глотая вымученно, через силу. Лучше ей так и не стало. Она кашляла всё болезненней. Харучиё был уверен, что она вот-вот умрёт. Умрёт прямо здесь, а он ничем не сможет помочь. И это будет его вина, потому что он наверняка сделал только хуже. Хуже он делал всегда. Сенджу больше не улыбнётся. Отец будет убит горем. Такеоми будет громко кричать, называя его очень плохими вещами. А Харучиё этого не хотел.       За неимением других вариантов, он побежал к домашнему телефону и быстро набрал знакомый номер. Харучиё не мог позвонить в скорую, потому что не помнил их номера, и не мог позвонить отцу, который, по словам Такеоми, находился на каком-то важном собрании. Отвлекать его было нельзя. Оставался только домашний телефон Сано. — Да? От хриплого голоса у Харучиё дрогнуло сердце. — Шиничиро, — заныл он в трубку, — Мне кажется.. Я не знаю, что делать! Сенджу очень плохо и— и я пытался напоить её чаем, о котором говорил Баджи, но.. лучше не стало. — Ты дома? — старший звучал удивительно безмятежно. Хару догадался, что так Шиничиро пытался его успокоить. Какой же он добрый. О таком брате Харучиё мог только мечтать. — Где Такеоми? — продолжал Шиничиро. Внутри похолодело до косточек. Такеоми, без сомнений, будет невероятно зол. Он не любил, когда его выставляет не в лучшем свете перед друзьями. Особенно если речь шла о Шиничиро. Харучиё думал, что бы соврать, но Шиничиро не стал дожидаться ответа: — Скоро буду. Последи за ней, хорошо? — Хорошо. Спасибо тебе.       Ко лбу сестры Харучиё приложил холодное полотенце. Потом свернулся поодаль, обняв колени, и наблюдал за её беспокойным сном. О звонке Шиничиро он успел пожалеть. Такеоми будет в бешенстве. Но самому Такеоми звонить нельзя. Сердце взволнованно трепетало при одной мысли об этом. Такеоми ненавидел, когда его отвлекали по всяким мелочам, ненавидел, когда Харучиё звонил ему ради пары глупых вопросов. Он считал, что Харучиё должен сам догадаться, как быть. А Хару был глупым. И не мог обойтись без сам по себе. Таким глупым, что каждый раз ему приходилось кого-то вызванивать. Потому что Харучиё ни на что не годен. Вечно тревожится и всюду притягивает неприятности, с которыми приходится мириться его близким. Руки затряслись. На глаза навернулись крупные слёзы. Харучиё обхватил себя крепче. Он больше никогда не позвонит Шиничиро. Он не хотел злить Такеоми. Это сводило с ума. Всё, что случилось с Сенджу — его вина.       И Харучиё молча рыдал, пока слёзы катились по подбородку, падали на колени, стекали вниз по лодыжкам. Даже если Сенджу поправится, легче ему не станет.       Конечно, Харучиё не хотелось её ненавидеть. Он любил свою бойкую, энергичную сестрёнку.       Но Такеоми сказал, что нет. Что, люби он Сенджу, был бы ответственнее. А Харучиё всегда хотелось спросить: Как же я? Меня ты не любишь? Почему я тебя не волную? Почему я всегда виноват в том, что случается с Сенджу? Почему ты не любишь меня? Что мне сделать, чтобы это исправить? И как мне любить Сенджу так, как надо?       Но это было по-детски. Эгоистично. Хару было запрещено так себя вести. Сенджу была важнее. Потом пришёл Шиничиро. Вскоре после его визита Сенджу стало лучше. Потом Такеоми обругал Харучиё за мокрый пол и звонок. Хару больше не хотелось иметь дела с сестрой. Выздоровев, Сенджу тепло ему улыбалась, но Харучиё не мог смотреть на неё. И на следующий день, и на следующую неделю, и на следующий месяц — не мог. Боялся, что захочет разорвать её лицо на куски.