***
-Рома! Идем! Ослепительный свет. Деревянный домишка. Сырой, но изнутри горячий. Пар вылазит как змеи из щелей, закрытых мхом и побелкой. Окна плотно зашторены, видно только тусклый проблеск мелькающих теней. Тени разные: высокие, низкие, пухлые, тощие, покрытые… Но есть одна, размытая деталь, которая оставалась неизменной, - странные украшения, больше похожие на обереги. Скорее всего они ими и являлись, - слишком уж странные формы у них были. Пока-что не разобрать, но кажется, они похожи на скругленные треугольники. Нечто среднее между шарами и острыми углами. - Идем давай! Хватит глазеть. – из молчаливых раздумий Романа вырвала боль в руке, за которую его тянули. Женский голос матери просил его, и он, наивно, подчинился. Легонько открыв дверь, переступили порог. Перед глазами показалась кучка странных людей, в непонятных одеждах. Они кружили, как мотыльки, над свечами, камином, иконами, странными книгами. В их руках виднелись пугающего вида железными, длинными приспособлениями. Они ставили их на высокие подставки острием в угли. Перед матерью встала улыбающаяся фигура высокого мужчины. Волосы у него длинные, собраны в косу. Борода, рыжая и кудрявая, иногда тоже собрана в неуклюжие косички. Кажется, их плели дети. Одежда черная, закрывает ноги, на шее крупные бусы из оберегов. На них мелко высечены молитвы, и их названия, изображенные руной в центре. Его тихий, добрый голос отзывался в душе, - слушая его становилось тепло: - Вы записывались на лечение? - Да. Состояние моего сына беспокоит меня. После того, как его отец погиб, он стал совсем нелюдимым, моется столь редко, что иногда мне приходится просить об этом силой. – Женщина присела на лавочку, окунувшись руками в лицо, и продолжила, сквозь всхлипы: - Он постоянно несет какой-то бред, говорит, что все хотят ему зла, говорит настолько ужасные вещи, что у меня душа разрывается! Он то совсем малыш, я знаю, он не виноват!.. Мужчина постоял пару секунд, а после спросил: - А мальчик не жаловался на странные вещи, которых не существует? вроде людей, звуков, предметов? - Да, было такое. Пару раз… Хотя, я думаю больше. Вы ведь поможете нам? - Такое в наших силах. В вашего сына, в его чистую душу, вселились бесы. Дайте нам провести обряд, и думаю, все будет хорошо. – мужчина лучезарно улыбнулся в знак поддержки. Мать кивнула и передала целителю мешочек с местной валютой. - Примите в знак благодарности. Я счастлива, что мне кто-то может помочь. – Женщина утерла слезы и стала наблюдать. Мужчина с довольным видом оставил мешочек в кармане. После он глянул на Романа, взял его за руку, и присел рядом. - Будь добр, дай нам тебя вылечить. Обещай нам, что дашь сделать то, что нужно? Мальчик растерянно посмотрел на мужчину, кивнул. - Вот и хорошо. Рому раздели, посадили в центре круга, очерченного мелом с завитками и другими фигурами. Сидел он на коленях, пятки под ягодицами. Руки и ноги прикованы железными, тяжелыми кандалами. Они ржавые, покрытые застарелой кровью, которая отпадала с них корочкой, как краска. Холодно было до момента, когда пара служащих приложила к его лопаткам раскаленные металлические плоские копья. Извитые символикой, горячие как адовы недра. После недолгого прикосновения вслед за ними слезли две тонкие полоски кожи. Голосовые связки рвутся в жутком крике. Кровь показалась мертвецки холодной после подобных испытаний. Сразу же после его окатили ушаном холодной святой воды. Мальчик съежился, как будто сейчас испарится совсем. Служащие окружили его, нависли над ним, будто сейчас съедят. Они кружили над ним, как птицы над добычей. Опасный хищники с добрыми лицами, которым не стыдно за то, что они творят. Ребенок жалостливо смотрит на мать, хочет защиты и прервать происходящее. Ему, Роме, ее любимому Ромочке, больно. Он хочет помощи, хочет не видеть того ужаса, не слышать страшных голосов. Не думать, что то, о чем они его просят – лучшее для него решение. Она ведь обещала, что ему помогут. Почему так вышло? Мать сжалась, отвернулась. Она знала, через что ей и ее сыну придется пройти, чтобы избавится от недуга. Она видела, как это уже помогло сотням. Все почти свершилось, на душе появилась надежда. Надежда, что она и ее сын смогут жить счастливо в этом мире. Это была крайняя мера, которую она могла выбрать здесь. Дальше – хуже. Из избы они выходили уставшие, продравшие и подавленные. Мальчик двигался еле-еле, его мать еще хуже. Чувство вины мучало ее. Вины за то, что она не нашла другого выхода. За то, что она не послушала своего уже покойного мужа. Понимание того, что родной воздух уже не лечит, а калечит, пришло относительно быстро. Вслед за ним больная правда. Им больше нечего делать тут. Пришло время собираться, идти к портальному. Может, в тринадцать, может куда еще, чтобы вылечить себя и своего сыночка… Подошел бы любой мир, который чуть более развит. Совсем любой. Можно рвануть хоть сейчас, тут ничего не держит. Соседи избегают, муж умер уже как год назад, сын психологически болен… и одна она в праве решить, что делать со своей жизнью. Уже утром следующего дня они были в другом мире. В другом городе. После того, как они избавились от этой деревни, тех устоев, тех взглядов, которые так покалечили Рому, матери дышалось легче. Но в душе оставалась ноющее чувство тоски и пустоты. Сколько бы они тут не прожили в дальнейшем, она чувствует, чтобы заполнить эту пустоту она готова на любые методы. После потрясения в деревне она уже не чувствует нормы. Да, это ее сын. Кровиночка. Любимый сынок, которому она подарила лучшие годы жизни. Но она даже не понимает ни причин, ни последствий болезни. Она не знает, что это за болезнь. Что испытывает ее сынок каждый день? Почему ее так пленит чувство беспомощности? Это материнский долг, инстинкт? Это вопросы, на которые она не может найти ответы. Страшно. Тяжко. Пусто. Но сейчас важно найти способы решения проблем насущных. Начинать с чистого листа тяжело, но она решилась на этот шаг, ради сына. Нужны деньги, кров, еда. Потом нужно узнать передовых медицинских методиках этого мира. Прогуливаясь по рынку, мать смогла продать некоторые их пожитки и снять место в какой-то гостинице. Путем расспросов и объявлений, она быстро нашла работу. Не самую высокооплачиваемую, но на жизнь должно хватить. Может, здесь она надет решение ее проблем и сможет жить счастливо? Работает она, к слову, в баре-борделе. Убирает, моет, разносит. Работает много, часто. Во время очередного рабочего дня Рома сидел где-то в углу и наблюдал за работой желтушно-оранжевой лампочки и ящиками с продуктами. Это «где-то» - подвальное, складское, подсобное помещение. Ему точно не было скучно. Его вполне успешно развлекают его друзья. Которых, как говорит мама, не существует. Но он ей не верит. Они же тут, рядом. Говорят с ним, дают яблоки которые без зазрения совести берут с дальних полок. А потом, шутят. Он давно с ними дружит. Мама оставила его там, в подсобке, потому что ребенку не место на такой работе. Что ему делать среди пьяных, окуренных и похотливых мужчин и женщин? Ему бы остаться «дома», но она боится, что его, нестандартного, нет с кем оставить. Мало ли чего он натворит? Выходя из этих мыслей, она все так же работала. Занималась чем-то не особо важным, когда ее окликнули задорным свистом. Она обернулась с некоторым раздражением, но увидев мужчину медицинской наружности, поняла, что возможно, у нее появился шанс получить лечение для Ромы. - Дамочка, красавица, от чего-же вы батрачите на таком неблагодарном месте? – мужчина вздохнул, - молодая, хороша собой… вас ко мне бы в подмастерье… - Он закрутил бороду на палец, затянул папиросу и потупил глаза в стол. Нашитый крест, сильный запах крови… Он точно врач! - А вы, молодой, не врач ли случаем? – Мать бросила свои дела и подошла ближе. Ей было искренне интересно, любопытно. - Верно! Я занимаюсь всякими бесовскими проделками. От сифилиса до слабоумия. Ради чего интересуетесь? – Доктор поднял глаза, смотрел с прищуром, куда-то ниже, чем ее лицо. - Сын… Он болен чем-то странным. Вы можете помочь? - Зависит от случая. И цена тоже зависит от случая. Но знаете, я думаю, для вас я могу сделать исключение. Я могу взять натурой… - мужчина ехидно улыбнулся, явно понимая, что на ее работе денег на его услуги не наскребешь. – Знаете, чем скорее, тем лучше. Мать помялась, поджала руки под грудью, и с неохотой вынесла вердикт: "Хорошо… проедемте со мной. Раньше начнем, раньше закончим". - Меня поражает ваше сомнение в моих способностях. Они спустились в другой подвал, предназначенный для таких случаев. Это теплые помещения с приглушенным светом и большими кроватями. Красивые, дорогие. На этих помещениях это заведение и держится. Мужчина быстро распустил руки. Раздевая и ее и себя шептал свои предложения о грязнейшем сексе, от которых мать закрывала лицо руками. Он грубо скинул ее на кровать, подпрянул ближе, наслаждаясь растрепанным видом женщины снизу. Видимо он не приверженец прелюдий, раз так сразу начал ерзать, старательно погружаясь в вагину. Удовольствие получал тут только он один. Мать же испытывала стыд и унижение. Она старалась расслабится, забыться в этот момент. Но вдруг послышался в коридоре шорох. Мужчина был очень увлечен хлюпом, стуком, прыгающей упругой грудью… Он в процессе, он в потоке. А за приоткрытой дверью – Рома. Обескуражен, удивлен. Не понимает, что происходит. Кажется, происходит что-то страшное. Мама же кричит. Он расплакался, но тихо. До ужаса тихо. Как будто ему что-то рот закрыло. Он ушел, но мать осталась испуганной. Половой акт закончился довольно быстро. Они обговорили подробности завтрашнего лечение, врач поблагодарил мать и скоропостижно подкинул заведение. Мать, как только привела себя в чувство, бросилась к сынку. Ей было до ужаса страшно за него. Это большое потрясение и недопонимание. Она не знает, как действовать и что делать. Но чувство долга, что она должна разобраться с ситуацией, пока не поздно, не покинуло бы ее. - Ромочка… ты в порядке? – зная, что это может показаться глупым. Но с чего начать разговор? Он смотрит овечьими глазами. Но с такой агрессией. - Рома. Почему? – Она видит. Она чувствует. Он боится и ненавидит. Рома, как будто не сам, ударил ее. Вложился в ладонь всем телом. - Ты… грязная шлюха… - Рома и не понимал, ровным счетом, чего говорит. Он приподнялся, ударил ее в грудь ногой. – Меня зовут… Ло-ло-лошка… Говорил он медленно, слезливо, не сам. Мать вытерла слезы. Она только и смогла, что выдавить из себя несколько слов: «Неблагодарный… завтра тебя вылечат. тебе стоит постараться.» И ушла. Ушла запивать свое горе в баре. Под руку шло все. Настойки, хоть и маленькие, ушли не в таком большом объеме, как она хотела бы. Все равно «упилась в слюни». Ее грубо выкинули с работы, и сына ее, когда обнаружили, тоже. Она еле-еле доползла к кровати, улеглась, и почувствовала счастье. Полное спокойствие, гармония и умиротворение.***
Следующий вечер. Мать, явно уставшая, пришла со своим горем к каменному, черно-кирпичному зданию. На окнах банки с кровью, над ними ютятся сотни мух. Кровь старая, разошлась корками и свернулась как старое молоко в банке. Она продолжала пить прям на ходу. Улеглась на диване у входа, двинула сына ко вчерашнему любовнику и потупила глаза в потолок. - ну здравствуй. спасибо, что пришла снова. – док улыбнулся, усадил ребенка на железное кресло с откидной спинкой, провел недолгий осмотр и вынес заключение: "Кровопускание и лоботомия". И приступил. Закрепил запястье на подлокотнике, подставил табурет и тару с большими кроями рядом. Надрезал вену, и она горячей высокой струйкой хлынула в миску. Это было для Лололошки очень больно, странно. Кричал, что ему страшно, но все его игнорировали. После того, как кровь стала течь медленнее, хуже, ее вытерли и заткнули куском бинта, туго замотанного по запястью. А потом ему к носу приткнули ватку с чем-то, и постепенно Лололошка уснул, потерял сознание. Доктор взял прибор, похожий на нож для масла с длинной рукоятью. Он приподнял его веко, зашел в оборот глаза и просунул прибор дальше, к мозгу. Держал под высоким углом. Двигал прибор по часовой, взад, вперед, и случайно зашел дальше, уткнувшись в череп изнутри. Лололошка распался на голубо-белые частицы. Испарился, пропал. Его искра сработала впервые. Док застыл, понял, что Лололошкина кровь и кусочки мозга на инструменте пропали вместе с ним. Мать смотрела на кресло, где мгновение назад сидел ее сын. Страшно стало. И потом нагнула ее гордость и сочувствие. Она наконец избавилась от груза ответственности. На душе стало легко, появилось желание кричать «ура». Так мать смогла жить свободно. И лололошка тоже. Он попал в неизвестный мир, научился делать многие вещи самостоятельно. Прижился у каких-то людей, у которых смог жить в тепле и спать в кровати. Потом он приобрел маломальскую осознанность, поздно научился писать и читать, понимать, что ему говорят. Начал шастать по другим мирам, и пришел к кому, что должен убить источник зла в его жизни, - его мать. Мы пришли к кому, что имеем сейчас. К тому, с чего начали. О том, что произошло позже, и как же так вышло, что Лололошка тяжело душевно болен, мы узнаем позже. До следующей главы, читатель.