На пограничье

— Нет, посмотри на меня по-другому, — прошипел недовольно Джонхан, незаметно для самого себя заламывая пальцы, — более влюблённо. Джошуа почти прыснул со смеху. Попытался всмотреться в лицо своего друга куда внимательнее: близоруко рассматривая его подрисованные брови, пересчитывая длинные реснички, ниспадающие тенью от света в кафе, прослеживая за стремящимися уверенно выглядеть чёрными глазами, исподтишка наблюдающими за официанткой, которая всё не обращала на них внимания. Это то, за чем они пришли – за вниманием. — Ну что ещё нужно сделать, чтобы она подумала, что мы парочка, и дала нам печенья за счёт заведения? Сегодня точно четырнадцатое февраля? — Джонхан перевёл неуверенный взгляд на Джошуа, полностью поворачиваясь корпусом к нему, и посмотрел выжидающе. — Может, нужно было кольцо взять, чтобы она наконец поняла, что мы встречаемся? Джошуа передёрнул плечами, непонимающе ведя бровью: — Думаю, кольцо излишне, Хани, — заметил он, цепляясь глазами за парочку за окном, которая стояла на остановке в ожидании автобуса, держась за руки. Они миловались, счастливо разглядывали друга друга, почти не моргая, будто боялись отпустить и были готовы жизнь отдать за свою любовь, не раздумывая. Вся аура, исходящая от их телесного контакта: мягкие касания, задерживающиеся поглаживания и играющиеся в замке пальцы – всё буквально вопило о высоте их отношений. В конце концов, с тоской взглянув на Джонхана, Джошуа заключил: — Нужно больше телесного контакта. Глаз Джонхана дёрнулся, то ли от недостатка сна, то ли от его, Джошуа, раздражающего спокойствия. Коралловые полосы наперегонки поползли по левой стороне его лица, окрашивая цветами закатного солнца, в волосы закрался сквозной ветерок от раскрывшейся двери, кольцо, вечно надетое на мизинец правой руки, вдруг оказалось на левой. Джонхан нервно сглотнул, а Джошуа глазами проследил за слетающим по горлу вниз комком несобранности и сам потянулся к чужой руке: аккуратно захватив левую хрупкую ручонку в плен своей крепкой и шершавой от постоянных перебираний струн, он одним порывом стянул кольцо и переодел на «домашний» палец. Джонхан посмотрел выразительно своими кукольными глазами, непонятливо хлопнул ими, весь такой сотканный из бликов заката и непривычной растерянности. То и дело бегал глазами с руки на Джошуа и обратно, бурчал что-то под нос; Джошуа не слышал, а просто с неподдельным удовольствием наблюдал за продуктом своего очарования: раскрасневшимся лучшим другом. — И когда ты стал таким внимательным? — качнул головой Джонхан в неверии и вдруг ослеплил своей улыбкой всё вокруг до жмурящихся глаз. Джошуа боялся улыбки Джонхана, всегда боялся. У него их, улыбок, был целый арсенал – они на все случаи жизни: подлизаться, заставить человека перейти на его сторону, уговорить на глупость, аферу, мошенничество – всё это – Юн Джонхан. Ни грамма доброты в улыбке – только тьма. Он словно дьявол в ангельском обличии – самый большой страх Джошуа, который столько лет таился у него под боком, зачаровывал так, что выбраться уже никак. Джошуа не рыпался – лежал, прижатый весом лакированной чёрной туфли на шее. И не вдохнуть, и не выдохнуть. Он задержал дыхание, и только оно его держало на плаву, повиснув. — Ну тогда, — Джонхан схватил Джошуа за вспотевшую ладонь и принялся поглаживать её, переходя на шёпот, — думаю, можно ещё придумать, м-м, прозвище. Чтобы называть тебя на публике как-нибудь… мило? Теперь неловко сглотнул Джошуа, не ожидавший повторения подобной истории в будущем: — Зачем ты… — Джо-шу-а, — уже растапливал на языке Джонхан так, что он заткнулся и зачарованно следил за движениями его губ, — Джо-шу-а, Джи-су. Джо-су. Джо-шу-джи. Джошуджи. Как тебе? Он улыбнулся так, будто открыл новую планету, совершил гениальнейшее из возможных открытий, что Джошуа просто не мог противиться этой его улыбке, которая манила к себе и приказывала склониться, служить. Джошуа служил как-то слепо, будто тело ему не принадлежало. — Отвратительно, — с улыбкой ответил он. Зная, что Джонхан услышит: — Замечательно, — и хлопнет радостно в ладоши. С неувядающей улыбкой он подобрался чуточку ближе, потянулся рукой к лицу Джошуа, невесомо касаясь щеки. Джошуа знал, что там, на щеке, не было ничего, но под касанием таял всё равно, кажется, теряя контроль над ситуацией, потому что Джонханова рука хранила в себе особую силу, как и улыбка, и глаза, и вообще весь Джонхан. — Она смотрит? — наигранно притворяясь чересчур заботливым, поинтересовался Джонхан, и звёзды в глазах Джошуа померкли: он кинул быстрый взгляд в сторону, где стояла официантка, которой они уже полчаса глаза мозолили, но её там не оказалось. Пустота. Джошуа усмехнулся и покачал головой: — Ушла. — Блин, — удручённо проворчал Джонхан, резко отстраняясь и прижимаясь спиной, обёрнутой бомбером на пару размеров больше, к спинке стула. Щека Джошуа горела пламенем, будто её окунули в чашу с кипятком. Наверняка покраснела. Недовольного Джонхана Джошуа тоже боялся. Теперь могло показаться, что он боялся его всего, и это не будет утрировано. Джонхан был страшен. Страшен тем, что тянул за собой, куда не надо, и так случалось всегда. Тут они оказались тоже потому, что Джонхан потянул, и Джошуа бы ни за что не согласился, однако на то были свои причины. Причина первая: его слабость перед недоброй улыбкой лучшего друга, которая действовала, несомненно, на всех без исключения. Причина вторая: Джонхан говорил, что они пойдут за кормом Ренчу, джонхановскому кролику, и каким же дураком оказался Джошуа, раз закрыл глаза на то, что они покупали этот сраный корм неделю назад. Ренч за неделю три килограмма съесть ну никак не мог. Пред Джонханом воля Джошуа угасала, как сверхновая звезда после взрыва. От воли оставалась только бездонная чёрная дыра, за границей которой не находилось начала ничему новому. Ничему новому, кроме пластиковой коробки печенья на столе и нависшей тени той самой девушки, смотрящей на них уже уставше и малость жалостливо. Скорее всего, она просто устала наблюдать за их жалкими попытками притвориться бойфрендами ради двухсот грамм печенья, и решила смиловаться, чтобы не получить жалобу в трудовую книжку от Джонхана. А зная Джонхана, он, безусловно, мог… Он всё мог, но сейчас только лишь улыбнулся удивлённо, и это новый оттенок улыбки, который увидел Джошуа впервые за три года. Удивление. Он запишет его у себя в голове, это удивление. — С-спасибо, — взяв инициативу на себя, поблагодарил Джошуа, на ощупь ища руку Джонхана. Она нашлась открывающей коробку чересчур охотно, Джошуа лишь попытался затормозить чужой порыв, иначе это бы подорвало их актёрскую игру… хотя Кан Сыльги, как гласил бейджик, который Джошуа со своей близорукостью умудрился прочитать только сейчас, видимо, уловила их фальш, как на радаре. — Мило смотритесь вместе, — улыбнулась Сыльги и, уже развернувшись уходить, вдруг остановилась и сказала: — Лучше вправду кольцо возьмите в следующий раз, в честь помолвки удаётся поесть за счёт заведения. Экспериментировала ли Сыльги лично или нет, они уже никогда не узнают, но Джонхан воодушевился идеей чересчур пылко, настолько пылко, чтобы напугать Джошуа, стоя возле ворот кампуса. Он выскользнул незаметно и внезапно, как чёрт из табакерки, пугая до поседения своей улыбкой. Джошуа отскочил, сталкиваясь позвонком с прутом железных ворот, хватаясь за сердце и стягивая одним движением в кулак ткань серо-голубой рубашки: — Ты что творишь? С ума сошёл? У тебя же пара сейчас? Джонхан улыбался слишком радостно, так прогульщики никогда не улыбались, только вот Джонхан в своём сером пальто, в ботинках по колено в марте, перекатывался с ноги на ногу довольный, позабыв о лекции по японскому. — Я тут подумал… может, ну-у, — тянул он с интригой, и вдруг его взгляд остановился на друге. — Ты почему в рубашке одной? На улице март, ты мне заболеть удумал? Усмехнувшись, Джошуа кивнул в сторону своей машины и побудил Джонхана знаком продолжить рассказ о своей «наигениальнейшей» мысли. Джонхан дважды моргнул: — Э-это что, ты меня только что послал? — и смешно насупился. — Я не понимаю твоего языка жестов, Джошуджи, давай по-нашему. И тогда Джошуа сглотнул. Джонхан сказал, что это, «Джошуджи», только для игры на публику, а тут они стояли одни. Одни посреди пустынной университетской аллеи, потому что Джошуа привычно задержался после пары, чтобы обсудить с научницей методичку для диплома. Не нужно было притворяться, не нужно играть для народа, чтобы получить печенья нахаляву… Проигнорировав, Джошуа пояснил: — Я сказал тебе продолжить то, о чём ты говорил. Пошли, я тебя подвезу. Он шагнул в сторону своей чёрной Ауди, оставляя Джонхана плестись за собой по пятам, перебирая ножками быстро-быстро. Так Джонхан делал, когда стеснялся предлагать что-то, что Джошуа могло не понравиться на восемьдесят процентов. И, как факт, джонхановская идея Джошуа и вправду не впечатлила. — Ты правда издеваешься надо мной? — вздохнул он, включая левый поворотник и закручивая руль. Джонхан покачал головой и отрицательно промычал, продолжая ковырять кожаную обивку. Мерзкий звук наполнял собою весь салон, даже радио умудрялось перекрикивать. Уши сжимались в трубочку, но Джошуа упорно молчал, даже не думая требовать возмещения материального ущерба за сидение, пока Джонхан оправдывался: — Ну слушай, у нас с Сехуном в холодильнике скоро мышь повесится, а я после неё. Я не думаю, что тебе или ему бы хотелось потом звонить в скорую и говорить, что в холодильнике человек успешно заморозился. Я всё-таки не Капитан Америка, да и зная тебя, ты там языки спутаешь и на своём дойчландском залепечешь, ничё не поймут, и тебя потом в психушку упекут за обматерение больничных сотрудников, даже не интересуясь тем, что ты просто вырос в Германии будучи американцем. Они там все по гробам попрыгают. Меньше народу, конечно, больше кислороду, — бойкой скороговоркой отбивал он, — но я уверен, что ты не готов к такому прискорбному исходу моей и своей жизней, поэтому и предлагаю сходить в тот ресторан. Я тебе говорю, это кольцо – матушкино венчальное и… — Джонхан, — вздохнул Джошуа, паркуясь, — нет. Если у тебя нет еды дома, то ты можешь поесть у меня. — Я не хочу объедать тебя, — надулся Джонхан, — и так ведь последние деньги на заправку тратишь. Джошуа не смог удержаться от улыбки. Такой Джонхан всегда казался ребёнком, его нельзя было иначе назвать, кроме как: — Хани, — рукой Джошуа потянулся к чужой худощавой коленке и тихонечко прихлопнул по ней, — не переживай. Тем более, в случае с Мингю и Вону тебя это совсем не останавливает. — Ну это Мингю и Вону, там Мингю хоть из рамёна с истёкшим сроком годности пасту с морепродуктами сочинит. Слово? Тебе десять в ответ. Вот такая вот была у Джонхана тактика. Даже не тактика – образ жизни. Он обладал особым талантом забалтывать людей так, чтобы они соглашались с ним и потакали ему, как бы им изначально идея ни нравилась. Так Джошуа оказался у шкафа с наконец радостно улыбающимся Джонханом сбоку. Он светился, как дискошар, а то и ярче – солнце, которое достаёт своими лучами до всех планет Солнечной системы. Его улыбка просвечивала Джошуа, как рентген, только разве снимок не делала. — Ну у тебя столько рубашек, буквально на все случаи жизни, где же пиджаки? — грустно вздохнул Джонхан, забавно раскачивая свисающие с кресла ноги. Джошуа, осматривающий себя в зеркале, нашёл в отражении опечаленные Джонхановы глаза и отрезал: — Если ты сейчас ещё раз к чему-нибудь придерёшься, мы никуда не пойдём и ты повесишься в своём холодильнике. Джонхан по-детски поджал губы и кивнул. Свернув их в трубочку, он своими большими кукольными глазами обегал гостиную: полочку с видеоиграми, другую – с сувенирами от странствующих родителей, небрежно свёрнутый клетчатый плед на диване с играющимися цветами лазури и стали. Пальчиками на ногах он зарылся в белый пушистый ковёр и посмотрел на Джошуа, меняющего третью рубашку. — Ты мог пойти в той, в которой ходил в универ. Всё равно было бы хорошо, это ведь фальшивое свидание, — заметил он. Джошуа только деловито хмыкнул: — Фальшивое не фальшивое, а выглядеть хотелось бы хорошо. Джонхан взвыл и упал на спинку кресла, проваливаясь в вязаных подушках: — Если ты сейчас хочешь выбить из меня комплимент, то ты хорошо выглядишь в той серой рубашке, доволен? Услышав эти слова, Джошуа замер, потупив взгляд в пол. Если ему и хотелось слышать комплименты, то только от Джонхана, но… не такие. Не выдавленные, не фальшивые. Джошуа думал об этом, пока оглаживал воротник хлопковой серой рубашки. О том, что если Джонхан продолжит так беспрестанно играть им, то вызывая чувства, то хлеща по чести и достоинству, ему придётся отойти. Отойти на задний план и позволить другим людям увлечь Джонхана, его лучшего друга, за собой. Конечно, Джонхан, в первую очередь, спросит его мнения, но если он не найдёт его, чтобы спросить… Останется ли он в памяти Джонхана именем или именем с фамилией? Или Джошуджи? Останется ли… — Джошуджи! Опять двадцать пять. Он сведёт его с ума. Джошуа был готов поклясться, что добром эта затея не кончится. Такое никак не могло закончиться счастливо: рухнет либо он со своими чувствами, либо Джонхан с ощущением конкретнейшего предательства со стороны лучшего друга. Слепота Джонхана по отношению к чувствам других людей позволяла ему не задумываться о своих словах, действиях. Он не замечал, как скоростно таяла улыбка на лицах людей, когда с его уст срывался неудачный подкол, слишком жестокий, чтобы не расстроиться и не заняться самобичеванием. Улыбка Джошуа таяла чуточку медленнее, чем у других, – Джонхан по отношению к нему был слепее всех слепых. — Джошуа! — Ай! — вдруг отдернул руку со стола Джошуа. На ней осталось покраснение от сжавшихся мгновение назад прытких пальчиков на коже. Джошуа перевёл взгляд с миниатюрного букета на столе на Джонхана, смотрящего на него, выжидающе подняв брови. В его глазах отражались софиты, висевшие над сценой, у которой они заняли столик. Вокруг них кружились официанты, все одетые с иголочки, с подносами, устойчиво удерживаемыми одной рукой. Люди разных возрастов, мастей за соседними столиками болтали, делясь своими улыбками с округой. Только Джошуа сидел, позабыв, как улыбаться. Ему всё ещё не нравилась затея Джонхана. А Джонхан не видел, даже не пытался. — Хватит спать в хомуте, — хмыкнул он. — Мы всё ещё могли просто поесть у меня дома. Я бы приготовил. — Приготовил бы для меня? — После такого я тебе только льда в рот засуну, — хмыкнул невесело Джошуа, глядя на рояль на сцене. Они пришли в какой-то непозволительно дорогущий ресторан. Джошуа ни разу за всю жизнь в Корее в таких не бывал. У столика, где сидела пожилая состоятельная пара, бармен делал фокус, изготовляя коктейль, который наверняка стоял в списке меню внизу, самый дорогой. В фужеры им разлили красное полусладкое чуть ли не девятнадцатого века, которое Джонхан потягивал весь вечер с нескрываемым удовольствием. Удовольствия же Джошуа не доставляло ровно ничего. Глядя на фриттату с моцареллой, он глубоко вздохнул и принялся ковыряться в блюде чересчур вычурной для современного ресторана вилкой. — Тебе стоило подумать о том, какую из почек ты будешь продавать, если ничего не получится, — буркнул Джошуа, проглатывая кусок тыквы. — Да ты не ссы, прорвёмся, — прошептал Джонхан, суя руку в карман своих брюк. — Сейчас начнётся представление. Наша цель сегодня – получить Оскар. Прошу, Джошуджи, ты умеешь натурально удивляться, я же знаю. Он даже не волновался, Джошуа видел это. Ему ничего не стоило сменить взгляд глаз на сентиментальный, как пластинку на проигрывателе, и встать на одно колено с синей бархатной коробочкой в руках прямо перед ним. Джошуа только и оставалось, что смотреть на него огромными глазами, потом не менее же маленькими осматривать то самое «кольцо – матушкино венчальное». Как же просто Джонхану давалась вся эта актёрская игра. Не наиграно, не недоиграно, не переиграно. В самый раз, чтобы все слепо поверили ему так же, как слепо он не замечал беспокойства Джошуа. — Хон Джису, ты выйдешь за меня? Ему просто нужно было ответить «да». Он не мог бросить Джонхана на продажу почки для расплаты за вино девятнадцатого века. Он не мог выставить его перед массовым скопищем людей дураком и неудачником, которому у какого-то недоумка повернулся язык ответить отрицательно. Джошуа не мог: ему просто нужно было принять правила игры. Принять и выполнить. — Да, — прошептал Джошуа. Его недоумение должно было быть наигранным, но отчего-то вышло искренним. Он вдруг подумал, что если бы Джонхан сделал ему настоящее предложение, то он бы без раздумий согласился. Ему бы этого хотелось. По-настоящему. Поэтому всё, что он мог сейчас, – поддаться иллюзиям реальности. — Да, конечно да. Джонхан радостно посмотрел на него, морщинки, образовавшиеся от широкой улыбки, украшали его лицо, в глазах скопились слёзы, что Джошуа и правда подумал, будто это… будто это всё настоящее, не фальш. Люди кругом дружно захлопали в ладоши, у одного из официантов с подноса рухнул бокал шампанского, мужчина с другого конца зала ликующе засвистел. Всё было по-настоящему. Джошуа хотелось в это верить, но разум твердил: «Игра. Надо спасаться. Ты останешься в дураках. Твоего вальта побьют тузом». Но Джонхан, захватив в плен его руку, надел на безымянный палец кольцо, обдающее холодным металлом, и потянул в свои объятия. И Джошуа оглох. Он не слышал ничего, ничьих радостных возгласов, поздравлений – только дыхание. Своё и Джонхана. Их сердца бились в унисон. Официант им принёс десерт, администратор поздравил с помолвкой и сообщил, что все их заказанные блюда – за счёт заведения, а Джонхан счастливо улыбался, довольный своей проделкой. Джошуа смотрел на эту улыбку и не видел в ней ничего доброго. Тогда он понял, что пора «отходить». Отходил он долго и, как ни странно, тяжело. Лучше бы отходил от вина девятнадцатого века, а не от их с Джонханом неудавшейся дружбы. Джонхан ничего не замечал. Он не замечал, как после пар, если он заканчивал раньше, Джошуа его больше не встречал, не замечал, когда встречал Джошуа после пар, как тот отмахивался. Не писал подолгу первым, потому что Джошуа не давал поводов. Он старался их не подавать, молча рассматривая кольцо… матушкино венчальное, которое Джонхан оставил ему «на время, до следующего раза». Джошуа невесело хмыкнул. Не будет следующего раза. Всё это время он много думал. Может быть, ему стоило подавать хоть малейшие намёки? Анализируя своё поведение, Джошуа подумал, что и без того был максимально очевидным, но его очевидность Джонхан воспринял по-своему. И не Джошуа его винить, правда? Джонхан всё так же был слепцом, ему требовалось время на осознание вещей, до которых его остроумный ум не доходил сразу же. Стоило ли надеяться на этот раз… Джошуа не знал. Не знал, посему пустил всё на самотёк. Самотёк – штука вообще интересная. Если многословность и установка собственных доминантных правил – тактика Джонхана, то самотёк и подчинение – тактика Джошуа. Он в своей тактике – как рыба в воде: ему ничего не стоило наблюдать за всем молчаливым взглядом, без вмешательства. Ему наблюдать за собственным отдалением от Джонхана было одновременно больно и интересно. Боль в сердце брала верх каждый раз, когда рука тянулась открыть диалог и развернуть клавиатуру, чтобы в выходной день в двенадцать дня написать «Доброе утро». Интерес преобладал, когда Джонхан всё менее уверенно жался у ворот университета в его ожидании. Джошуа каждый раз смотрел на него – не близоруко, потому что наконец стал носить очки, – и грустно улыбался. Непривычно потерянный взгляд Джонхана, который походил на своего же кролика, жавшегося каждый раз, когда к нему тянул свои клешни Сехун, колол сердце иглой с витаминами В12. Джошуа стоял за колонной у входа, пока Джонхан не уходил. В итоге он уходил и не писал ему. Не пытался ничего прояснить. Не рыпался. Впервые принял чужие правила игры. От этого Джошуа почувствовал некоторое… превосходство. В то же время и нет. Он метался от одного к другому: от радости к тоске, от покоя к беспокойству, от боли к облегчению. От превосходства ко дну. Наверное, даже выиграв с одной стороны, он проиграл с сотни других. Он оказался на пограничье. Меж двух граней. Он теперь – как монета. Если он монета, то Джонхан – тот, кто кидал эту монету, игрался ею, как вздумается. Ему ничего не стоило кинуть её, но поймать? Поймать значило прийти к осознанию, а с осознанием у Джонхана всегда было туго. Джонхан нуждался в помощи, понимал это, но даже если бы он тонул, то не кричал бы, зовя на помощь. Он бы потонул, но достойно, как молча монетка в фонтане. Так же молча тонула сплёванная зубная паста вперемешку с кровью из дёсен в сифоне, пока Джонхан смотрел на неё, потом на своё зеркальное отражение, в котором будто бы не он сидел – не было на лице улыбки, чёлка растрепалась, глаза заспанные и с мешками под, – и на стакан с зубными щётками. Их покоилось три: розовая – сехуновская, серая – Джонханова и голубая – Джошуа. Джошуа вообще любил голубой. Половина всех рубашек в гардеробе была голубой, фурнитура – серо-голубой, посуда – тоже. Столько всего голубого одновременно с… серым. Джонхан любил серый. И не только серый. Видимо. Возможно. Глубоко вздохнув, Джонхан поправил ворот футболки, которую Джошуа оставил после одной из ночёвок (интересно, Джошуа тоже носил забытые джонхановские футболки?) и потопал через гостиную к своей кровати. К заблокированному телефону, валявшемуся на ней, на который сообщения от Джошуа не приходили уже две недели. Вечность. Джонхан упал на матрас и подхватил его. Поигрался, попытался перекатить, как монету, меж пальцев, снова посмотрел на тёмный экран, который, разом отреагировав на действие, озарился и явил взору улыбающегося у реки Хан Джошуа. Он так давно не видел его улыбки. Так давно. Вечность. Видимо. Возможно. Вечность. Джонхан начинал ненавидеть слова на букву «В». Но себя начал ненавидеть чуточку сильнее. За безрассудство, за неосведомлённость, за эгоизм, за несправедливость. За хаос, который создал самостоятельно. Ему бы извиниться, как минимум, ему бы насладиться влюблённым взглядом Джошуа, направленным на него, как максимум. Ему никогда так не хотелось выполнить программу-максимум. Желания – мало. Джонхан это понял спустя ещё три дня. Что нужны действия – на следующий. Он всё думал, чем начать, чем продолжить, чем закончить, пока натягивал серый свитер. Вдруг задумался: станет ли Джошуа его вообще слушать? – когда поправлял воротник серого пальто. Понял, что плевать, когда попытался натянуть улыбку на лицо. Такую, чтоб она была доброй. Осознал, что главное – быть честным, когда повязал голубой шарф. Честность – его новая тактика. Пахло апрелем. Апрель выходил холоднее марта, и Джонхан боялся, что Джошуа так и ходил в одних рубашках. Каждый раз отмахивался тем, что на машине, но… это ведь так не работало. Джонхан грустно хмыкнул. Джошуа всегда был ответственным, но одеваться не умел, только не по погоде. Ему так хотелось натянуть Джошуа шапку до ушей, укутать тёплым шарфом – серым, чтобы вместе они стали серо-голубыми. Ему нравилось слово «вместе». Тоже на букву «В». Может, такие слова были не такими уж и плохими? Нога уверенно ступила в лужу, вода расплескалась. Оранжевый свет солнца мешался с бордовым, лип к лицу, к щекам, к губам. Мёдом огней переливались вдруг включившиеся фонари. Джонхан всё шёл, подошёл к подъезду и прирос к месту у домофона. Он знал пароль, мог ввести его вслепую, но рука не поднималась, словно её пришили к боку, отлили свинцом. Что если он опоздал? Если Джошуа ждал его? Если ненавидел? Если не снимал кольцо – матушкино венчальное? Джонхан вздохнул и принялся набирать номер. — Неужели дождался маны небесной? — послышалось позади, и рука зависла на семёрке. — Номер забыл? После медленного разворота в глазах вырос Джошуа, в голубом кардигане поверх рубашки, в очках, без улыбки на лице, с безразлично взвившимися бровями. Джонхан боялся его безразличия. Всё что угодно, только не оно. — Нет, я… я, — он вдруг забыл, что хотел сказать. Его охватила неловкость, которой никогда между ними не существовало. Потупив взгляд, Джонхан зацепился глазами за руку. На пальце красовалось кольцо. То самое, которое пришлось в пору, ко всеобщему удивлению. Джонхан в тайне молился, чтобы оно подошло Джошуа. — Ты не снял. Джошуа проследил за его взглядом и тоже посмотрел на кольцо: — Ну, ты же сказал: до следующего раза, — поджал губы он. Джонхановы губы дрогнули. Он правда так сказал. А Джошуа запомнил. Невероятный ли… — Знаешь, я вообще пришёл сказать, что… — Нет. Джонхан непонятливо моргнул. Ветер поднялся такой, что глаза начали слезиться: — Что? Почему? — Не хочу снова… вот так. — Как? — Ну вот так? — Ты идиот? — Что? — Я пришёл сказать, что люблю тебя, а не звать на фальшивое свидание. Джошуа хлопнул глазами: — Что? И Джонхан, не удержавшись, цокнул: — Джошуджи, ты тупой или у тебя просто весеннее обострение? — Я… э, не ожидал. Растерянность вызвала на лице Джонхана улыбку. Искреннюю. Добрую. Честную. Он так соскучился. Так, что ему хотелось Джошуа в своих объятиях просто запереть. Потому что оказалось, что Джошуа – не грань монетки, а гора монет. Горе монет место в сундуке. Джонхан хотел стать этим сундуком. Шаг за шагом он подходил к своей цели, уже малость дрожащему то ли от холода, то ли от переизбытка чувств Джошуа. Тот бегал своими глазами в неверии неком, в удивлении, в расплохе. — Джонхан, ты близко, — прошептал он еле слышно. — Хочешь, чтобы я отодвинулся? Нет. Хоть бы нет. Лишь бы нет. Джонхан не выдержит иного ответа. Умоляю. — Пододвинулся ближе. Джонхан никогда не улыбался ярче. И не видел улыбки на свете счастливее – такой, чтоб глазки превращались в щёлочки, чтоб ямочки на щёчках рождались столь тыкабельные. Джонхан бы тыкнул, обязательно, если бы губы чужие не оказались такими вкусными и целовательными. Со стуком зубов и смущённым смехом они, потеревшись друг о друга носами, утонули в искренности смешавшихся улыбок. Джонхан видел, как глаза Джошуа сияли, знал, что со своих сорвались слёзы, обрадовался, что выбрал честность. Пожалуй, честность – его лучший выбор. Дрожь не покидала Джошуа даже в объятиях, и тогда Джонхан потянулся к своей шее за шарфом, чтобы повязать его ему. — Снова в одних рубашках шляешься, сколько можно? Вот выйдешь за меня, одевать тебя буду я, — буркнул Джонхан, приглаживая ткань. Теперь они всё-таки стали серо-голубыми. Джошуа лукаво улыбнулся и перехватил руку, сжав в своей холодной: — А ты предлагаешь? Мило улыбнувшись, Джонхан кинул взгляд на кольцо на руке, которая его забрала в плен. — Мне казалось, ты уже согласился? — спросил шутливо он. — Ну-у, хотелось бы по-настоящему, знаешь, — поджал по-детски губы Джошуа. И Джонхан улыбнулся по-доброму, новым оттенком улыбки, пальцем оглаживая контур чужих губ, призывая расслабить их. Призывая наконец выбрать грань веры. Вернуться. И быть вместе. Вера. Вернуться. Вместе. Джонхан полюбил слова на букву «В». — Хорошо, я готов вечность предлагать тебе стать моим мужем. Но ждать больше не желаю.