Ночь Снов

Санаторий стоит на побережье. Когда-то давно он был белый, теперь он светло-желтый. Санаторий старый, разрушенный и одинокий, другие сторонятся его. Частные домики здесь выстроены прямыми рядами, разбавленные редкими, маленькими магазинами. Санаторий не любят. Никто не скажет об этом вслух, но ближайшие жители предпочли бы не иметь его рядом. Они предпочли, чтобы его вообще не было. Он был старше Дома на несколько десятков лет, но ниже на этаж, будто прогибаясь под тяжестью дней. Возможно, это и было причиной протекания крыши. О старости никто не говорил, но посмотрев на них, можно было понять разницу лет построек. А узнав, что происходит внутри, можно убедиться точно. Он был скрипящий, хрипящий, с проваливающимися матрасами, не закрывающимися дверьми и шкафами, с облезлыми, от старости, потолками и стенами, и с отстающими половицами. Там на четыре спальни одна душевая, и чтобы попасть в туалет, нужно отстоять очередь. Но несмотря на это, все назвали его так же — Дом. В Санатории тоже были свои традиции. На первой неделе проводилась ночь сказок. Она начиналась в десять, а заканчивалась с первыми лучами солнца. В ночь все собирались в холле, наплевав на воспитателей, которые просили не делать этого, но позже подключались к воспитанникам. Как они говорили — в целях проверки, но было ли это не от скуки теплых вечеров, сопровождавшихся жёлтым, слишком теплым, освещением? На ночь приглашали всех, кроме Фазанов и девушек. Девушек там не было вообще, они отдыхали где-то далеко, к сожалению воспитанников, они не присутствовали в Санатории с последнего выпуска. А Фазаны… их сны были слишком скучны, они шли по сюжету Домовских будней. Их будней. И сопровождались неловкостями их страхов заболеть, опоздать в класс, и не смешными, не менее неловкими, шутками, которые были под копирку слизаны из старых выпусков Блюма, только сейчас дошедших до них. Да и сами Фазаны не горели желанием там присутствовать… Проходила ночь под знакомые, Домашние мелодии гитары Волка и гармошки Табаки, которая позже откидывалась, а Шакал переходил на более высокие ноты. Гармошка убиралась не с проста, примерно тогда, когда щёчки учеников наливались румянцем, а рассказы сновидений переходили рамки дозволенного. На это воспитатели проводили краткий, поучительный монолог, который, если повезёт, никто не перебьет, но забудется через пару минут. Шакал и Стервятник везли маленькое количество вещей, но их сумки были до упора набиты, хотя уезжали оба полупустыми. Причиной были настойки, они предусмотрительно переливались в пластиковые бутылки, чтобы не вызвать подозрения воспитателей своим многообещающим звоном, хотя, Табаки и без этого звенел, неважно чем, но вопросов бы к нему не возникло. В сумке Стервятника, помимо пластикового двухъярусного дна, везлись парочку растений, которые было слишком жалко оставлять на произвол судьбы нескольких месяцев. Хоть уборщицы и обещали их поливать, но все прекрасно знали, что это было лишь на словах, чтобы воспитанники не везли по пять растений каждый. И вот, вместо пяти везлись по два или же три на человека, как-никак растения — традиция стаи. Остальное занимали черные тряпки, которые он прекрасно различал даже не вынимая из сумки. А вот по карманам и в сумке Табаки были раскиданы непонятные вещи, которые никто не смел выкладывать до следующей поездки куда-либо. К примеру: гармошка, четыре пары солнечных очков, различные панамки, к одной из них были пришиты перья чаек — с прошлой поездки, пару упаковок чая и кофе, которые он позже все равно бы отдал Македонскому, всевозможные обереги, и кожаный дневник, на котором был изображен ловец снов — сонник. В него были кратко записаны сны, практически каждого, а позже, значения, чтобы по повтору знать чего ожидать. Его он не давал никому, с рук перечитывая последствия, но по обычаю, сны никогда не совпадали… Стервятник. Часы показали одиннадцать вечера. Ну как показали? Все часы были разбиты примерно с того момента, как они сюда заехали. Почему? Истерика Табаки резала уши, в его комнате, прям над его кроватью, на белой, полной трещин стене, висело тикающее устройство. К сожалению всех, это была не бомба. В том году, воспитатели уговаривали не повторять таких ошибок, но персонал, к собственному сожалению, не послушался. В тот день Шакал высказался всем, даже поварихе, которая была за ширмой, разливая еду по тарелкам, а уборщицы, которые шугались его с того года, перестали убирать комнату, в которой он жил, стараясь не задерживаться возле их двери, а на оклики знакомого голоса — идти быстрей. В целом, тут была вседозволенность, даже главные пытались не мешать отдыху, только передавая уборщицам, чтобы учащиеся ночевали в своих комнатах. Хотя и это для них было слишком трудно. Хочешь уединиться? Зайди в соседнюю, в ней пусто. Но это распространялось только на три стаи. Фазаны делали все по приказу, а Псы, при всей возможности — девять коек на комнату, селились в две, периодически меняясь местами. Стервятник был облокочен на стену возле комнаты Четвертой, водя тростью из стороны в сторону. На противоположной стене располагалась его Тень, она не была в точности похожа на его обладателя, но неизменно было одно - следование по пятам за персоной. Наконец, дверь открылась, оттуда выкатился Лорд, по выражению лица и хлопку двери, можно было понять, что он раздражен. Увидев чёрное пятно на бежевой стене, он покатился в его сторону, чуть остановив свой пыл, вспоминая возможности Стервятника. Стены здесь были простые, ни красочные, ни живые, в них не было души, которая таилась в каждом рисунке и надписи в Доме. Они были однотонными, в принципе, как и жизнь здесь, если бы не сами воспитанники. — Блять, никакого спокойствия, комната чуть ли не два на два, а там нас восемь, не считая умного Черного, который переехал, кровати стоят рядом, причем двухэтажные, а за ведра в проходе, для капающей с потолка воды, я вообще молчу! — голос Лорда срывался на крик, а тяжёлое дыхание было слышно на расстоянии. За эти дни они виделись только один раз, не считая столовой, хотя минуло всего четыре ночи. Дни слишком насыщенные, много процедур, после которых не хочется даже думать, не то что видеться. — Крысы стелются в три яруса, а те, кто не помещаются, спят в проходах. Да и трое из нашей спят с кем-то. Вам ещё повезло, — Стервятник сказал это на выдохе, прикрыв глаза. С самого утра была подготовка. Воровство еды из столовой, умоляние летунов сходить за пластиковыми стаканчиками и закусками, подсчет, и скидывание денег, да, и процедуры выматывали. — Да мне похуй что там Крысы, мне коляску некуда ставить, приходится выставлять у входа, никакого уважения, — он продолжал вскрикивать, от чего люди в коридоре пытались слиться со стенами. Все решили направиться в холл, чтобы занять свободные места и не лежать под стеной в ожидании передачи настоек и закусок. Все наливалось и передавалось после заключения Табаки: «о чем же сон», и передачи очереди другому: «ты подумай, а пока, передайте задним». — Это обычные комнаты, нужно было выбирать для колясочников, — с этим разговором они дошли до холла и спустились по лестнице. — Отъебись, — Лорд уже покраснел от недовольства, но учел правило — коляски под лестницу. Через пару минут, они уже сидели на полу где-то в пятом ряду. Все строилось на Табаки, он сидел в центре, а вокруг него сидели или же лежали люди. Он записывал сны и являлся человеком передачи роли, ходили слухи, что в книге были записаны клички, и некая последовательность, чтобы не забыть каждого. На эту роль возвысил себя Табаки, он и был инициатором прохождения этого мероприятия, он назначал дату, он налаживал тишину при рассказе, он оправдывался перед воспитателями. Этот день был его. В поездке в санаторий было множество плюсов. Рядом находящееся море, которое можно было разглядеть в окне; частые приемы пищи и разнообразное питание; вентиляторы во всех комнатах, кроме комнат Крыс; позволение выходить из дома на пляж, под присмотром воспитателей. Но был и минус, один - процедуры. Кабинеты с ними располагались на первом этаже, помимо холла-входа и столовой. И все они больше напоминали калечение, чем лечение. Физиотерапию и ингаляцию можно было терпеть, но массажи и ЛФК... Казалось, после этих процедур быстрей будет доломать себя, чем восстановиться. Единственные, кому нравилось все, что включает в себя Санаторий - Фазаны, кажется, им понравилось бы и казнь, если бы им сказали, что это полезно для здоровья. Процедуры проводились в первой половине дня, единственное, что сопровождало весь день - питье минеральной воды. Из-за большого скопления людей холл был наполнен жужжанием, а Санаторий уж слишком напоминал улей. Спустя недолгое время, за Лордом и Стервятником появилось пару рядов и уже подтягивался Шакал. — Всех приветствую на очередной Ночи Снов, которая продлится ближайшие семь часов. Все успеют рассказать свою историю, которая никогда не произойдёт в нашей реальности. Спасибо за то, что вы пришли несмотря на инцидент в начале недели и на плотный график, — секундная тишина наполнила комнату. — Волк, заводи свою шарманку, пока мы разольем прекрасную жидкость по стаканчикам, — Волк сидел возле Табаки — почетное место. Гитара, по обычаю, была расстроена, что нужно было исправлять. На гитаре было много рисунков и надписей, некоторые выцарапанные, а некоторые нарисованы краской или маркерами, каждый, кто присутствовал на мероприятиях четвертой вложил частичку себя, на уже давно не светло-коричневое основание. Колки скрипели — сопротивлялись, но Волк был настойчивее, накручивая и проверяя звук. Это было мучительно долго, «зал» застыл в ожидании, пока Шакал подливал и подливал в стаканы. Когда гитара была относительно настроена, Волк оглядел публику, начиная играть. Тонкие пальцы водили по грифу, отчего струны «взвизгивали», а позже дребезжали под отросшими ноготками. Он прикрыл глаза, полностью отдаваясь музыке всем телом, поглощаясь в заученную до дыр мелодию. И вот, хриплый, низкий голос начал напевать знакомую песню, пусть это был лишь припев, но большего и не нужно было: Come, come, come, come, come along now, Run away from the hum-drum! We’ll go to a place that is safe from, Greed, anger and boredom. We’ll dance and sing till sundown, And feast with abandon. We’ll sleep when the morning comes, And we’ll rise by the sound of the birdsongs.* К концу последней строчки, крепкие настойки уже были разлиты по пластиковым стаканчикам и на чью-то одежду. Разливались они по кругу, когда у сидящего слева стакан был полон, человек, на котором закончили, поворачивался и передавал сидящему сзади. Монолог Табаки продолжился: — Пройдемся по должникам! — эту фразу он произнес чересчур громко, на что пошло многочисленное «шиканье». — Рыжий, прошу! — для того, чтобы произнести свой рассказ, нужно было выйти (а там, кто как сможет) на место рядом с Табаки. И дождаться пока он распишет ручку, коряво выводя имя рассказчика. Рыжий вышел, плюхнувшись чуть ли не на чей-то стаканчик, оглядел публику вполоборота, начиная: Рыжий. Я просыпаюсь, голова неимоверно болит от предыдущей ночи, пульсация распространяется по всему телу, даже до кончиков пальцев. Потолок выглядит по обыденному — пластик и лампочка, висящая на проводке. Я поправляю очки, которые уже успели сползти на кончик носа, и решаю привстать, от чего ноги опускаются на уровень тела, грязная обувь пачкает ванну. Душевая — прекрасное место для сна, особенно, если подложить под себя какое-то одеяло, а не отмораживать почки, но это вторично. Утро было непривычно нормальным, я не проснулся от того, что кто-то использует туалет, периодически читая мне анекдоты из Блюма, да и резкого подъёма в роли звонка на завтрак не было. «Сколько сейчас время?» — пронеслось в голове слишком громко, разрушая тишину. Никто ни храпит, ни орет, ни просит Бога, в существовании которого ранее не верил, убить себя. Ничего. Резко стало тревожно, ненависть к тишине возрастала с каждой секундой все больше. «Я слишком много думаю.» — сделал я заключение, вставая, пытаясь перешагнуть порожек ванной, но все же падая. Колено непереносимо болит, но я продолжаю вставать, направляясь к двери, похрамывая. Чересчур длинная комната преодолевается, и я оказываюсь возле двери. От малейшего соприкосновения, она открывается с оглушающим скрипом. — Ребят, когда завтрак? — быстро говорю я, оглядывая комнату. Никого. Но оглядевши комнату во второй раз я вижу ЭТО! Сине-белый пакет лежит на полу, в месте, где спал Падаль. Поскорбев свободную секунду и уже смирившись, я заметил, что ЭТО шевелится! Пакет волоком направился в мою сторону. Я рванул к двери, наплевав на боль, перецепившись через какие-то бутылки, что с грохотом упали на, и без них, грязный пол. Я дёрнул дверь, но ручка не поддавалась. — Блять, почему ты заела именно сейчас? — не теряя надежды я все дёргал и дёргал ручку. Но оглянувшись, я понял, что поздно. Пакет был в сантиметре от меня, он был слишком большим. «Это конец» — пронеслось у меня в голове перед тем, как он поглотил мои конверсы, а позже и меня… ___ — А за этот год? — Шакал кинул на него неодобрительный взгляд. — Мне не так много снов снится, — Рыжий встал, поспешно удаляясь на последние ряды. — Обманщик! Лжец! Врун! — крик Табаки оглушал, заставлял дребезжать стены и стёкла. Если бы не Слепой, который прикрыл его рот рукой, то уборщицы и воспитатели уже стояли на лестнице. Слепой продержался молодцом, пока его руки выкручивали, волосы дёргали, а ладони кусали. Сорок секунд. У Шакала даже лились слезы, видимо не нужно было закрывать ему нос. — Если бы ты не был моим старым другом, то был изгнан ещё в том году, — моментально переменившись в настроении он продолжил. — не будем терять время. Валет! Начинай. Рыжий дошел до крайнего ряда, по пути наступив на парочку лежавших, опрокинув несколько стаканчиков, пачкая вечно надетые штаны еще больше и выслушивая недовольства от пострадавших. Плюхнувшись на прежнее место, средним пальцем поправляя очки, будто отвечая на все сказанное секундой ранее. У стены были раскиданы уже пустые бутылки и окурки сигарет, которые, все надеялись, кто-то уберет. Рядом с Рыжим сидел Мертвец, куря далеко не первую сигарету, запивая уже остатками настойки. - Как думаешь, в этом году он скажет, что ему ничего не снится или расскажет про загадочный темный силуэт, который над ним издевается? - спросил Мертвец с множеством запинок, толи подбирая в эти моменты слова, толи каждый раз вспоминая, на чем он закончил. Но Рыжий понял, что это относится к Македонскому. - Тебе ли не похуй что он расскажет, а если и не похуй, то ты точно не вспомнишь, - Рыжий за раз осушил стаканчик, пытаясь понять суть нового сна. - не думаю, что хотя бы половина рассказывает правду. Валет. — Эй, ты что уснул? — спросил кто-то надо мной, прежде чем я приподнял голову с локтя, оглядывая помещение. Это был приглушённый от света, небольшой душный бар, он был полностью пуст, не было даже бармена. Я сидел за маленьким столиком, на котором стоял полупустой стакан пива. Подняв голову, я увидел высокого, накаченного мужчину, по выражению лица которого, можно было понять, что он чем-то недоволен. — До меня дошел слух, что ты фокус можешь продемонстрировать, — он скрестил большие руки на груди, ехидно ухмыляясь. — Только если не получится, заплатишь, в долгу я у тебя не останусь, не бойся. Не подумав кто это и чем мне платить, я возбуждённо достал, из внутреннего кармана кожаной куртки, колоду карт. О сложности фокуса мне никто не говорил, поэтому я решил показать самый простой, только чтобы обрести очередного должника. — Выберете двадцать одну и помещайте, — поданная колода была тут же перехвачена. Человек не особо заморачивался, пересчитывая с верхней до двадцать первой несколько раз, для убедительности. В конце, когда колода была перемешана, тот подал ее мне, оставшиеся кладя на стол рядом с собой. Я раскрыл карты в один веер. — Выберете карту, — позже, по очереди раскладывая в три колоны рубашкой вниз, прося сказать в какой колоде была заданная карта. — Эта, — он показал толстым, мозолистым пальцем на колоду по левую руку от меня. Положив эту колоду посередине, а другие сверху и снизу, я принялся повторять предыдущие действия, раскладывая и спрашивая какая из колод. — эта, — он опять показал на эту колоду, я снова положил ее посередине двух, продолжая раскладывать. Без лишних слов, он ответил. — эта, — колода посередине. Отсчитав десять карт, так, чтоб он этого не понял, я вытащил одиннадцатую. — десятка чирвы. — Я угадал? — я растекся на деревянном столе, улыбаясь. — Нет. Восьмерка пики, — взгляд его стал более тяжёлым, позже говоря. — Пошли, ты же должен отвечать за свои слова, — он кивнул на дверь, дожидаясь действий. — Не может быть! — вскрикнул я, вскочив со стула. — Ты ошибся, ты отсчитал девять, — он схватил меня за запястье, таща на выход из бара. Открыв дверь, в лицо мне ударил свежий, ночной воздух. Рядом стояли похожие на предыдущего по телосложению мужики, увидя нас, некоторые из них потерли руки, а другие зашептались. Двое подошли ко мне, хватая за предплечья, разводя как можно шире, вызывая неприятные ощущения. Мужчина, выводивший меня, отошёл, беря что-то из рук дальне стоявшего. Все в теле будто сжалось, паника захватила всю голову. — Эй, мужики, вы чего. Ну не получился и не получился! — я пытался держать себя в руках, но, казалось, интонация меня полностью выдала. — Я держу свое слово, — протянул «давний друг», подходя. Предмет, который был в руке поблескивал от светящихся окон бара — топор. — Нет! Мужик, давай я тебе заплачу! Сколько тебе нужно? Я все отдам! — истерика поглотила мои мысли, я пытался вырваться, но единственное, что получилось — пинание ногами воздух. — Хитрым руки не нужны, — он встал практически вплотную к человеку по правую руку от меня. — Вроде ты этой карты тасовал? Он замахнулся, целясь куда-то в локоть. Я завопил ещё до того, как относительно тупое лезвие вонзилось мне в руку, до половины, вытаскивая. Рука онемела, хоть хватка держащего ослабла, не было достаточно сил, чтобы выбраться. Голова гудела, а боль все тянула и тянула, растекаясь по всему телу. Я не слышал ничего, кроме своего крика и сердцебиения, бьющего по ушам. Земля подо мной вероятно окрасилась в красный, каждую секунду добавляя все больше и больше «красок». Мужчина сделал второй замах, который оказался решающим; горло сильно хрипело, а боль была мучительной. Из глаз текли неконтролируемые слезы, когда меня отпустили. Я рухнул на землю, теряя сознание… ___ — А нечего людей обманывать! Разочарование тебя ждет, — заключительно воскликнул Табаки, в нем было примерно пять стаканчиков настоек разных по градусу. — Интересно конечно, но с картами все сложно, ничего не понял, — голос донёсся из первых рядов, куда позже пересел Валет, наглядно показывая. Из-за кучки навалившихся на Валета людей с одной из сторон не было видно Табаки, но прекрасно слышно его громкую, скрипучую игру на гармошке. С противоположной стороны от Рыжего и Мертвеца находился Черный. Он, облокотившись о стену, сидел вдали от всех. Ему не очень нравилось данное мероприятие; ему не нравились сны, которые он считал сказками; не нравилось рассказывать, и вероятнее всего, он уйдет через час-пол. Но сейчас он с полузакрытыми глазами наблюдал за группкой людей, играющих в покер, каждый раз у них не получалось доиграть: то кто-то раскрывал карты соперника, то кто-то разливал на кого-то настойку, то все орали на дилера за плохие карты. Возможно, он никогда не почувствует себя как дома и эти люди не станут ему семьей, чтобы рассказать такую интимную вещь как сны, но все же он здесь, полу во сне слушая очередную мелодию. — Продолжим, Лорд, давай ты! — Лорд что-то недовольно простонал, ползя к центру. Чтобы не смотреть ни на кого, он лег возле Табаки, приступая к рассказу: Лорд. Пробуждение дается с трудом, голова словно налилась свинцом, я оглянулся и понял, что комната мне незнакома. Помещение, которое я увидел тяжело назвать комнатой: тут не было окон, по центру стояла кровать, на которой я лежал, пара тумб и три зеркала. Они находились на стенах, поэтому я мог видеть свое отражение куда бы, не повернул голову. Отражение было как обычно отвратительным: длинные, запутанные волосы, разные глаза, большой нос и тонкие губы. Я опустил взгляд, пытаясь не смотреть на мерзкое существо за зеркалами. Оглянувшись, я увидел зеркало и над кроватью, они были везде. Но удивило меня не только незнакомое помещение, но и то, что я чувствовал ноги. Эта комната меня угнетала, поэтому, несмотря на мои неудачные попытки встать, я ушел из нее, периодически шатаясь из стороны в сторону от непривычки, тело было тяжёлым, удержаться на ногах было трудно, но я пытался. Это был дом, все также без окон и наполненный длинными коридорами, белыми дверьми и зеркалами. Они были повсюду, на каждой стене, на потолке. Каждый раз видя «себя», я вздрагивал и опускал взгляд, благо, пол был просто белым. Эти комнаты будто созданы для того, чтобы я страдал. Побродив еще некоторое время, я заметил пустую комнату, единственный плюс — то, что дверь можно запереть на щеколду, что я и сделал. Зеркала были на всех стенах, от потолка к полу, но я все же забился в угол, закрыв лицо руками. Пытаясь осознать, что происходит, я потерял счет времени и немного забылся. Из рассуждений меня вывел стук в дверь моего «убежища», он был больше схожий на скрежет. Иногда были звуки похожие на крики. Они были мерзкими, они одновременно зазывали и отстраняли, в этих криках чувствовалась боль и желание мести. Опустив лицо на колени, чтобы так же не видеть комнату, и закрыв уши руками, я пытался уйти в себя и не замечать происходящего. Спустя пару минут звуки стихли. «Где я нахожусь? Что за этими чертовыми дверьми? Смогут ли эти существа открыть дверь? А если…» Не успел я закончить мысль, как вдруг раздался безумный смех, он отдавался эхом по всей комнате. Неосознанно, я поднял голову, увидев отражение. В отражении я увидел нечто схожее со мной. Оно сидело в том же углу, слишком широко улыбалось, максимально раскрыв глазницы, голова была склонена в бок. Наблюдало. Оно было очень похоже на труп: почти белая кожа, где-то покрытая ссадинами и гематомами. Некогда серые глаза потускнели, практически сливаясь с белком. Это был я. Только мертвый. Это нечто надвигалось на меня на четвереньках, проходя через зеркало, оно остановилось в нескольких метрах от меня, протягивало ко мне руки и смеялось. В это время за дверьми раздался очередной крик и дверь попытались выбить, я был загнан в угол. И на этом моменте я проснулся. ___ Как только Лорд договорил, на лестнице появились воспитатели, они были не домовские, из них ехал только воспитатель первой. Они, по всей видимости, только окончили колледж, ненамного были старше их, понимающие, некоторые из стай слишком привязывались к ним, проводя бессонные ночи за разговорами на подоконниках. Одним словом добрые, слишком. Но было несколько минусов: они пахли Наружностью, проводили много времени на набережной, всегда просили доедать до последней ложки, будто им за это доплачивали, а после двенадцати и во время сонного часа, просили без необходимости не покидать комнаты. Конечно, это не касалось тех, с кем они любили поговорить, но таких было мало. — Чего нас не позвали? — спросил самый низкий из них, разгоняя всех в первом ряду, усаживаясь куда-то возле Табаки, на что все ранее там сидящие недовольно простонали, но уступили, им было можно. И вот уже четверо сидят, слушают музыку Табаки, иногда перешептываются. Им наливали так же как и остальным, они не были против, даже рады, что именно им удалось сидеть здесь, слушать музыку и незабываемые сказки. Настойки как всегда были прекрасны, практически не обжигали горло, а после чипсов ощущался вкус как в первый раз, одна не была похожа на предыдущую, от этого хотелось перепробовать все. Слепой сидел не так далеко от Табаки, рядом со Сфинксом и Волком. По его выражению лица никогда не скажешь, о чем он сейчас думает, что испытывает. Он периодически брал из чьих-то пачек сигарету. Не струшенный пепел разлетелся в разные стороны то на одежду, то на кисти рук, то кому-то в стакан. Но никто не жаловался. На удивление мероприятие проходило тихо, когда кто-то начинал рассказывать сон, все тут же успокаивались и приступали к прослушиванию или тишиной позволяли слышать другим, но не пользуясь этим. Затихали все. Птицы, вышивающие крестиком на задних рядах, неугомонные крысы со своими припадками и истериками, четвертая, расположенная во всех рядах, ожидая своей очереди, и шестая, занимающаяся своими делами. — Стервятник, давай ты. — А ты уже рассказывал? — спросил один из воспитателей, у него был самый грубый голос, что не скажешь о характере. — Тренера не играют, Стервятник? — Табаки мелодично протянул кличку, смотря в сторону блондина. — Я с места, колено болит, — это, конечно, было неправдой, но никто ничего не сказал, такое случалось слишком часто. Стервятник. Я проснулся от стреляющей боли в колене, она простреливала даже в голову, не позволяя первое время сосредоточиться на одном предмете. Вся комната шла кругом, но было заметно, что комната наша. Привстав на локтях, я сразу увидел окно, как ни странно, была ночь. Вся наша комната привычно была уставлена растениями: они свисали с потолка, плелись узлами на потрепанных стенах, стояли на любой поверхности, включая стремянку в углу и множество прикроватных тумб. Комната казалась пустой без множества птенцов. Красавица опрыскивал стоящие на подоконнике цветения; повернув голову, я заметил сидящего на кровати Гупи, он читал какую-то книгу. Чуть прокашлявшись, чтобы голос не звучал сипло, я спросил: — Где все? — никто мне не ответил, но было понятно, что услышали. Оба остановились, Гупи перестал метать глаза по странице, а Красавица замер. — Почему не спите? — продолжил задавать вопросы в некуда. — Это ты виноват, — процедил сквозь зубы Красавица. Пока я разглядывал спину только что говорившего, второй подхватил: — Это ты виноват, — голос прозвучал настолько знакомым, что по спине пробежались мурашки, я нехотя повернул голову. На кровати вместо Гупи сидел Тень, он по-особенному ухмылялся, как мог только он, смотрел прямо на меня, не мигая глазами. Мой взгляд нехотя упал на Красавицу, это был тоже он, сейчас он облокачивался на подоконник, пытаясь не шататься. Оба смотрели на меня, могло показаться, что это статуи, но разве у статуй есть память и они могут говорить? Не хотя больше видеть его улыбку, я потянулся на пол за тростью, пытаясь смотреть на обоих, быстро перебегая глазками с одного на другого. Подтянув ее к себе и еще быстрее приняв сидящее положение, несмотря на стреляющую боль и резкое желание смириться с судьбой, я все же встал. Как только я обернулся, я понял где же все. Птенцы стояли в два ряда, вернее Тень, только в их одежде, они все так же пристально смотрели на меня и все так же улыбались. Спустя слишком долгое мгновения, они все произнесли: — Это ты во всем виноват. ___ Стервятник прикрыл заплаканные глазки руками, уходя в себя, не хотя никого видеть. Кто-то из лежащих привстал на локтях, рассматривая резко прервавшейся дрожащий голос. Кто-то постарался поддержать, но Стервятник этого не слышал, голову окутала паника, а эмоции нахлынули резко и неожиданно. Поэтому Стервятник и не любил напиваться: «Слишком много ненужных эмоций» — отказывался он, отодвигая стакан, но сегодня что-то пошло не так… — Печально, — наконец процитировал Табаки, толи свои мысли, толи зачитанный сонник. — Эта песня посвещается тебе, — все принялось на круги «своя», все погрузились в тревожную мелодию, не́когда перешёптываясь. Но Стервятник не прекратил, все больше и больше растирая ненужные, давно выплаканные слезы. На плечи Папы Птицы легли руки, крепко сжимая. Длинные волосы легко щекотали тыльную сторону ладошек Стервятника. — Успокойся, — будто приказывая, прошептал Лорд, его рука легко водила по сгорбленной спине, а голова давно расположилась на плече. В грудь Лорда упиралось множество ключей. Время перестало давать о себе знать, кажется, они просидели так два дня, а кажется меньше мгновения. Птенцы на задних рядах пытались не вдаваться в панику, сидя будто на иголках, в любой момент готовые сорваться к Папе. Пяльцы отложились на колени в ожидании, все внимание посвящая вожаку. Но не решаясь подойти. — Горбач, выходи, твоя очередь, — Табаки окончил мелодию, что-то тихо говоря воспитателям, пока по стаканчикам разливалась настойка, а Горбач думал как начать свою историю: Горбач. Моя голова была опущена, когда я открыл глаза. Было видно мои потрёпанный кроссовки, но ничего более. Посмотрев на то, на чем я сижу, я понял, что я это ветка, она была толстая, можно было сидеть не волнуюсь, что вот-вот упадешь. Было слишком темно, чтобы понять насколько я высоко, но проверять, падая в неизвестность, не хотелось. В очередной раз оглянувшись, я увидел рядом с собой ворона. Он был большим, в моем сидячем положении, он практически доставал мне до головы. Все это время он смотрел вдаль, но будто-бы почувствовал мой взгляд, повернувшись. Он помотал головой, разглядывая меня; с каждой минутой становилось все темней и темней, ранее видимые деревья, которые окружали меня, уходили из вида. — Где я? — спросил я, зная, что не получу ответ, но как ни странно. — В лесу больших деревьев, — он не открывал клюва, казалось, что этот голос шел из моего воображения. Сформировать следующий разговор, казалось невозможным, все было слишком непонятно, только один вопрос никак не выходил из головы: — Как мне уйти отсюда? — ворон последний раз взглянул на меня, улетая. — Эй? — я вытянул руку, пытаясь ухватится, хотя и знал, что этого не получится. Только сейчас я прислушался. Ничего. Абсолютно. Ни шелеста деревьев, ни насекомых, которые стрекочут по ночам, ни птичек, которые вот-вот и лягут спать. Ничего. Будто все вымерло, будто уже ничего нет. Никогда не встанет солнца, никогда не станет так же тепло и светло, как летним днём, а придет ли зима? В этих рассуждениях я не заметил, как ворон опять оказался рядом, будто тот облетел круг вокруг нескольких деревьев. Интересно, для чего? В следующую секунду ворон подал голос. Клич раздался эхом по всему лесу, доносясь даже до несуществующих в этом мире людей. В следующую секунду на меня село около десяти птиц. Четверо уместились на плечах, а остальные шесть на коленях, они были словно искусственными, казалось, что даже не дышали, выжидая чего-то. Ворон ещё раз «крикнул»; теперь на ветки разместились ещё с десяток, все пристально смотрели на меня. Большой ворон ещё раз взглянул на меня, улетая, оставляя с его «подданными». Издалека послышался крик большого ворона. Все вороны моментально повернулись в мою сторону и тут я понял, что это конец. В момент, птицы, которые были на ветке, взлетели возле меня. Один ворон, который сидел на плече сильно щипнул за мочку, чересчур сильно оттягивая. Боль была шипящей, а позже слишком резкой, от чего я взвизгнул, жалобный крик раздался по лесу, в этот момент моя мочка уже была в клюве птицы, а кровь стекала по шее. И тут началось: боль окутала мое тело в мгновение, все вороны хотели «взять» что-то себе, не оставив меня в этом слишком тихом лесу. Они летели со всех сторон, те, кто уже травмировали, летели вновь, я жалобно пытался отбиться, но они были слишком настойчивыми, отрывая кожу даже с фаланг пальцев. Принятое решение было слишком резким, необдуманным, но другого выхода не было. Я рывком спрыгнул с проклятой ветки; вороны, которые не сумели отцепиться в нужный момент, летели вместе со мной, ещё больше сжимая мою кожу, волосы и оттягивая одежду. Полет вскоре окончился, но в последний момент, будто замедлился, давая прочувствовать оглушающую боль сполна. Перед тем как сравнять мое тело с землёй, оставляя тело и кровавые капли на высокой, непроходимой траве. ___ — Мало крови как-то, — Шакал листал Сонник, будто пытаясь найти что-то. Это было чем-то похоже на сеанс психотерапевта, так же высказываешься, а тебя слушают, толи из уважения, толи от скуки. — Как снилось, так и рассказал. — Горе тебя ждёт, — на выдохе сделал заключение Табаки, дочитав чей-то ранний сон. — А казалось, такие интересные птицы. — более тихо добавил Шакал, когда Горбач уже скрылся из вида за наблюдателями. Посчитав этот знак вызовом, он достал гармошку из многочисленного кармана жилетки. По холлу раздалась мелодия, она была лёгкой, похожая на ветер гладит длинную траву, перебирая некоторые травинки. Сфинкс сидел рядом с Табаки, на его лице сверкала нисходящая усмешка, он понимал, что подобного больше не случился; они не соберутся в круг основанный на Табаки; не расскажут жуткие и не очень сны; никто не заснёт в этом холле друг на друге, слушая неразборчивую мелодию Волка, после слов: «а кто будет петь, если все будут спать», и невыспавшиеся пойдут на процедуры, позже досыпая весь день. Этого не станет с первым лучом солнца, но сейчас это есть и жаль, что этого не будет вечно…