Симфония Ненависти

Глава 1. Узел безумия. *** Тёплый, но раздражающий, давящий на нервы неподвижный желтый свет тоннеля, казалось, сливался в единую субстанцию с монотонным шуршанием колëс по безукоризненно-ровному, чуть пористому асфальту. В левом ряду уверенно и стремительно ехала кроваво-красная машина, в которой сидели двое: молчаливая девушка с лицом, скрытым чуть волнистыми волосами, в которых словно запутались солнечные лучи, и несколько небрежно одетый мужчина, легко и со знанием дела управляющий автомобилем. Одна его рука с выступающими сквозь бумажно-белую кожу голубоватыми венами и точëным запястьем осторожно и в то же самое время твёрдо держала руль, другая же, холодная и шершавая, как наждачная бумага, находилась на колене спутницы, безучастно, подобно тряпичной кукле, откинувшейся на прохладное сиденье. На первый взгляд могло показаться, что девушка задремала, однако ее светло-серые глаза внимательно наблюдали за каждым движением мужчины, а расслабленное тело вовсе не свидетельствовало о готовности провалиться в сон — так расслабляется кобра, затаившись и собирая силы для смертоносного стремительного броска. Всем корпусом она оттолкнулась от гладкого сиденья, дëрнулась в его сторону и, подобно осе, прочно захватившей добычу в цепкие лапы, обхватила чуть вздрагивающий руль, затем с силой вывернула его, направив автомобиль прямо в бетонную стену. Сокрушительное столкновение. Звон разбитого стекла и сминающегося, словно фольга выброшенной обёртки, металла. Глухой стук. Последняя эмоция водителя, прежде, чем его покинули чувства — узнавание, сопряженное со страхом. Тем, который даже сильнее первобытного страха смерти в случайной ситуации — боязнь того, что подкроватный монстр или же чёрная корявая тень, притаившаяся за занавеской, всё-таки доберутся и схватят своими липкими конечностями, не оставив ни единого шанса на выживание. Вот только отчаяние молодого человека было ещё более безнадежным — он сам создал этого монстра, у которого не было ни рогов, ни копыт, ни когтей. И, спустя сколько лет, сам посадил его в свой же автомобиль. *** Анестезиолог-ординатор слегка наморщил точëный римский нос, молча набирая в шприц необходимое лекарство. Он не желал оборачиваться, ощущая, что сзади на него уставилось единственным глазом чудовище, сидящее в инвалидной коляске. Умом он понимал, что Джули, разбившаяся в автомобильной аварии и теперь неспособная даже пошевелиться без посторонней помощи, находится на уровне его ног и при всëм желании не сможет причинить ему вреда, однако кожей, подсознанием чувствовал ту ненависть, которая исходила от нее, ненависть, от которой становится трудно дышать, которая способна разрушить абсолютно все, которая, словно кислота, разъедает и опаляет жизни и лишает разума. Что касалось разума, то она могла говорить и находилась в абсолютно здравом уме и твёрдой памяти. Именно это и пугало его больше всего: какая причина может заставить здравомыслящего человека, сознающего последствия своего поступка, повернуть автомобиль в стену? Сам того не желая, он стал рассматривать Джули, которая, казалось, отвела взгляд сразу после того, как он обернулся. Это парадоксально, но человек всегда стремится до мельчайших подробностей рассмотреть то, что вселяет ужас и отвращение. Двадцать лет назад, будучи совсем ребёнком, он разглядывал с таким же выражением лица мертвую ворону, в которой суетливо копошились розовато-белые жирные опарыши, пока мать с тревогой не оттащила его за капюшон. Слегка расширенные поры и легкие вкрапления веснушек на носу. Едва уловимый продольный шрам на подбородке. Протез глаза, практически неотличимый от настоящего, но неживой, глядящий без осмысленности, может быть, даже к лучшему. Стекляшка, вставленная в углубление. Собственно говоря, он сам не понимал, зачем рассматривает это искорëженное швами лицо, переломанные, в гипсе и спицах, руки, но оторваться попросту не мог. И тут он встретился взглядом с девушкой и вздрогнул, словно в грязном и тёмном подъезде, насквозь пропахшем дешевыми сигаретами, ему на плечо снова легла чья-то грубая и тяжелая ладонь. Его мягкие, цвета крепкого кофе, глаза, смотрели скорее обескураженно, чем испуганно — казалось, что Джули, которую он впервые увидел не так давно, знает эту историю. Знает, как кто-то со страшной силой вцепился в его длинные, чуть волнистые почти чёрные волосы, как его ноги беспомощно барахтались по неровным ступеням, знает, как от удара об стенку, он сполз прямо на бетонный пол, захлебываясь брызнувшей из носа сладко-соленой и теплой кровью. Он не знал её до этого, определённо. Но она знала — с этой мыслью ординатор заставил себя начать обрабатывать место для укола, готовясь ввести необходимый для очередной операции препарат. *** Когда Джули оказалась в операционной, ему непреодолимо захотелось развеяться, покинуть кабинет с безжизненно-голубыми стенами. Ища почти на ощупь сигареты в ящике, он никак не мог прогнать нахлынувшие откуда-то из дальних уголков памяти воспоминания о червях, пожиравших ворону, о бетонном полу подъезда, покрытом слоем пыли и пепла и — самое новое и яркое — о её полуулыбке. Она знала и про птичий труп и про то, что когда он очнулся, при нём не осталось даже мелочи во внутреннем кармане куртки и про то, как однажды он едва не утонул, будучи в школьном палаточном лагере. Однако новость о смерти водителя той же машины, не ставшая, впрочем, удивительной, учитывая полученные им травмы, окончательно выбила ординатора из колеи. Ви, щекастая молодая девушка с располагающей полуулыбкой на курносом личике, рассказывала об этом совсем обыденным голосом — Стивен, так звали пациента, действительно не приходил в сознание уже долгое время и, что было вполне закономерно, утром перестал подавать любые признаки жизни. Впрочем, если бы он и задержался на этом свете, вряд ли его ждала бы лучшая участь, нежели вегетативное существование без надежды на улучшение. Едва ли наркотики и алкоголь могли иметь отношение к этому делу, такому странному и непонятному для молодого врача — ни в крови покалеченной пассажирки, ни в крови уже погибшего Стивена не было обнаружено каких бы то ни было подозрительных следов. Однако Джули явно осознавала, зачем пошла на этот роковой шаг — он неоднократно пересматривал мутноватую видеозапись с места происшествия, но все никак не мог понять, что подтолкнуло девушку на столь странный поступок — она действовала хладнокровно и в каждом её движении читалась осмысленность. Вот только она явно не планировала оставаться в живых. *** Человек — странное существо — так думал он, поджав тонкие светлые губы и со скукой смотря на синеющее сумеречное небо за окном. Оказавшись в ситуации, из которой нет выхода, он отчаянно борется за жизнь, но, в то же самое время, готов лишить себя этой же самой жизни из-за собственных ошибок. Или стечения обстоятельств, которое приводит к тому, что установка, заложенная в каждом из людей, как данность, ломается, выходит из строя, как высокоточный и сложный механизм, в который случайно попала песчинка. Кофе уже не бодрил, а, казалось, ещё сильнее вгонял в сон, в то время, как сердце навязчиво, тяжело, словно натужно сотрясаясь при каждом ударе, принужденно стучало изнутри. Этих воспоминаний уже не отогнать. Он сидит, сгорбившись, как горгулья на крыше здания, на холодном краю ванны, безразлично сияющей и белой, вся ванная же кажется чересчур яркой, словно операционная. Он опрокидывает бокал за бокалом, бездумно и неконтролируемо. Таблетки, горькие до отвращения, уже попали в его желудок, и, по-видимому, уже должны начать свой разрушающий путь. Он осознаёт, что подписал себе приговор, но чувствует себя удивительно легко и свободно, словно некий тяготивший долгое время груз наконец-то спал с плеч. Давление ощутимо снижается, и, практически перестав чувствовать своё тело, он испытывает сильнейший позыв тошноты. Ударяясь головой о крышку унитаза, он слышит, как удаляются о фаянс таблетки, пачкается в отвратительных, вонючих брызгах, корчится и лишь затем, после нескольких волнообразных приступов, находит в себе силы доковылять до постели, чтобы рухнуть в тяжелый, похожий на глубокий обморок, сон. Хватит философии на сегодня. Нужно пройтись, пока не привезли новых пациентов — с этими мыслями он идет по теплому коридору, на подоконниках которого заботливо рассажена ярко-алая герань и невольно останавливается у одиночной палаты. Сквозь матовую дверь невозможно различить силуэты, однако заметно, что светло-янтарным лучом в ней горит ночник, отчего она становится похожей на маяк посреди темного проëма. Пересиливая себя, он вздыхает и титаническим усилием приоткрывает её. Как занавеску, за которой скрывается таинственный озлобленный монстр. Глава 2. Нить жизни. *** Джули молча и почти неподвижно лежит, едва уловимо дыша. Сегодня она уже не обвешана датчиками, оплетающими тело, подобно паутине, к её руке подключен лишь одна система. "Словно нить, которая непонятным образом связывает её с жизнью" — растерянно подумал анестезиолог, глядя на капли, медленно проходящие по прозрачной трубке. Она явно находится в сознании и краем губы, который не затронут швом, пытается улыбнуться. Зрелище не для слабонервных — и, хотя его нельзя назвать слабонервным, ординатор отшатывается в сторону, словно от хищника, в любой момент готового напасть из засады. Хищника, который только прикидывается немощным, чтобы жертва сама подошла ближе. — Вы хотите знать, зачем я сделала это — Джули говорит очень тихо, и её голос напоминает слабый шелест ветра на чердаке, который гоняет обрывки забытых всеми газет, но он не может перестать прислушиваться к её словам — если захотите, я расскажу Вам эту историю, ведь все равно после лечения меня ждет психиатрическая больница. Подневольно он садится рядом и прикасается к той её руке, которая пострадала менее всего — на ней красуется всего лишь пара шрамов, которые выделяются на фоне белой и необычно сияющей кожи, однако, присмотревшись, замечает гораздо более старые следы порезов и ожогов — розоватые и светло-коричневые неровности, оставшиеся, по-видимому, от самоповреждения. Кожа Джули на ощупь похожа на шёлк, и, на контрасте с грубой резиновой перчаткой, она кажется еще более прохладной и мягкой. *** — Как Вас зовут? — она смотрит на него с хитрым, почти испытующим прищуром и, отчего-то, он боится сообщать ей эту информацию, несмотря на осознание того, что она в любом случае может узнать ее, если пожелает. Но ей нужно именно его замешательство, несомненно — и, глубоко вдохнув, он почти выпаливает свои инициалы. — Джейкоб Коллинз — вены на его шее слегка вздуваются от волнения, а на лбу появляется едва уловимая поперечная морщинка. Джули кажется странно довольной произведённым впечатлением и вновь слабо улыбается. — Эта история началась совсем не так недавно, как говорят свидетели— чуть громче произносит она — в их понимании мы встретились с покойным в его офисе и, спустя несколько часов душевной болтовни, я согласилась поехать скрасить его одиночество. Думаю, Вы понимаете, что Джули Уэлсон, Ваша покорная слуга, явно не так проста. И (здесь её усмешка стала ещё более горькой) точно не планировала становиться очередным увлечением рабочего партнёра. Поверьте, я всегда разделяла работу и отношения. Но сейчас это никак не связано с делом, ведь я ненавидела его уже четырнадцать лет кряду — и моя ненависть росла и крепла каждый раз, когда он вспоминал про меня, нацарапывая очередное слезливое письмо, раз в месяц обрывая телефон и, хвала богам, хотя бы не приезжал ко мне, хотя несколько раз порывался сделать это. Именно поэтому я переезжала из пригорода в пригород не один раз, хватая только свои документы, собаку и несколько необходимых вещей. Поэтому я довольно долгое время принимала… таблетки с целью получить хотя бы временное чувство безопасности, но, клянусь, уже полгода я благополучно обхожусь без них, Вы же мне верите? Я цеплялась за тех людей, которые могли, как мне казалось, заставить меня чувствовать себя спокойно, но на самом деле, только расшатывали и так нестабильное состояние и будили воспоминания о том, какое же я на самом деле ничтожество — она сжала кулак и отвела взгляд от собеседника. Однако, уже спустя минуту, казалось, пожалела о своей речи и предпочла замолчать — не будем теперь об этом, ничего уже не поделаешь. Будь что будет, всë самое страшное уже позади, и, все равно, меня никто не ждет, так что, может быть, психиатрическая лечебница станет лучшим убежищем для меня, ведь от себя-то я никуда не спрячусь — и отвернулась к стене. *** Джейкоб сидел молча, почти не шевелясь и всё ещё крепко держа её руку, несмотря на то, что Джули моментально заснула или, может быть, только притворилась спящей, чтобы избежать его любопытства. Её волосы, блестящие и гладкие, как у куклы, тяжёлыми волнами разметались по кушетке, и он невольно подумал о том, что, должно быть, она разбила достаточно большое количество сердец, просто ища безопасность и спокойствие. Завтра он будет отсыпаться после сверхурочного дежурства, а потом пойдëт в бар, встретиться со старым другом, который вот только должен был приехать из командировки. Что ж, нужно идти, ведь, кажется, эта история с попыткой убийства и самоубийства уже занимает слишком много места в его голове. Чересчур много. Она того не стоит. Глава 3. Давление. *** В баре, где они сидели, ненавязчиво играла какая-то музыка, заглушаемая монотонным гулом людских разговоров и звоном бокалов, сильно раздражающим слух. Выспаться Джейкобу так и не удалось, несмотря на то, что пришёл домой он под утро, а проснулся уже далеко за полдень. Сны его были настолько тревожными и пугающими, что он сам неоднократно пробуждался от собственных криков и каждый раз осоловевшими глазами смотрел в окно, где, казалось, издевательски-весело прыгали и чирикали беззаботные воробьи под жизнеутверждающим солнцем, и снова проваливался в беспамятство. Вот он покупает билет в кинотеатр. Огромный экран мелькает, показывая лица героев какого-то проходного фильма, просмотренного им на днях. В зале нет никого, кроме него и еще одной миловидной девушки, которая, ухмыляясь, наблюдает за ним. Механически, словно манекен, она встает со своего места и идёт к нему, не сгибая ног в коленях. Джейкоб чувствует себя неспособным ни закрыть глаза, ни убежать от неё, ни противостоять: всë, что ему остаётся — вжаться в бархатную обивку кресла и ждать неизбежного. Существо же садится на его колени практически невесомым телом и начинает расстегивать на нем рубашку, пристально наблюдая за реакцией неживыми глазами. Стеклянными, как и протез Джули. Создание железной хваткой держит его за шею, настолько крепко, что становится тяжело и больно дышать и медленно целует, невзирая на попытки отстраниться от неестественно-шершавого языка, похожего скорее на металлический скребок для посуды, беспощадно царапающий внутреннюю сторону щек. В висках стучит. Получается лишь плотно зажмуриться, и Джейкоб пользуется этой возможностью. Тиски на шее ненадолго ослабевают, но в нос тут же ударяет едкий запах непонятной горечи и сырой земли — и, приоткрыв веки, он видит Джули. Она отстраняется от него, смеясь наигранно и неестественно, её мягкие кудри волос щекочут его нос и щёки. Мерзкий, насмешливый будильник звонит. Попытка выспаться обернулась неудачей. Настроения нет от слова совсем. Друг сочувствующе смотрит на него мягким взглядом чёрных, словно угли, глаз и, морщась, опрокидывает ещё один бокал с обжигающей янтарной жидкостью на дне. — Тут все не так просто — слегка понизив голос и оглядываясь по сторонам, он будто хочет убедиться, что его точно никто не слышит — покойник-то, если верить слухам, был… скажем так, не совсем чист на руку, замешан как минимум в нескольких нехороших историях. Но, как бы то ни было, несомненно, Джули устроила эту аварию. И, судя по видеозаписи, действовала она абсолютно осознанно. Это пугает больше всего. Джейкоб ухмыльнулся и с явной неохотой оторвал взгляд от танцовщицы с длинными красными волосами и чересчур дебелыми ляжками, которые, в общем-то, её не особенно портили, скорее, делали похожей на Венеру эпохи Ренессанса, ворвавшуюся в суету этого мира и жаждущую драмы и кровавых жертв. — Я вообще чувствую, что вся эта история намного сложнее, чем кажется. Многие журналисты пишут, что, якобы, там была неразделенная любовь, мол, мужчина решил расстаться с девушкой, а она задумала отомстить ему таким способом, но, по случайности, выжила. Дело в том, что никаких комментариев пациентка не давала, она вообще слишком слаба сейчас, чтобы с кем-либо говорить, кроме персонала, к тому же, она не настолько проста, чтобы поступать таким образом. К тому же, сдаётся мне, она никогда никого не любила — уж слишком цинична. Не поверишь, но даже в таком состоянии она шутит над ситуацией… — Кстати, как у тебя со своей-то? — друг слегка ухмыльнулся и с интересом поëрзал на высоком стуле. Меньше всего Джейкобу хотелось бы говорить об этом. Возможно, даже ещё меньше, чем о неудачливой самоубийце, хотя, в принципе, обе темы были одинаково неприятны. — Собираюсь в ближайшее время делать предложение. Но, уверен, она не примет его. И, к сожалению, я так и не смог справиться с паническими атаками, несмотря на то, что сменил психотерапевта. *** Он проснулся в одной кровати с той самой танцовщицей. Ее волосы, пахнущие дорогими цветочными духами, разметались в беспорядке по хрустящей белой наволочке, сама же она плотно, словно в кокон, завернулась в одеяло и тихо дышала во сне. "Пожалуй, с предложением стоит повременить" — грустно ухмыльнулся Джейкоб, и ямочка обозначилась на его левой щеке. Тревожное предчувствие чего-то неизбежного давило на него этим утром. Она — он не был уверен, что знает наверняка её имя — упорхнет, как только проснется, не в силах забрать или развеять даже часть той давящей беспричинной тоски, которую испытывает он. Снова зазвонил чёртов будильник. Глава 4. Надлом. *** "So that you'll know, what it's like to be burning in hell"* Джейкоб вздрогнул от хриплого хищного баритона, так неожиданно зазвучавшего в плейлисте, игравшем, пока он варил кофе и спешно переключил музыку на нечто менее глубокое и значительно более веселое. Видения заставили его поморщиться — как наяву, он увидел перед собой медицинскую каталку, которая самопроизвольно крутилась, подобно стрелке компаса путешественника, а на ней — ноги и накрытое простыней тело. Ноги, все в шрамах, старых и свежих очевидно, принадлежали Джули. На большом пальце её маленькой, почти кукольной ступни неуклюже болталась бирка, лицо и тело же были накрыты простыней. Вдруг ткань зашевелилась, и она, покрытая трупными пятнами, подмигнула ему и захихикала надтреснутым, надломленным смехом человека, потерявшего всё. Кофе с шипением вытек из турки и залил плиту. Ещё один день сурка. Механически он отправил сообщение: "Доброе утро, любимая", и, не дожидаясь ответа, пошел проверять ключи в кармане пальто. Нож-бабочка и перцовый баллончик на месте, а значит, все в порядке. В порядке ли? Он на цыпочках подошел к дверному глазку, удостоверяясь, что никто не стоит, стараясь дышать как можно тише, по ту сторону. За дверью была лишь пустота подъезда. *** Джули уже может самостоятельно проходить небольшие расстояния, опираясь на костыли, через силу и через боль. Каждый её шумный шаг, если его можно назвать таковым, сопровождается чудовищной гримасой на лице, однако она упрямо выходит на больничное крыльцо и вдыхает прелые листья, толстым коричнево-желтым ковром покрывшие мертвую траву. Где-то черви пожирают вздувшееся, зловонное тело её заклятого врага. Проникают сквозь барабанные перепонки, пожирают мозг, кишечник, легкие, а он не в силах пошевелиться, прогнать их, защититься, как и она когда-то. Как и многие другие. Усмешка, неуловимо, словно солнечный зайчик, пробегает по её лицу, и на левой его стороне образуется очень даже красивая ямочка. По крайней мере, он не чувствует боли. А она теперь вынуждена жить с ней каждое мгновение. Хватит о нём. Много чести. Психиатрическая экспертиза пройдена так, как ей бы хотелось. Признана необходимость лечения, однако, оно не будет столь ужасным и длительным, как ожидалось изначально. Запах листвы навеял воспоминания: семь лет тому назад Джули, не будучи ещё преподавателем латыни в университете, а будучи всего лишь студенткой, значительно легче и грациознее приземлилась на скамейку неподалеку от кампуса. Сизые тучи низко и стремительно пролетали над землей в тот день, когда она прогуливала ничего не значащую лекцию. Оранжевые ветви кленов лениво шевелились на ветру, когда на скамейке появился синеглазый молодой человек, на первый взгляд, погруженный в себя, но, на самом деле, с интересом наблюдавший за незнакомкой. — Каждую нашу редкую встречу мы напивались до беспамятства. Уверена, я так и оставалась бы для него "милашкой с соседнего факультета", не оставь его ради того очаровательного парня, который всеми силами пытался спасти меня, однако был в чем-то безумен, ведь спасти того, кто не хочет быть спасенным — сумасшествие чистой воды. — Что, простите? — Джейкоб мог поклясться, что не желал бы видеть её при дневном освещении, тем более, так внезапно и тогда, когда их пути, казалось бы, почти разошлись — все зависело лишь от того, когда её признают достаточно здоровой физически, чтобы перевести в совсем иное отделение. — Я всегда была однолюбом, как бы странно это ни звучало. Но мной двигал страх остаться одной, тщеславие и желание испытать хоть какие-то эмоции. Но неужели я сказала это вслух? — в её глазу мелькнул отнюдь не добрый слюдяной огонёк. —— Не смотрите на меня, как на сумасшедшую, я всю жизнь любила только одного человека, хоть это и может показаться насмешкой, я не шучу и не играю с Вами. Вы, в конце концов, не интересны мне ни в каком из планов, поэтому заискивать тоже не стану. Имя, возраст и пол той персоны не имеют значения, и он или она не имеет отношения к моей… маленькой шуточке. Паническая атака разливается по её груди привычной тупой блуждающей болью. — Я во многих пыталась увидеть эти глаза, живые и грустные одновременно — она шумно откинулась на спинку скамейки и замолчала. И однажды даже встречалась с похожим внешне человеком, лишь бы только заглушить ту пустоту. Но потом поняла, что мои попытки только губят меня, а найти подходящую замену мне никогда не удастся. Нас сравнивали очень долгое время, хоть мы и были совершенно разными, и я честно пыталась прыгнуть выше головы, но, как видите, не вышло… Джейкоб честно пытался понять хоть что-то в этом потоке сознания, но тут Джули рассмеялась своим болезненным смехом и замолчала: — Вы все равно ничего не поймете. Вы слишком рациональны, чтобы понимать такие вещи — и попыталась, почти задыхаясь, подняться снова. Он попытался было помочь ей, однако получил в ответ столь грозный взгляд, что невольно снова отшатнулся, словно от мины, которая вот-вот взорвётся. Однако, этика и несовместимое с ней любопытство заставили его предложить проводить Джули. ___________________________________________________________________ “Теперь ты знаешь, каково гореть в аду” (англ.) Глава 5. Галлюцинации. *** Это было практически непредсказуемо, но, на удивление, Джули согласилась, и он начал невольно сожалеть в сердцах о своём предложении. Они шли молча. Сквозь серую завесу туч бегло проглянул солнечный луч, болезненно-тонкий, лениво и неуверенно прошел по мертвым листьям с коричнево-бронзовыми прожилками и снова спрятался, словно осознавая свою безнадежность. Спутница Джейкоба внезапно остановилась на мгновенье и, как ему показалось, чересчур пристально посмотрела вдаль. На её лице отразилось некоторое подобие отчаяния и страха, если, конечно, человек, потерявший все, кроме (по чистой случайности) жизни, может его испытывать. Даже не так. Оно изображало неизбежное страдание. Такое, какое обычно проявляется у людей с какой-нибудь страшной и неизлечимой болезнью — приступ неизбежен и не нов, но все так же ощущается измученным телом. Женщина. Она смотрела на Джули столь же пристально, исподлобья. Грязные, сальные волосы её спадали на плечи, путаясь колючими колтунами, кожа её была очень светлой, но загрубевшей и тоже грязной, а на лице лежала тяжелая печать многолетнего алкоголизма. Несмотря на худобу, почти истощение, у женщины явственно свисали брыли, а одета она была в нечто отдаленно напоминающее мешок из-под картошки. Неестественно наклонив голову, видение смотрело прямо в её лицо. Не отводя взгляд. — Что там? — Джейкоб придержал её за локоть и вопросительно приподнял густую бровь — Ничего. Совсем ничего — Джули постаралась притвориться настолько беззаботной, насколько это возможно — просто внезапно боль дала знать о себе. Женщину она видела не впервые. Она является к ней уже десять лет, то в углу комнаты, то на прогулке, то в аудитории на работе. И она — ещё одна причина, почему Джули спит со светом и боится оставаться одна. Эта женщина — она сама. Её худшая версия. Та, которой она могла бы стать, если бы сдалась и плыла по течению. Она сама сотворила эту чудовищную галлюцинацию в своей голове, вскормила мыслями и страхами и выпустила на волю, как дикое животное. *** В коридоре рядом с курилкой было полутемно, а воздух был отвратительно спëрт. Как в подъезде. Или как в том кинотеатре, который ему приснился в кошмаре совсем недавно. Джули дышала тяжело и прерывисто, как обычно дышат спортсмены, только что пробежавшие марафон. Он тоже в прошлом, надо сказать, принимал в них участие, однако теперь стало не до этого, да и форма навряд ли позволит. Стоит заметить, что защититься в нужный момент она тоже не позволила. Не нужно замечаний. Так недолго и потерять рассудок, постоянно невольно или сознательно, укоряя себя в том, чего не исправить. С этой мыслью Джейкоб пытается открыть вторую дверь, но легкий стук костылей заставляет его обернуться. Это движение было бы крайне рискованным, если бы даже от неожиданности, а не из злых побуждений он сделал хоть шаг назад. Практически падая, спутница виснет на нём здоровой рукой и всей тяжестью своего тела. Она целует Джейкоба, уверенно и явно отдавая себе отчет в том, что делает, долго и эмоционально. Более того, растерянность ординатора, очевидно, нисколько её не смущает. Отнюдь. *** Щелчок, полоска света, стремительно становящаяся все шире, громкий крик не то удивления, не то гнева: в дверном проеме он видит невысокую фигуру Элоизы, своей девушки, оцепеневшей от предоставившегося зрелища. Её рот так и приоткрыт в безмолвном возгласе, а глаза олененка Бэмби хлопают, не будучи в силах отмотать назад увиденное, как пленку и навсегда выбросить из памяти. "Этого не может быть" — проносится в голове у Джейкоба с быстротой молнии паническая мысль. Слегка укушенная в поцелуе бледная нижняя губа кровоточит, ноздри раздуваются от паники и гнева, желваки на скулах напряженно играют. Секундное молчание, во время которого можно почувствовать, что воздух электризуется до треска и становится горячим, как в полдень где-нибудь в Сахаре. Это не дурной сон. Не бред. Это реальность. Глухой и звонкий одновременно тяжелый стук о кафельный пол. Улыбнувшись безумной улыбкой, Джули теряет сознание. Или только делает вид. Гипс на запястье ноги, кости которой так искусно составил хирург, трескается с едва слышным хрустом. "Она симулирует" — все, что успевает проскочить в его мыслях в последний момент. Глава 6. Перелом со смещением. — Ч-что это? — Элоиза заикается и практически хрипит, не находя подходящих слов и вопросительно смотрит на жениха, совершенно не удостаивая вниманием упавшее тело. Неуверенно, как тряпичная кукла, она делает шаг вперед и замирает снова, не решаясь подойти ближе. — Погоди! — Джейкоб хватает её за округлые плечи и длинными пальцами впивается в них, точно когтями — ты… ты совсем не так поняла происходящее. Мысли его пробегают одна за другой, выстраиваясь в стройный ряд. Стремительно, выпустив из рук невесту, он опускается на пол и пытается привести в чувство Джули, лежащую без движения. Кто знает, может быть, это и правда обморок? А вдруг падение сказалось на и так собранных с трудом органах? Профессиональное беспокойство превыше всего личного — с этой мыслью он сохраняет самообладание. — Дорогая, правда, возникло недоразумение — мягкий и спокойный голос эхом отдается от низкого потолка — пациентке стало неважно, и она потеряла равновесие, а мне пришлось поддержать ее, только и всего. Ты преувеличиваешь — улыбка получилась натянутой, но Элоиза слишком проста, чтобы заметить это, очевидно. Только сейчас она взглянула в лицо лежащей без сознания и снова невольно вскрикнула, отшатнувшись: — Джули! Как такое могло произойти? — казалось, её глаза вот-вот наполнятся слезами — Что с ней стало? — почти умоляющим взглядом снизу вверх она глядела на ямку подбородка Джейкоба. — Авария, дорогая. Увы, никто не застрахован. (Как и всегда, все новости захолустья прошли мимо Элоизы, которая курсирует по маршруту "дом — смена в булочной — дом" и работает, не слушая сплетен) . Что ж, ему это тоже неплохо спасает жизнь, ведь, несмотря на относительную редкость его похождений налево, есть риск того, что наивная, словно из восемнадцатого века, она невзначай разговорится с какой-нибудь девушкой, прекрасно проводившей время с ним. Эта мысль, пусть и трудноосуществимая, всегда пугала его. Паранойя — Мы ходили в одну среднюю школу и пару лет она сидела со мной за одной партой. Всегда была странной и нелюдимой, но разве кто-то мог подумать, что вот так оно выйдет? — голос, кажется, окончательно отказался служить Элоизе. — Уму непостижимо! — Иди домой, прошу тебя. Боюсь, это серьезнее, чем показалось на первый взгляд. С очевидной неохотой и сожалением Элоиза, пожав плечами, удалилась, покачивая бедрами. Ей здесь явно не место. *** Он чувствовал, что должен был сделать это уже давно. Однако, как ни странно, именно чувство долга двигало действиями Джейкоба, когда он сжимал побелевшими костяшками круглую бархатную коробочку, сидя в плетëном кресле на веранде ресторана. Снаружи людские шаги и шум проливного дождя сливались в единую усыпляющую мелодию, а вечер, казалось, деликатно накрыл проспект фиолетовой полупрозрачной завесой тумана. Он медленно опустился на одно колено. Элоиза взглянула на него так, как будто видит его впервые. Это больше не были наивные глаза олененка Бемби, а её платье, огненно-алое, обжигало взгляд. Так смотреть можно только на последнего идиота на земле. — Нет и ещё раз нет, дорогой мой — её голос звучал чеканно, звонко, как судейский молоток в момент вынесения приговора. Ты говоришь мне про горе и радость, богатство и бедность, но знаешь, я совершенно случайно обнаружила в постели чужую серьгу — её маленькая ладошка скользнула в клатч, а сама она напряглась, как натянутая струна. Прости, я ждала несколько месяцев, чтобы сказать тебе об этом, но, чувствую, момент настал. Нет. *** Опустошенный, Джейкоб упал на кровать. Ту самую, в которой была обнаружена судьбоносная улика. Он не помнил лица девушки, которая была с ним несколько месяцев тому назад, но помнил её парфюм — сладкий аромат, похожий на ослабленный запах гниющих фруктов. Апельсинов, покрытых голубоватой плесенью, слегка размякших и сочащихся, привлекающих мух. Мух, которые совсем не против отложить личинки в мертвом теле, точно так же разлагающемся в безобразное месиво. Кажется, и он и она были слишком пьяны. Ночник подмигивал, а голова была наполнена легким туманом, когда он зарывался носом в волосы той, которая испарится в утренних лучах, оставив его наедине с мучительным похмельем и тяжелыми мыслями в голове. Хочется сбежать от себя. Даже не так: сбежать из своего тела, не видеть этих рук с длинными пальцами и выпирающими венами, покрытых черными татуировками, ног со слегка чересчур тонкими запястьями. Быть кем-то другим. Кем угодно, только не собой. Через силу он поднимается с кровати и находит зажигалку практически на ощупь. Щелчок. Он снова отравляет себя дымом, едким, как та тоска, который слишком много у него внутри — так много, что её хватит для того, чтобы затопить этот мир полностью. Тоска и безысходность, служащая катализатором. Словно серная кислота, медленно, но верно и болезненно растворяющая все вокруг. Все. Кроме самых жутких воспоминаний. Они равнодушно осядут на дне его подсознания тяжелым пластом, который невозможно ни уничтожить, ни даже сдвинуть с места. Джейкоб хмурит выразительные брови, тушит сигарету и старается переключить свои мысли на то, как он наконец найдет работу получше и сможет приобрести жилье в чуть более благополучном районе. Пульс замедляется, становится привычным. Глава 7. Фантомные боли. *** Пушистый и почти невесомый серебристо-голубой плед на его плече вздрогнул и поехал вниз, на пол. Чьи-то пальцы осторожно, самыми подушечками изучали его лопатки, ребра, позвоночник от шеи и до бедер и наоборот. Осоловелый ото сна взгляд Джейкоба упирается в чужие ноги. Незнакомые, исполосованные шрамами, чуть коротковатые, с маленькими изящными ступнями, белые, почти бескровные. Мысль о том, что засыпал он в полном одиночестве, отчего-то не вселяет даже мало-мальской тревоги. Взгляд скользит выше, по колюче-махровому, цвета выдержанного портвейна, халату и утыкается в уже знакомое асимметричное лицо. Джули ухмыляется колко, но в то же время грустно, словно ожидая того, что он обернется. Она кладёт свою мягкую ладонь ему на грудь прямо около сердца и прикрывает веки. Подсознанием, на каком-то интуитивном уровне, он понимает — она чувствует, ощущает его боль и словно бы вытягивает ее, будто мощным магнитом, стремительно, неуловимо. Ухмылка пропадает, и вот ее лицо, невзирая на грубо зарубцевавшиеся следы аварии, кажется вполне привлекательным, а руки с чуть искривленными пальцами и длинными ногтями — несомненно, хищными, но не внушающими страха. Колючее тепло, которого ему не хватало долгое время. Джейкоб осторожно гладит ее непослушные волнистые волосы оттенка терпкого коричного чая. Отчего-то невозможно отделаться от ощущения, будто он имеет дело не с хищником, покалеченным, но не убитым и, следовательно, готовым напасть в любую секунду, а с чрезвычайно хрупкой материей. Хрупкой, словно фарфор древнекитайского производства. Хрупкой настолько, что ни одно лишнее движение с ней недопустимо, как и с опасным хищником. Свербящая и пульсирующая тревога сменяется спокойной, но щемящей грустью и, пытаясь справиться с ней, он осторожно сжимает тонкую талию девушки, как бы стараясь защитить и ее и себя от этой напасти. Джейкоб засыпает так крепко, как не засыпал уже давно, даже будучи не вполне трезвым. *** Будильник. Приподняв месяцеобразную бровь, он с удивлением обнаруживает себя в одиночестве и даже бегло оглядывает комнату. "Сон во сне" — усмехаясь, проводит рукой по проступившей двухдневной щетине. Странно, но такое вполне вероятно. Джейкоб брызгается одеколоном. Ещё раз осматривает длинный коридор и, непривычно выспавшийся, покрасовавшись перед зеркалом несколько минут, возвращается в свой привычный ритм дня сурка. *** Все было хорошо до тех пор, пока он не вышел курить после очередной операции. Спасали девушку-подростка лет четырнадцати, выстрелившую себе в голову из пистолета. Этот случай был из тех, когда сложно говорить о том, что летальный исход можно назвать такой уж неудачей — подключенная к аппаратам жизнеобеспечения, она, несомненно, дышала, но, вероятнее всего, ожидать чего-то кроме слепо-глухо-немого состояния, было столь же разумно, как и ожидать наводнения в пустыне. — Ума не приложу, где ребенок мог достать пистолет и что могло толкнуть ее на такое — Ви поджала подбородок, и можно было заметить, как ее лоб морщится, а по щеке сбегает скупая, ничем не сдерживаемая слеза. Казалось бы, живи и радуйся, все еще впереди, но нет — неужели ее проблемы стоили того, чтобы вот так перечеркнуть...перечеркнуть всё абсолютно? Я не верю в это — она посмотрела на Джейкоба так, словно он знал ответы на её вопросы. Но Джейкоб ничего не знал. Он стиснул зубы и почувствовал, как сигарета в руке беспощадно обжигает его, однако ничего не предпринял. Не до этого. — Она выкарабкается? — Ви надеялась и задавала этот вопрос так, словно именно он решает, умереть ли пациентке, остаться ли овощем или вернуться к нормальной жизни —… справится ведь? Джейкоб молчал. Джули снова невольно вспомнилась ему — на первый взгляд, казалось, у неё, имеющей богатый жизненный опыт, престижную работу и планы написать книгу, тоже не было причины садиться в автомобиль к покойному пациенту и устраивать аварию с целью умереть. Но ею двигала ненависть и, как бы иронично это ни звучало, именно это чувство помогло ей выжить. Несколько раз во время операций происходила остановка сердца, Джули перелили далеко не один литр крови, но она феноменально быстро шла на поправку. Упав тогда, она могла пустить все результаты стараний и ювелирной работы по воссозданию тела под откос, но, тем не менее, этого не случилось. Ненависть была сильнее оболочки, сильнее души, сильнее смерти. Ненависть была сродни одержимости. Как пружина, она заставляла девушку оставаться на плаву. Новую же незадачливую самоубийцу никто не ждал. У неё не было родителей или опекунов, однако вряд ли это могло стать толчком к столь тяжелому шагу с непоправимыми последствиями, ведь с двух лет она находилась в воспитательном учреждении. О ее дальнейшей судьбе можно было только гадать, чего Джейкобу хотелось менее всего. Tabula rasa* и этим все сказано. Ви протянула ему листок, сложенный вчетверо. — Что это? — Джейкоб несколько выпал из реальности и удивленно передернул плечами? — Стихи… Предыдущей пациентки. Они попали ко мне случайно — он с удивлением отметил, что Ви словно намеренно избегала имени Джули. Боясь призвать её, как боятся шаманы дикого племени призвать ненавидящего все живое демона. *** Утро. Плотный туман. Семь тридцать. На столе порошок — матча. Мне бы птицей взлететь. Разбиться. В клетке. Прутья из смеха и плача. Я дышу еще, видишь? Однако, Не пытайтесь задеть за живое. Мое первое имя — морфий Безразличие же — второе. *** Мелкий, почти каллиграфический почерк заставил его вздрогнуть. Сожаление о чем-то неизвестном хлынуло прямо в мысли, как вода из открытого на полную мощность крана. Бесконтрольно и непреодолимо. Бессмысленно. — Ты не знаешь, что с ней и где она сейчас? — он не рассчитывал услышать ответ от Ви и даже, может быть, понимал, как странно звучит сам этот вопрос. — Прошла курс лечения и вернулась к преподаванию. Но я сильно сомневаюсь, что это на самом деле так — всхлипывая, она чиркнула спичкой и начала уже третью сигарету подряд. Белесый пепел в руке Джейкоба окончательно раскрошился, оставив легкие следы ожогов. Впрочем, без разницы. _____________________________________ *Чистая доска (lat) Глава 8. Временное помешательство. *** Уже далеко не впервые паркуясь у лингвистического университета после бесцельного автопутешествия по городу, он ощущал себя последним идиотом. В самом деле, что изменится от того, что он встретит Джули? Да и искать её здесь, среди такого количества людей — все равно, что искать иголку в стоге сена. Тем не менее, ему очень хотелось увидеть её, и подстроить все так, словно их встреча — чистой воды случайность. Джейкоб точно знал, что она все еще преподает здесь. Она признана полностью излеченной. Интересно, прячет ли она лицо от студентов? Шепчутся ли о ней другие преподаватели в том или ином ключе? Весна была в полном расцвете, когда он прогуливался по дорожкам студенческого городка. Первая зелень неспешно пробивалась из-под шелестящей прошлогодней листвы. То там, то здесь островками фиолетовых лепестков проглядывали крокусы. В воздухе витал запах дождя и, казалось, все пробуждалось. Даже птицы на ветках, несмотря на то, что было уже отнюдь не раннее утро, оживленно болтали между собой. Впервые за долгое время хотелось дышать полной грудью, а не задохнуться по случайности, умываясь, или подавиться, запивая завтрак кофе. Однако, благодаря погоде, желание жить не казалось чем-то неуместным и почти неприличным. *** Фигура в алом пальто была удивительно заметна и, казалось, бросала вызов нежным краскам конца марта. Джейкоб замер от неожиданности — он, конечно, ожидал увидеть её, но не так близко и представлялась ему она абсолютно не такой. Джули довольно стремительно шла на своих двоих с какой-то подчеркнутой прямотой в осанке. И, казалось, совсем не замечала Джейкоба — она увлеченно разговаривала с кем-то, словно не замечая ничего вокруг. — Добрый вечер — при произнесении этой простейшей фразы его словно ударило током изнутри — Bonum vesperum!* — ее тонкие губы гранатового цвета расплылись в улыбке, обнажив крупные белые зубы. Она все заметила. Абсолютно точно. — Какими судьбами? — Мне нужно было помочь брату, забрать некоторые бумаги...— неловко протянул он. Какая глупость. Она же видит, что он лжёт, просто не говорит об этом. Но, тем не менее, первая пришедшая в голову мысль — лучше, чем ничего. — как Ваше самочувствие? — Значительно лучше. Разумеется, это не результат лечения, а всего лишь осознание того факта, что мой враг гниет в земле. Я все еще могу играть другими людьми, как мне вздумается, писать стихи, да даже сидеть на балконе с чашкой кофе, черт возьми. Знаете, теперь у меня есть повод радоваться каждому своему достижению, как бы паршиво это ни звучало. Так рано выпустили меня потому, что я была la fille bonne*, а уж притворяться я умею, Вы же не сомневаетесь? — Джули наклонила голову, уставившись прямо ему в лицо. Как дознаватель, выпытвающий у преступника признание в виновности. *** Они сидели в машине Джейкоба, когда Джули снова разговаривала с кем-то, и ее голос звучал непривычно вкрадчиво и даже капризно. — Нет-нет, дорогой, ты, конечно, останься сегодня дома. Я неважно чувствую себя и очень устала, увидимся завтра, не переживай — она положила трубку и, словно извиняясь перед Джейкобом, пренебрежительно отправила телефон в сумку — этот мальчик-студент очень милый, правда. Он чертовски похож на того молодого человека, который пытался изо всех сил вытянуть меня из моей трясины страшно представить сколько лет тому назад, но едва не утонул в ней сам. Будь у меня хоть немного эмпатии, я бы влюбилась в него по уши, но мне было попросту удобно отыгрывать необходимые чувства, не более. Но я желала, чтобы на меня смотрели снизу вверх, вот и все — её бровь поднялась и быстро упала обратно. — Мы едем в седьмой Вилл-квартал, верно? — только тут он подумал о том, какой ошибкой было пустить её на переднее пассажирское сиденье. Что ж, придется следить в оба. — Зачем? — она удивленно пожала плечами — я на всякий случай сменила место жительства и теперь обитаю тут ...неподалёку. Вы же зайдете ко мне на чай? — её взгляд выражал какую-то скрытую колкую насмешку под маской абсолютного дружелюбия — собственно говоря, мы можем вообще оставить машину и пройтись пешком, если хотите. Джейкоб охотно согласился. По правде говоря, сейчас они вообще не понимал, что двигало им тогда, когда он предложил подбросить Джули. _____________________________________ *Добрый вечер! (лат.) *хорошая девочка (фр.) Глава 9. Выжить любой ценой. *** — Aide-toi!* — она осторожно разлила по чашкам какой-то особенный, с чуть горьковатой сладостью чай приглушëнно-вишнëвого цвета с тонким ароматом кардамона — прошу меня простить, чего покрепче не держу — печень, сами понимаете, дышит на ладан — тут Джули грустно усмехнулась — а жаль. Мне бы хотелось напиться с Вами до беспамятства. Джейкоб вздрогнул. Она подчеркнуто-вежливо обращалась к нему на "Вы", однако ничуть не смущалась в выражении своих эмоций, и это пугало. Что, если ей вдруг придет а голову кинуться на него? Плеснуть в лицо содержимое горячего чайника? Или, на худой конец, вооружиться ножом, которым она нарезала клюквенный тарт? Сам черт не знает, что мог задумать человек, учинивший столь страшную аварию, столь легко открестившийся сегодня от своей пары и столь галантно, словно она была его кавалером, а не наоборот, ухаживающий за ним. Он вспомнил, как внезапно пришло к нему решение связать свою жизнь именно с анестезиологией. Оно не вынашивалось годами, не обдумывалось и не было взвешено на невидимых чашах сотню раз, отнюдь нет. Однажды, возвращаясь из школы, он стал свидетелем того, как случился инсульт у подвыпившего и совсем ещё молодого человека. Видел, как внезапно обмякло, стало неуправляемым его тело, как сбежались одни и брезгливо отвернулись другие. Конвульсия. Конечности немеют, и Джейкоб практически чувствует безысходность ситуации. Бессилие. Удушающее бессилие. Лицо, перекошенное от страха, недоумения и отчаяния. Бровь неестественно заползла на лоб, губы расплылись в жуткой, почти смертельной гримасе. "В мире так много боли, что если я смогу уменьшить её хоть чуть-чуть, я буду считать, что добился цели" — тогда эта мысль напугала его. Она казалась чересчур взрослой, слишком тяжёлой. Одно ее появление уже будто подразумевало некую ответственность. Жужжание тату-машинки. Прошло не так много времени с момента нападения в подъезде. На мизинце левой руки красуется чёрной краской слово "боль". Что, если чай отравлен? Что, если она подсыпала какой-нибудь яд в угощение? Что, если не сумеют подобрать антидот? — Нет, я бы ни за что не стала травить Вас — она снова словно читает мысли Джейкоба. Вы не причинили мне вреда. Я почти никого не любила, но и не делала никому зла, ведь на свете есть только один человек, которого я по-настоящему ненавижу. Был, точнее говоря. Но даже смерть не оправдает его. Вдох, глубокий, как последний глоток воздуха. Минутное молчание. Впервые за долгое время она находит в себе какие-то остаточные силы, чтобы говорить. В её голове — тот роковой вечер, когда она отправляется на школьную дискотеку. Серебристое платье переливается в свете мигающих разными цветами, плавающих во тьме огоньков. Завитые волосы колышутся в такт её неуверенному танцу с тем старшеклассником, по которому, определенно, сохнет вся параллель и даже девушки чуть более младшего возраста. Блестящие белые тени осыпались и неуклюже лежат на щеках. Он отпускает ехидные шуточки в адрес некоторых общих знакомых, а она смеется, ощущая себя совсем рядом с центром внимания. Наклонившись прямо к уху Джули, молодой человек предлагает выйти, ссылаясь на шум, и, не дожидаясь ответа, хватает её за запястье, сперва осторожно, но затем, когда они отдаляются от танцующей толпы, его рука сжимается все сильнее. Как тиски. Он тащит спутницу в сумрачный аппендикс коридора, где полы сотрясаются от музыкального ритма, но сердце колотится намного сильнее, и она слышит только его биение. — Пусти меня! — звонкая пощечина. Счастливая несколько минут назад, она ощущает себя птицей, попавшей в ловушку. Совсем близко маячит светлая часть коридора, но до нее невозможно добраться, как и нельзя вырваться из практически прозрачных сетей сачка. Джули бьется отчаянно, до тех пор, пока тонкие, но сильные пальцы не сжимают её горло со страшным, почти убийственным остервенением. В глазах темнеет, расплываются маслянистые рыжие кляксы. Насмешливая ухмылка заставляет ее вздрогнуть от последнего припадка бессильной ярости, как от сильнейшего разряда тока. Старшеклассник был оправдан ввиду несовершеннолетия и того, что Джули и сама до инцидента подкидывала ему в карманы записки с признаниями в чувствах. Глядя в кабинете следователя на эти самые каракули собственного авторства, изукрашенные по бокам глупыми сердечками, она признавала себя ничтожеством. Полной идиоткой. Ей казалось, что виноват не тот, кто создал западню, а затем грубейшим образом смял и исказил факты, а она — та, что попала в эту ловушку и не имела практически никаких шансов выбраться из неё. Джули ненавидела и будет ненавидеть. Всегда. Ненависть сильнее смерти, именно поэтому она выжила в той аварии. Джейкоб боится даже прикоснуться к ней. Его кисти сжимаются в кулаки настолько агрессивно, что костяшки белеют на контрасте со смугловатой кожей, а взгляд устремлëн на ее заметно побледневшие, невзирая на яркую помаду, губы. — Мне не следует этого говорить, но наш отличник, светило всей школы был связан с криминалом, как сообщил мне психиатр в доверительной беседе, приуроченной к моему "выздоровлению". Он был благополучным семьянином на первый взгляд, однако трудился киллером. Забавно, правда? — такой мирный, тихий человечек, вежливый и воспитанный чистоплюй, юрист, подающий надежды…и… такая неожиданность? Ах, какая досада! Киллер — и вдруг убит в собственной машине — она театрально воздела руки к небу и засмеялась так тяжко сотрясаясь корпусом, что не сразу можно было понять, смех это или же слёзы — однако, именно поэтому я "исцелилась" так быстро и "исцелилась" вообще, а не осталась гнить в психушке навечно. И я тоже не предстала перед судом, прошу заметить. Так что в каком-то смысле мы квиты. Здоровья погибшему! — чашки соприкоснулись с легким звоном. *** Несколько минут Джейкоб рассматривал её письменный стол, на котором среди беспорядочно лежащих листов, ежедневников и тетрадей угнездились ноутбук и горшок с цветущей розой. Из этого хаоса она с лёгкостью вытащила фотографию. На него пристально смотрело лицо, которое нельзя было назвать ни слишком красивым, ни отталкивающим. Потрясающе блестящие умные глаза, тонкий, несколько неровный нос, едва заметная ямочка под нижней губой — вот те детали, которые врезались в память. — А вот это — моя единственная любовь, да — заметила Джули, ухмыляясь и погладила рамку. Но я никогда и никому не скажу об этом. Фотография стремительно исчезла в одном из ящичков стола. В домашней обстановке, надо сказать, Джули выглядела несколько странно. Можно было предположить, что она останется в рабочей одежде или переоденется так, чтобы произвести на гостя впечатление. Однако это не было нужно — она была прекрасно осведомлена, что производит впечатление одним своим присутствием. И, если уж совсем откровенно, оно не было целью. Просить внимания — ниже её достоинства. *** Под утро, в ту пору, когда рассвет скорее напоминает вечерние сумерки, она проснулась от сильного запаха свежей крови и словно слегка задохшегося мяса. Влажная и липкая рука гладила её волосы, а затем с ненавистью вцепилась в её плечо ногтями, так, словно хотела растерзать. Над ней склонилось белое лицо покойника со стëртой до кровоточашей дыры щекой, обнажающей зубы и местами, где они были выбиты — чернеющие прогалы челюстей. Нос его был разбит в месиво, а шея наклонена под пугающим углом. Череп с той стороны, куда пришелся основной удар, был проломлен внутрь. Он пристально смотрел на Джули. Ждал, когда она закричит от ужаса. Она уже знала, что видит его не взаправду, что это лишь больное воображение, ничего более, а потому просто чуть сильнее вжалась в плечо Джейкоба. — Что-то не так? — он открыл глаза и осторожно рукой провёл по её бархатистой лопатке с выпирающим шрамом. — Все в порядке, просто приснился кошмар — она поморщилась. Покойник состроил обиженную гримасу, отвернулся от них и медленно, дергаясь и пошатываясь, словно он был марионеткой, которую дергают за ниточки, пошел до кухни. Шарк. Шарк. Шлеп — нетвердые шаги, словно половина его тела была полностью парализована. Шарк. Он испарился, точнее, даже рассеялся на микроскопические частицы. Джули внимательно смотрела в глаза Джейкоба. Они очень напоминали те, что были на фотографии. — Точно ли все в порядке? — он с некой мягкой настойчивостью изучал каждую эмоцию её лица, казавшегося в темноте чрезвычайно привлекательным. Особенно сейчас, когда её веки полуприкрыты и она пытается изобразить полудрему, словно разбуженная кошка. — Точно. Спи уже. Bonne nuit!*— по её тону нельзя понять, раздражена она или же, напротив, заботится о нём. Спокойствие. Оно окутывает его совершенно неожиданно. Казалось, в этом странном жилище ему нет и не должно быть места, однако именно это чувство поселяется в нём в тот момент, когда тонкие руки в полосах от швов и ссадин обхватывают его широкую спину. *** Спустя ещё некоторое время, когда небо уже полностью побелело, словно закипая, его шершавые губы прикоснулись к ее горячим губам, а руки начали плавно блуждать по телу. Он целует ее горделивую шею, зарываясь в мягкие волосы, отчего-то пахнущие свежей травой и бросает еще один взгляд на её лицо, чтобы удостовериться, что она не против дальнейших действий. Целует каждый шрам и проводит по ним языком. Джули хихикает и сотрясается от щекотки, а ее смех, тихий и непринужденный на этот раз, отчего-то ещё сильнее распаляет его. Джейкоб нависает над ней, жадно впиваясь поцелуем снова. Как тогда она впилась в него в больнице — до тех пор, пока не станет трудно дышать. Так, словно это последний поцелуй в жизни. Он легко приспускает неглиже и несколько секунд любуется небольшой, но высокой и аккуратной грудью, а затем его неутомимые губы смыкаются на ее соске, вторая же рука, пробравшись под шёлк, бесстыдно лапает другую грудь. Глухие постанывания приводят его в неистовство. Сгорая от желания, он рисует узор из поцелуев по выступающим ребрам, скользит по широким бедрам, опускается еще ниже, и наконец она чувствует его влажный язык между ног. Ни одной из своих любовниц Джейкоб не стремился доставить удовольствие так сильно, как стремился доставить ей. Она извивалась, задыхаясь от стонов, и он чувствовал, что находится на пределе, когда обхватил её тонкие запястья и плавно вошёл в неё. Начал осторожно двигаться, подмечая, как горят её щеки, как мутнеет взгляд и как она поддаётся ему навстречу, как колышутся её груди, навершие одной из которых он слегка прикусывает в порыве страсти под сдавленный вскрик Джули. Этот звук пробуждает в нём нечто совершенно животное. Джейкоб ещё крепче сжимает девушку и ускоряет темп, представляя себя на месте того самого старшеклассника, ставшего впоследствии киллером. Так безумно, до стука в висках, до сбитого дыхания, он не хотел никого и никогда раньше. Он шлепал её, кусал, его пальцы смыкались на тонкой шее — и она позволяла ему делать это с собой, более того, она сдавленным шёпотом командовала им, и он не мог ослушаться. *** После он прижал её к себе и долго гладил по спине и по волосам, наслаждаясь теплом этого хрупкого тела. Джули и сама не хотела покидать его плечо, и, когда, обессиленная, снова заснула, Джейкоб ещё долго прислушивался к её свистящему дыханию и тихому биению сердца. Она не была Венерой, отнюдь. Скорее, её можно было назвать воплощением Прозерпины — царицы подземного царства. Даже израненная и искалеченная, она по-прежнему была красива, как никто иной. Он обхватил её ещё крепче, накрывая её руку своей, прижимаясь к ней ещё сильнее, словно был завоевателем, присваивающим уникальную вещицу. _____________________________________ *Угощайтесь! (фр.) *Спокойной ночи (фр.) Глава 10. Припадок. *** Неизвестно, как Джули объяснила тому очаровательному студентику, что они больше никак не могут быть вместе. Но, очевидно, она делала это не в первый раз, и поэтому уверенно и спокойно дала понять, что теперь между ними все кончено. Без драмы, слез и прочих ненужных страданий. Если уж говорить о накале эмоций, то, пожалуй, она испытывала его только однажды — когда искала замену личности на фотографии. В наркотическом угаре их черты казались очень даже схожими. Такая же капризность в поджатых губах, такая же тонкость и хрупкость черт и в точности такая же живость манер, и в то же время легкая жеманность как у мелкой пташки. И все же, это абсолютно не то, что было ей нужно, именно поэтому разочарование было столь велико. Суррогат счастья. "Надеюсь, меня не обвиняют во всех смертных грехах" — подумала Джули, проходя мимо высотного здания — "впрочем, не все ли равно?". Постройка, которую она только что миновала, была в самом деле примечательна. Массивные плиты голубого, скорее даже бирюзового стекла, сияющие на солнце. Оголенные бетонные блоки. Пустующий паркинг, возвышающийся над землей за низеньким ограждением — неправильные контуры долгостроя вызывали дискомфорт, желание отойти, спрятаться, и, в то же время, подойти поближе, рассмотреть его лучше, исследовать, словно неизведанную и полную опасностей землю. Лицо. Оно смотрело прямо на Джули сквозь запыленное, а потому только наполовину прозрачную стену парковки. Высокомерное выражение, испитый и неопрятный вид. Синяки на дряблой, обвисшей коже рук. Двойник снова здесь. Ближе, чем когда-либо. Джули оглядывается по сторонам, словно убеждаясь, что никто из знакомых не видит её и, впервые за долгое время, стремительно срывается на бег, совершенно не думая о рисках. Сердце колотится, она чувствует страшнейшую тошноту и пронзительную, острую, словно заточенный клинок, боль под ребрами и в лёгких. Бежать. Только бежать. Лишь бы не видеть это чудовище. Она спотыкается в своём безумном страхе и падает на шершавый, мокрый от прошедшего дождя, пористый асфальт. Темнота. Вспышка света. Снова темно. Она не может подняться. *** Джейкоб напряженно ждет в коридоре. Какая-то прохожая вызвала скорую, завидев распластанное тело девушки в полосатом пиджаке, изо рта которой шла кровь. Джули забрали в реанимацию, и, несмотря на то, что ему не было позволено узнать хоть какую-то информацию о её состоянии, он сам понимал, что никто не может гарантировать успешный исход операции. Было мучительно размышлять о том, что она нисколько не ценит свою жизнь, таким трудом возвращенную. Он все еще ничего не знал о безумии Джули, хотя они уже который месяц жили под одной крышей. Лишь иногда она странно замирала на несколько мгновений, тревожно вглядываясь куда-либо вдаль или отстранялась от чего-то невидимого. Порой вставала среди ночи с постели, включала настольную лампу, заливавшую всю спальню темно-медовым цветом, и подолгу что-то печатала. Он прекрасно знал, что Джули пишет какой-то роман, однако никогда не интересовался сюжетом и только по случайности был осведомлён о его названии: "Cracovia 3330"*. Отчего-то оно казалось царапающим, холодным, враждебным и совсем не вызывающим желания ознакомиться с произведением. Закрыв глаза, Джейкоб вспоминал все моменты этих нескольких месяцев. Подушечки её пальцев, тонкие ключицы и острые локти, которые он так внимательно рассматривал утром перед рассветом, её волосы с глубоким янтарным оттенком, ее точную фигуру. *** Вот они идут по узкой набережной на малой родине Джули. С одной стороны фонари оставляют в розоватой от заката, пугающе-глубокой и почти недвижной воде оранжевые дорожки, а с другой взмывают ввысь сонные башни старинных построек. Весь перелет Джейкоб переживал, не станет ли ей хуже в самолёте, однако, казалось, такая вероятность была последним, что волновало Джули. Без устали, целыми днями они гуляли по городку, а ночами напролет она писала свою книгу, сидя в кровати и прижав к себе ноутбук. Это был один из самых запоминающихся отпусков. Вот он встречает её около университета, когда она забирает с собой работы студентов и выглядит усталой и чем-то недовольной. Запах чужого одеколона. Слишком льдистый и какой-то прилипчивый. Показалось? Или все-таки нет? Он пытается отогнать от себя все сомнения. Вот её руки касаются его спины и растирают по ней масло, осторожно, но в то же время с силой. Вот она варит кофе, ожидая его с очередного дежурства. А что, если ничего этого больше не будет?... *** Она лежит уже в обычной палате. Снова в обнимку с ноутбуком, слабо улыбаясь. Кажется, еще более бледная и усталая, однако счастливая. Щеки ее горят румянцем. — Ты не поверишь! — она восклицает так громко, как только может — "Cracovia 3330" принята самым известным издательством страны! Это победа, без сомнения. Джейкоб крепко сжимает её руку. Он не может сказать, радует ли его эта новость, однако то, что Джули жива, заставляет и его почувствовать себя живым. Эти две недели были для него крайне мучительными. Вероятность пугающего исхода не была даже озвучена, однако все в нём словно замерло вплоть до того дня, когда сказали, что ей больше ничего не угрожает. Спустя неделю, в тихой часовне, оплетенной сизым плющом, на окраине города преподаватель латыни и молодой анастезиолог принесли друг другу клятвы в вечной любви и верности. Глава 11. Летальный исход. *** Мел с глухим стуком выводил на доске латинские письмена. Джули старалась не показывать, что паническая атака колет тысячами мелких иголок её сердце, сжимает легкие холодной рукой и заседает в голове беспочвенным едким страхом. Студенты вели себя по-разному — одни, казалось, клевали носом, другие же старательно переносили записи в тетради. Притвориться спокойной было легко, они совсем не обращали на неё саму внимания. Поэтому она и не пряталась. Неделю назад они связали свои жизни навсегда — это было довольно непредсказуемо, однако она не сомневалась в правильности своего выбора. Именно благодаря ему она не свихнулась окончательно. Или не стала своим двойником, что, впрочем, ничуть не лучше сумасшествия. Никаких сантиментов. Чувствуя сильную слабость, Джули присела на стул, находившийся на выступе кафедры и проговорила медленно и достаточно громко, чтобы даже самые сонные могли ее расслышать: — Кто сможет проспрягать глагол cogitare? Quis est fortis satis?* Студенты ощутимо напряглись. Но Джули тоже не была спокойна, хотя с некоторым кокетством заправила за ухо прядь волнистых волос. Произошло непредвиденное. Двойник подошел к ней слишком близко. Она даже не уловила того, как он появился в аудитории. Рука, по запаху и тактильным ощущениям напоминавшая сгнившую тряпку для пола, схватила её. Боль сдавила грудную клетку. Двойник взглянул прямо в её лицо. Слишком близко. Воздуха нет. Ритм сердца сбивается, в висках пульсирует глухими, неточными ударами, словно бьет молот в разгорячëнных руках безумного кузнеца. Двойник беспощадно дышит прямо в её приоткрытый рот. Джули завалилась набок, откинувшись назад. Ее тело словно жгло огнём. — Профессор! — практически взвизгнул студент, сидевший на первой парте — профессор, все ли… в порядке? — в своем смятении он осознавал очевидность ответа. Точнее, его отсутствия. *** — Вероятно, пациентка сначала приняла обширный инфаркт за паническую атаку. Увы, все равно, из-за многочисленных травм ничего нельзя было сделать, по правде — она уже давно не жилец. Хирургу было явно непросто говорить это, особенно если учесть, что собеседник на сто процентов понимал, о чем идет речь. Понимал, но отказывался принимать. — Мы сделали все, что было в наших силах — над переносицей обозначилась глубокая задумчивая складка. Земля ушла из-под ног у Джейкоба. Он словно искал спиной скамью, но тщетно — даже падение на пол не вернуло его в действительность. Он молчал. Возможно, это было даже хуже, чем если бы он начал истерически метаться, обвинять всех и вся, проклинать судьбу и злосчастного вестника. Но Джейкоб молчал. За секунды сломалось что-то, что уже никогда невозможно будет починить. Так из-за одного отлетевшего винтика рушится, безнадежно падает целый космический корабль. Отчаяние. Словно он находится в полном вакууме. Воздуха нет и ему неоткуда взяться. Он все еще молчал, оперев голову на руки. Неподвижно, словно восковая фигура. Кудри спутанных волос спадали на плечи и, пожалуй, только они шевелились от дыхания. *** Джейкоб медленно, хватаясь за стены, вышел на улицу. Джули не любила, когда на его одежде оставался сигаретный запах, а потому он почти что бросил курить. Почти. Вечерний город, переливающийся разными цветами подготовленных к Рождеству гирлянд, казалось, издевался над ним. Пряничные человечки в мигающих красных фонариках зловеще насмехались. Шум улиц и чей-то смех ежеминутно ударяли в самое солнечное сплетение. Он шарит по карманам на автомате, словно робот. Сломанный робот. Достает полную пачку сигарет и щелкает зажигалкой до тех пор, пока она не опустевает. Мимо проходит статная девушка в малиновом пальто и черном берете, из-под которого ниспадают светло-коньячного цвета волосы. "Что, если все это неправда, и на самом деле она сбежала из хирургического отделения?" — проносится в голове у Джейкоба призрачная надежда, подобная фантомной боли. Но статная девушка оборачивается, и он видит мешки под глазами, один из которых странно заплыл. Волосы её грязны, кожа огрубела. Осунувшийся, опустившийся вид. Девушка идет дальше. Померещилось?... Этого не может быть. *** После работы, вне зависимости от времени суток, уже второй месяц подряд он пьет. Зависимость полностью осознана, но он не стремится избавляться от неё. Снотворное и коньяк — без этого заснуть не получается никаким образом. Её вещи лежат так, как лежали и раньше, и пыль оседает на них. Но все равно это похоже на то, что Джули вот-вот вернётся. Скоро. Может быть, даже позвонит, чтобы он забрал её вечером с работы. Взгляд цепляется за серебристый ноутбук. Тот самый, на котором она написала своё произведение. Он даже не читал, а ведь авторские права и доходы от продаж уже не первого тиража теперь принадлежат ему. Следовательно, Джули мертва. Следовательно, она никогда не вернется и не позвонит. Эта мысль вновь шокирует его, словно внезапное падение с обрыва. Звонок в дверь. Резкий, навязчивый, дребезжащий звук вдруг почему-то заставляет его надеяться на что-то необъяснимое. Щелчок замка. Джейкоб открывает дверь, даже не глядя в глазок. _____________________________________ *Кто достаточно храбр? (лат.) Глава 12. Cracovia 3330. *** Его друг стоит на пороге и, кажется, он поражен тем, что происходит с Джейкобом. Но, что еще хуже — он пришёл не один, а с Элоизой. И, кажется, она тоже в ужасе. Неужели все настолько плохо? Первый раз за всë время Джейкоб смотрится в зеркало. Кажется, приятель не только озадачен, но еще и в гневе. — Придурок! — ноздри его точëного носа раздуваются — Тебе звонили и писали отовсюду, но ты соизволил открыть дверь только сейчас. В курсе, что тебя уже третий день нет на рабочем месте? Видишь, во что ты превратился? Мы думали вызывать полицию… — Эдди, я прошу тебя, успокойся — Элоиза мягко положила руку на его широкое плечо. — У человека горе — шепнула она на ухо, но Джейкоб услышал её — не каждый теряет жену спустя неделю после свадьбы. По больнице ходили слухи, что это он, Джейкоб, свел в могилу Джули ради получения авторских прав на её произведения. Ви, читая книгу в обложке цвета киновари под названием "Cracovia 3330", однажды едва ли не в открытую заявила, что подозревает его. Глядя на кольцо, которое он не снимал. Хуже подозрений только жалость. Намного хуже, ведь она роняла его ещё ниже в чужих и собственных глазах. И сейчас Эдди, видимо, решил, что она способна спасти его. Или добить. Лучше добить. Прямо в коридоре Джейкоб сгибается пополам. Его рвет, хотя, казалось, он давно обрел толерантность к алкоголю. Прямо на чистый, с иголочки костюм Эдмунда, который пребывает в шоке. Прямо перед Элоизой, которая, кажется, снова вот-вот разрыдается. Судя по животу, она где-то на пятом месяце беременности. А беременным нельзя переживать. Элоиза выбегает в подъезд, не в силах вынести жалкое зрелище. Да, он немощен, раздавлен и жалок. Его рвет, и он захлебывается слезами. Отвращение к себе, к своей пьяной туше, развалившейся в коридоре, к своей блевотине и безалаберности захватывает его снова. Отвращение и одиночество. Эдди неловко подбирает слова. — Дружище… Ты… — его запинки вызывают в Джейкобе ещё большее чувство вселенского раздражения — ты… Ну со всеми такое может случиться. Она умерла, но вряд ли она хотела бы видеть тебя таким, как сейчас. Я точно знаю, что ты не виноват — все это время ты сдувал с неё пылинки. Ты-то живой и все еще впереди… Элоиза вернулась, тяжело вздыхая, попыталась помочь ему дойти до ванной и умыться. Потом по-хозяйски достала тряпку и начала убирать последствия безудержных возлияний. — Я очень надеюсь, что тебе станет лучше. Время лечит и, в конце концов, в жизни еще слишком много возможностей, чтобы позволить себе просто так спиваться. Это звучит банально, но подумай хорошенько. *** Самые бредовые идеи всегда приходят в голову ночью. Именно поэтому он открыл ноутбук Джули, экран которого приветливо засветился, как только он кликнул мышкой. На заставке красовалось их совместное фото из летней поездки. Джули здесь выглядела очень счастливой. Она улыбалась своей характерной улыбкой, чуть сползшей на левый бок и, невзирая на темные очки, скрывающие протез, можно было поклясться, что она смотрит через экран. Так внимательно, как могла смотреть только Джули. "Cracovia 3330". Джейкоб несколько замялся и прикусил губу, сомневаясь, стоит ли открывать этот файл. Или, может быть, пусть он никогда не прочитает того, на что она потратила не один месяц? Вдруг именно тех сил, которые она потратила на написание этого романа, ей и не хватило, чтобы выжить? Файл медленно загружался. С каждой минутой волнение становилось всё сильнее. Рука сжала мышь так, что та начала потрескивать. *** Введение. "Огромные подъемники с грохотом достраивали ультрапрочные Соты, в которых обитали Пчëлы. Новый Улей возводился прямо над исторической частью города и держался на шести титановых ногах-ходулях, в которые были встроены лифты. Они использовались обитателями крайне редко, ведь без необходимости они старались не спускаться на землю. Пчёлы — каста, работающая день и ночь, пишущая коды для различных устройств, приборов, машин, отлаживающая их и создающая новые. Земли они опасались небезосновательно — спустившись на узкие улочки старинного города, о котором теперь можно было судить только по реконструкциям, каждый рисковал стать добычей Тараканов — касты крайне низкоинтеллектуальной, преступной и опасной для всякого, кто попадется на её пути. Когда-то их искусственно вывели для того, чтобы они выполняли максимально простую работу, не затрачивая на это времени Пчёл и Муравьёв, однако в скором времени необходимость в них отпала, и кто-то имел неосторожность выпустить стаи Тараканов на волю. С тех пор, голодные и агрессивные, они обитали в зданиях, которые уже напоминали полускелетированные останки, хотя до этого не одно поколение людей восхищалось ими. Тараканы быстро взрослели, и скоропостижно умирали — порой эпидемии и холода выкашивали целые их кварталы. Они бы неминуемо вымерли окончательно, если бы не плодились с особой свирепостью — повышенная плодовитость была заложена в них генетически, и за год одна особь могла принести до десяти себе подобных. Сутуловатые и низенькие, они проводили время в постоянной грязи. Спали в ней, принимали зловонную пищу, беспорядочно размножались в углах бывшей ратуши. Если Муравей или же Пчела попадали на улицы, то, невзирая на мощнейшие средства защиты, их могла ожидать страшная гибель: Тараканы нападали на жертву толпой, и, вдоволь наигравшись в своей садистской радости, съедали искорëженное тело. Неудивительно, что первые предпочли жить под землёй, а вторые — над ней. Муравьям везло несколько меньше — они обитали в Муравейниках — высокотехнологичных разветвленных системах в глубоких подземельях, отвечая за снабжение города электричеством. Они же работали в химических лабораториях , производя лекарства и угрентум — еду, обеспечивающую их самих и Пчел всеми необходимыми веществами. Однако производить её для Тараканов было экономически невыгодно… " *** Джейкоб читал дальше вслух тихим шёпотом, и, когда к рассвету сон сморил его окончательно, ему снились люди в одинаковых жёлто-коричневых полосатых униформах, не выходящие из своих укрытий ни днём, ни ночью и горбатые карлики, покрытые кровью и коростами, снующие по грязным гетто, которые некогда были прекрасным местом с многовековой историей. Во сне он ехал в гильзоподобном вагоне скоростного воздушного метро этой антиутопической мрачной реальности. Рядом с ним, ухмыляясь, уселась Пчела с очень изящными, хоть и не совсем правильными чертами лица и бледной, несмотря на тёмные глаза и волосы, кожей. Она не обращала ни малейшего внимания на Джейкоба и, всё же, он узнал в ней персону с фотографии, которую так бережно хранила Джули. Звонит будильник. Дребезжащая трель заставляет его содрогнуться. Эпилог. *** Психиатр запустил руку в седую шевелюру и, отложив очки, глубоко задумался. Может быть, не стоит расстраивать больного и рушить иллюзию, в которой его вот уже год назад погибшая супруга жива и все еще живет с ним? Этот Джейкоб был отнюдь не опасен, однако наотрез отказывался убирать с тумбочки фотографию, на которой изображен он сам в брючном костюме и девушка в платье цвета глинтвейна, очевидно, свадебном. Даже легкая вуаль на лице не могла скрыть некоторых её увечий и статичности искусственного глаза, и, все-таки она действительно была статна и притягательна каким-то внутренним магнетизмом, выраженном в свободной ли позе, в выразительности ли черт лица , в статной ли фигуре— неизвестно. Надо же, похоже, с этой дамой он действительно был счастлив. А ведь молодой человек был в некоторой степени его коллегой — тоже занимался медициной, и, по словам сотрудничавших с ним, любил свою специальность. Он до сих пор иногда говорит, что как только они вернутся из летнего дома, обязательно выйдет из отпуска пораньше, чтобы поработать. Некоторые неопытные и суеверные медсёстры пугаются, когда он стальным, но вежливым тоном докладывает, что жена недовольна их присутствием, что она устала после работы или же, напротив, не желает, чтобы ее видели неодетой. Гуляет по территории в отведенные часы он тоже словно под руку с невидимой спутницей. А еще иногда слишком громко читает вслух переданные семейной парой друзей книги, но среди них нет нашумевшего бестселлера — романа "Cracovia 3330". Нужно ли запрещать человеку быть счастливым, если он может считать себя таковым, пусть и не в этой реальности? В данном случае, скорее нет, чем да. Станет ли он менее сумасшедшим, если ему докажут, что его Джули уже нет в живых? Тоже скорее нет, чем да. *** Двери одного из книжных магазинов распахнулись, и в залитое светом крохотное помещение на пятом этаже шумного торгового центра вошла невысокая девушка с изящными стрелками, которые подчеркивали ее лукавый и внимательный взгляд. Та самая, лицо которой красовалось в рамке на столе Джули, практически не изменившаяся со временем. В одной руке у неё был пластиковый стаканчик с кофе, который она резво и бесцеремонно поставила прямо на витрину. Её рука потянулась за книгой в обложке цвета киновари. — Мне, пожалуйста, вот эту — её фраза звучала, подобно тихому приказу. Ослушаться было невозможно. — Cracovia 3330? — переспросил продавец — Вы как раз успели за последним экземпляром. Книги в обложках цвета киновари выпускали огромным тиражом. Торговый центр гудел, словно переполненный улей в жаркий июньский полдень. Жизнь продолжалась.