-
Первым, что он попробовал, были какие-то дерьмовые попперсы, которые он получил от какого-то парня, который только-только присоеденился к свастонам, потому что тот успешно скрывался от полиции и знал их маршруты. Он был старше него, и сказал Харучие, что это будет весело, они могут словить кайф, получить прилив удовольствия, это даст самые лучшие ощущения, как он мог не пробовать это раньше? Он взял флакон, вдохнул и почувствовал, как его сознание немного прояснилось, так что он вдохнул снова, и снова, и снова. Этот парень, Ген, Ганку, да неважно, кого блять вообще это волнует, так смеялся над ним, хах, ты так сильно этого хочешь, и тогда Харучие не понял, что он имел в виду, но сейчас он знает. Он отсосал этому парню позже, потому что тот попросил, сказал, что его шрамы будут очень мило смотреться растянутыми вокруг его члена, чертовски верно, они так и смотрелись и до сих пор смотрятся, он годами носил эту маску и всё ради чего. Пожалуй, никто из них не хотел, чтобы это продлилось долго и правда переросло во что-то большее, но он смущающе быстро кончил в рот Харучие, приподняв его челку, чтобы заглянуть в глаза налитым кровью, темным взглядом, я знал, что ты действительно будешь хорошо смотреться в таком виде, членосос, простонал он, а затем Харучие сплюнул сперму обратно на его член, и парень отвесил ему пощечину. Что блять с тобой не так, прорычал он под смех Харучие. Это было хорошее сочетание, по мнению Харучие – наркотики, секс, грубое обращение, проясняющее его разум – ему было просто необходимо принять ещё одну порцию.-
Ему пришлось притвориться позже, с Мучо. Он вдохнул кокс с приборной панели и запрокинул голову назад, делая вид, что это первый раз, когда что-либо оказывается в его носу. Или в его заднице. Глупый Мучо, со всеми своими менторскими штучками – любил его невинным, готовым и податливым, хороший мальчик, хороший мальчик. Харучие соображал, что к чему. Существовал только один человек, который мог отдавать ему приказы – Мучо был просто заменой того, что ему было нужно, чего он мог добиться, только если он хорошо вел себя с ним, доказывая Мучо, доказывая Ему, что он может быть хорошим, верным и надежным. Он до сих пор помнит, как ощущалось прикосновение руки Майки к задней части его шеи, прежде чем тот перехватил его за футболку, той ночью, когда он крепко держал его, разгоняя путаницу в его голове, пальцы обхватывали, сжимали. Отпусти, Майки, сказал он тогда. Тупое грёбаное отродье, каша в его голове. Бешеный пёс, но также верный пёс. Сейчас ради Него он готов носить ошейник.-
Первый, кого он видит, возвращаясь в штаб – Хитто, который осматривает его с ног до головы, выразительно поднимая брови. – Весёлая ночка? – спрашивает он. – Завали ебало, – раздражается Харучие. Он мог бы сказать больше, но сдерживается, раз уж Хитто не стал отчитывать его за разряженный телефон. – Отправь кого-нибудь мне за выпивкой. – Сейчас шесть часов утра, – скучающим голосом отзывается Коконой со своего рабочего места. – Я спрашивал тебя об этом? Что, моя выпивка не вписывается в твой бюджет, Коко? – тянет он. – Не беспокойся, я всё предусмотрел, – говорит, швыряя пачку денег на стол Коконоя. – Вот. За прошлую неделю тоже. – Скорее за прошлый месяц, – ворчит Коконой, но всё равно прячет деньги в карман и возвращается к своей работе. У Харучие дёргается глаз. Коконой всегда ведёт себя так надменно – как будто он вообще не хочет здесь находиться, как будто он застрял в чем-то, чего на самом деле не желал, свернув не на ту дорожку. Работа с Ним, под Его началом, должна считаться привилегией, а не бременем, не говоря уже о простой обязанности. Он проводит ладонью по лицу, чувствуя, как в его сознании закипает ярость, появляется резкое желание накричать и избить Коконоя, может, и Хитто за компанию, за это его веселая ночка?, звучало как насмешка, что он под этим подразумевал? Он что, смеялся над ним? Прежде чем уйти, он проверяет свое отражение в зеркале: волосы выглядят приемлемо, костюм чистый, но есть немного пепла на его рубашке, прожженные места спрятаны под пиджаком, тут не над чем смеяться, совсем не над чем. Он морщится, из-за чего его шрамы натягиваются, разворачивается и тяжёлой походкой направляется в уборную. Всё, что ему нужно – немного таблеток, и тогда он сможет расслабиться, больше не прячась и не притворяясь. Он глотает таблетки всухую, брызгая на лицо водой. Когда он смотрит на свое отражение в зеркале, кафельные стены ванной кружатся вокруг и позади него. Он рычит на себя, уродливая рожа, уродливые чёртовы шрамы, рот, безумные чёртовы глаза. Он снова умывается, возвращая взгляд к зеркалу. Практикует улыбку, скаля зубы, пока шрамы не перестаёт тянуть.-
Он всё ещё хранит маску в кармане своей куртки. Год под Мучо не прошёл бесследно. Брат, так он называл его, играл с ним, подчинялся ему, был под его началом. Брат. Он видит, что делают братья для Майки, делают его слабым, делают его мягким, преуменьшают его значимость, делают его смертным, когда он подобен богу, превращают его в простолюдина, когда он является королём. Тем не менее, он всё ещё хранит маску в своем кармане. А Майки – скажем так, Майки хранит все их кости, глаза, прически и сердца. Их смерти отчётливо вытатуированы на его теле. Он хотел бы припасть ртом к затылку Майки – притвориться, что он может избавить его от вины, горя, боли – сохранить его цельным, сильным. Его широкой рот предназначен для того, чтобы смыть с Майки его бремя, чтобы Он использовал его так, как пожелает.-
Майки не позволяет ему прикоснуться к своей шее. – Санзу, – тянет он с дивана. – Дай мне ещё. Его голова откинута назад, глаза закрыты. Если бы он открыл их, Харучие увидел бы, что они такие же темные, как и всегда – ничто не в состоянии вывести Майки из равновесия, он сильный, такой сильный, никогда не позволит никому навредить себе, оставить шрамы. – Как? – спрашиват он, сердцебиение учащается, и это не из-за наркотиков. Очертания Майки выглядят так, будто ими можно порезаться. Во рту пересохло. Он пытается смочить губы. – Мне всё равно, – бормочет Майки. Его ресницы подрагивают. Харучие подползает ближе, доставая таблетки. – Открой, – говорит он, – пожалуйста. Открывая рот, Майки наблюдает за ним из-под челки, глаза полуприкрыты. Пистолет лежит на диване рядом с его бедром, его пальцы практически касаются корпуса. В его сознании так чётко вырисовывается картина, Майки, его пистолет, как бы он хотел, чтобы Майки схватил его, сунул дуло ему в рот, согревая, заставил принять его, заставил сосать, он почти стонет от этой мысли, картина в его сознании рассеивается. Сосредоточься, блять, соберись. Он попросил. Он протягивает руку, чтобы притянуть Майки ближе. – Остановись, – уже более чётко выговаривает Майки. – Не прикасайся ко мне. Дрожь пробегает по его телу. Возможно, однажды это произойдёт. Он наблюдает, как Майки наклоняется ближе, а затем слышит, как он говорит: – Давай. Когда он тянется выше, чтобы поцеловать Майки, он чувствует, как его горло сокращается, чтобы проглотить таблетку. Он стонет ему в рот, нестерпимо хочется прикоснуться к нему, нестерпимо хочется, чтобы Майки сделал с ним всё, всё, что пожелает, заставил его почувствовать, причинил ему боль, схватил его, сжал его шею как много лет назад, пальцы держат крепко, глаза сияют. Майки со вздохом откидывается обратно на диван, снова закрывает глаза, расслабляясь. – Что-нибудь, – хрипит Харучие, – Что-нибудь ещё, босс? – Просто оставь меня в покое – выдыхает Майки. Челюсть отвисает, конечности наливаются тяжестью. Харучие уже несколько месяцев не чувствовал себя таким трезвым. Таблетки растворяются в его организме, но голова ясная, такая ясная, он наблюдает за Майки, присматривает за ним, даёт ему отдохнуть – в этом заключается его предназначение, простой, бешеный, верный пёс. Он сидит на полу возле дивана и наблюдает за ним всю ночь, практически не моргая – Майки не шевелится, не дёргается, только открывает глаза однажды, примерно в середине ночи, уставившись перед собой невидящим взглядом, а затем закрывает их снова. Даже богам необходим отдых, думает Харучие, и он просто рад, что в состоянии его обеспечить.-
Первый раз они делают это после серии убийств, которые совершил Майки в период первого года существования Бонтен – они уничтожили целую группировку, которая кружила вокруг как рой назойливых мух и все пыталась бросить им вызов, несильно отличаляясь от тупых насекомых. Он чувствовал себя наэлектризованным после этого, адреналин бежал по венам, ему хотелось большего, больше крови, больше жестокости, больше моментов, когда Майки задирал голову, сталкиваясь с противниками лицом к лицу, бил чужие лица своими обманчиво худыми ногами, кости ломались с характерным звуком, блять, он чувствовал, как у него вставало от этого зрелища, мощь конечностей Майки и полубезумный взгляд его глаз, когда – – У тебя с собой есть наркотики? – спросил его Майки, когда они оба были на заднем сидении машины. Майки выглядел уставшим, измотанным – как, как, хотел спросить Харучие, разве ты не чувствуешь этого, адреналин, кайф, неужели тебе не хочется большего? – Конечно, босс, – говорит он вместо этого, вытаскивая таблетки. – Вот. Майки изучающе рассмотрел бутылек и провел остаток пути до его дома, смотря перед собой отсутствующим взглядом. – Заходи, – сказал он, приглашая. Сев на диван, он посмотрел ему в глаза и спросил, как ребенок, – Как они работают? Харучие не может поверить в это, неужели Майки никогда, на самом деле никогда – блять, Харучие будет первым, кто увидит его в таком состоянии, первым даст ему возможность ощутить это, может быть, он наконец-то сможет отплатить ему хоть чем-то за то, что Майки дал ему направление, предназначение, цель, он даст Майки возможность почувствовать себя лучше, чем когда-либо, наэлектризованным, взрывным, даст ему увидеть яркий звездный свет, который он всегда излучал. Он объяснил ему всё, продемонстрировал, дал Майки проглотить две таблетки, три, больше, ты почувствуешь себя лучше, Майки, я обещаю. Я помогу тебе почувствовать себя так хорошо, так живо, сам взял и принял слишком много в своем возбуждении, тупой, бешеный пёс. Он пришёл в себя на полу, изображения, музыка и голоса смешались в его голове, звук рвоты Майки доносился из туалета, Хитто кричал на него, чертовски безответственный, и затем на Майки, ты думаешь такую империю хотел построить Изана, его голос был полон отвращения, Харучие вскочил на ноги, ударил его по лицу, получил удар в ответ, и затем, когда Майки вышел из ванной комнаты, он обнаружил их дерущимися около своей кровати, под глазами залегли темные тени, обесцвеченные волосы слиплись от пота, но ему хватило одной руки, чтобы разнять их. – Всё в порядке, Санзу. Успокойся, – сказал он, а затем, – Хитто. Это не его вина. Скоро мне станет лучше, – голос звучал хрипло.-
Ему стало лучше. Харучие тоже стал лучше дозировать. Считывать, как отвисает челюсть Майки, как тяжелеют его конечности. По изменению его мимики Харучие понимал, когда ему было позволено прикасаться, помочь ему одеться, помочь ему помыться. Верный пёс, лучший пёс, чистит его своим языком.-
Коконой странно смотрит на него, когда он выходит из уборной, всё ещё стряхивая воду с лица, руки мокрые. Харучие скалится ему в ответ. Он чувствует себя чертовски великолепно, и даже тупые насмешки Коконоя не могут задеть его. Его челюсть сильно сжимается, фиксируя ухмылку на месте, зубы скрипят. – Босс звонил, – сообщает Хитто, – Хочет, чтобы ты отправился по этому адресу и провел зачистку для него. Великолепно, просто великолепно – это именно то, в чём он сейчас нуждается, раздробить несколько черепов, ему было необходимо это с самого утра, с того момента, как он проснулся – он похлопывает себя по боку, нащупывая контур своего пистолета. – Замечательно, просто замечательно! – говорит он, чувствуя, как его ноги дёргаются в нетерпении, готовые начать движение, чтобы поскорее добраться до Майки. Он читает адрес, широко ухмыляясь Хитто. Кажется, его глаза раскрылись ещё шире. – Сделай так, чтобы он остался вменяемым после, – доносится до него голос Хитто, но слишком поздно, он уже покинул помещение. Он заставит его заплатить за это позже, сломает ему нос. Что блять это должно означать. Майки всегда вменяемый, всегда бдительный, да что блять Хитто вообще понимает, в любом случае, он только курит травку, как чёртов слабак, не то что он, не то что Майки, которого вырвало однажды, только единожды, в его первый раз, Харучие должен был знать, должен был лучше о нём позаботиться, это его чёртова работа, не так ли? Он сопит, чувствуя, как его ноздри расширяются и сужаются снова. Машина не может ехать ещё быстрее.-
Убей их, говорит Майки, так что именно это он и делает. Стреляет в них всех, в одного, двух, трёх, трёх человек, в ебаных крыс, мерзких предателей, он выпускает в них как минимум двадцать чёртовых пуль, выстрел, и ещё один, и ещё, их лица невозможно опознать, когда он заканчивает, когда Майки заканчивает, когда он доедает свой тайяки и крошки от него смешиваются с кровью на полу. Харучие очистит тут всё, для Него. Он задыхается, осознает он, рот открыт, челюсть напряжена. – Майки, – он говорит, стонет, скулит, блять, он без понятия, – Майки, – снова, ему нужно, ему нужно немного ясности, его лицо в крови, его нога поддёргивается, никогда не останавливаясь, всегда куда-то спеша, ему нужно, ему нужно – – Отвези меня домой, – говорит Майки, не смотря на него, глаза прикованы к крови, заливающей пол. – Я хочу принять душ. – Да, да, – поспешно отвечает он, – конечно, Майки, немедленно. Он везёт его домой быстрее, чем добрался сюда, глаза мечутся между дорогой и отражением Майки в зеркале заднего вида, который сидит, скрестив ноги, и смотрит в окно. Даёт ему таблетки, наблюдает, как он глотает, смотрит, как дрожь пробегает по его телу, и он снова откидывается на сидение. – Хитто до сих пор думает, что ты не сможешь справиться с этим, – бормочет он, сам глотая другую таблетку, разглядывая Майки, наблюдая за его каменно-холодным выражением лица. Никакого ответа не следует, а затем, внезапно, Майки льнёт ближе, головой почти равняясь с Санзу, опираясь локтями о колени. – А ты, Санзу? – говорит он, глаза темные, – Ты думаешь, я смогу? Он дрожит. Вот, это именно тот Майки, которого он любит больше всего, почитает, готов молиться у его грёбаного алтаря, готов сосать его пальцы один за другим, позволил бы ему душить себя руками на шее или во рту, растягивая шрамы. – Конечно я так думаю, Майки, – выдавливает он, – Конечно. Майки снова откидывается назад. – Хорошо, – говорит он, – Гони быстрее. Открывает окно и высовывает голову наружу. Он мог бы просто улететь таким образом, думает Харучие и вжимает педаль газа в пол. Слышит смех Майки позади него, когда он сворачивает слишком близко к другой машине. Он ухмыляется, как чёртов маньяк. Когда он смотрит на отражение в зеркале заднего вида, то не видит своих шрамов, только расширенные зрачки, закрывающие всё лицо, искажённое, темное, почти как у Майки, темное, как грех.-
Он наблюдает, как Майки медленно раздевается, регулируя для него воду в душе. – Майки, – говорит он, во рту сухо, – Могу я... – Залезай, – говорит Майки, опустив взгляд, – Ты можешь мне отсосать. Он втягивает в себя воздух, прикусывая губу, чтобы не заскулить. Он чувствует, как у него встаёт, просто от этого, от шанса попробовать вкус Майки, доставить ему удовольствие, не всегда Майки этого хочет, наркотики подавляют его, в то время как Харучие они, напротив, заставляют бежать десять миль быстрее, ярче, громче, но всё нормально, это нормально – Майки нуждается в нём, чтобы расслабиться, он в состоянии замедлиться ради него. В первый раз, когда Майки позволил ему сделать это, позволил ему отсосать, случился из-за того, что Харучие слишком разошёлся, был слишком громким – тебе нужно что-то, что будет удерживать тебя в покое, спросил он его, да, да, лихорадочно подумал Харучие, заставь меня замереть, с такой же ясной головой, как у тебя. – Спасибо, – говорит он, немедленно падая перед Ним на колени в душевой. Он хорошо работает ртом, он знает это, сначала задаёт медленный темп, лижет член Майки, проводит языком по головке, обводя её круговыми движениями, прежде чем взять в рот, наслаждаясь тяжестью. Он смотрит на Майки снизу вверх, посмотри на меня, думает он, скулит внутри себя, посмотри на меня, ему хочется умолять, но Майки прислонился головой к стене, глаза закрыты, руки покоятся по бокам. Схвати меня за голову, заставь взять глубже. Всё нормально. Он заставляет себя принять его, чаще сглатывая, убирает мокрую челку с лица. Его шрамы растягиваются, старые ткани тянет. Ему хочется – большего, большего, большего, всегда большего – он заглатывает глубже, втягивая свои щёки, сосет и стонет. Глаза Майки распахиваются. Он смотрит на него сверху вниз своими темными глазами. Трахни мое лицо, думает Харучие, смотря на него умоляющим взглядом, сделай это, сломай меня, делай всё, что захочешь. Он ничего не делает, снова закрывая глаза. Харучие немного отстраняется. – Позволь мне прикоснуться к тебе, – говорит он, умоляет, и содрогается, когда Майки кивает в ответ. Он хватает его за бедра, за задницу, заставляя двигаться. Он может сделать это для него, всё правильно, Майки не должен прилагать никаких усилий, всё в порядке, именно для этого Харучие здесь, он может сам заставить себя задыхаться, заставить себя принимать это, просто дырка для наслаждения Майки, Его удовольствие – самый головокружительный наркотик. Он ускоряется, поднимает взгляд и видит, как Майки, закусывая губы, прикрывает глаза рукой, почему, почему, хочет спросить он, почему ты отказываешь себе в этом. Его глаза слезятся. Я могу сделать тебе так приятно, подарить тебе самые лучшие ощущения, я единственный, кто может сделать это для тебя, лихорадочно думает он, продолжая давиться членом Майки. Он чувствует себя неряшливо, желающий, нуждающийся, пускает слюни вокруг члена Майки, слишком погружённый в происходящее. Он сглатывает, чувствуя, как ноги Майки подрагивают под ладонями. В следующий раз, возможно, он услышит звук, стон – впрочем, ему достаточно и тех объедков, которые ему даёт Майки, бешеный, верный пёс, вот кем он является. Он перемещает одну руку, обхватывая ладонью яйца Майки, чувствует, как его дыхание сбивается, когда он начинает массировать их. Значит, он уже близко. Эта мысль заставляет его жаждать большего, заставляет вбирать больше, интенсивнее, глубже, покачивая головой, рот раскрыт и расслаблен. В своих мыслях, вероломный, желающий слишком многого, желающий того, что он не заслужил, по крайней мере, пока, он представляет Майки, который говорит Харучие, ты выглядишь хорошо, стоя на коленях. Может быть, однажды он скажет это, если Харучие заслужит, скажет, я заставлю всех смотреть на то, что ты делаешь для меня, и Харучие бы стонал вокруг него и сосал сильнее, прямо так, как сейчас, как отчаянно ты нуждаешься во мне, как ты разбит, сказал бы он, царапая его голову и хватая за шею, чтобы заставить его принять член глубже, он мог бы, он мог бы, он сжимает свой член, толкаясь в руку, картина в его голове вырисовывается такая яркая, слишком отчётливая из-за наркотиков. Майки кончает ему в горло сразу после того, как он сам выплёскивается на кафельный пол, стонущий, пускающий слюни, вспышка стыда проносится в голове, сперма Майки ощущается горячей во рту. Он сглатывает, выпуская член Майки изо рта только для того, чтобы вылизать его начисто, Майки сверху вниз смотрит на него и на пол душевой. – Приберись за собой, – медленно произносит Майки, покидая душевую кабину, рукой мимолетно касается его головы, когда проходит мимо. Он вздрагивает. – Да, Майки, – отвечает он хриплым голосом, всё ещё продолжая стоять на коленях. Он наблюдает за тем, как Майки вытирается полотенцем, сначала спину, затем ноги, заднюю часть шеи, эту проклятую татуировку, волосы. Вода из душа всё ещё льётся на него. Голова ощущается ясной, шрамы не тянет. Он смотрит, как Майки покидает помещение, спина сгорблена, но, может быть, просто может быть, в голове Майки теперь тоже проясняется, как и у него, и всё это благодаря ему, и наркотикам, и его языку, его рту. Он прикрывает глаза, мысленно возвращаясь к тому моменту, когда Майки смеялся в машине. Он не глуп. Он видит, каким стал Майки, как он изменился. Ничего страшного. Харучие здесь для того, чтобы помочь ему сохранить силу, его положение, быть его оружием, дыркой, ртом, который можно использовать. Бешеный, верный пёс. Майки никогда бы не бросил своих питомцев, думает он и начинает мыть пол в душе.