Дорогой Друг

      Когда Нилу было десять и он носил совершенно другое имя, его мать украла пять миллионов долларов и сбежала с сыном от их сумасшедшего отца, известного как Балтиморский Мясник.       Была глубокая ночь. Мэри вбежала в комнату и буквально выволокла сына в коридор. Он ещё спал, так что совсем не понял, что за переполох и куда его тащат. Он ничего не понимал ещё несколько дней. Мама, в отличие от отца, никогда не делала ему больно, так что он полностью ей доверял и не задавал вопросов. Лишь, когда они остановились в Клэрморе, штат Оклахома, Нил — Натаниэль — спросил:       — Мы больше не вернёмся домой?       — Нет, сынок, — ответила Мэри, пододвинув комод к двери номера дешёвого мотеля. — Не вернёмся. Теперь мы вдвоём.       — Папа на нас за что-то разозлился? — спросил мальчик.       — Можно и так сказать, — вздохнула Мэри — теперь уже Лилиан Мориарти.       — Но… — всхлипнул Натаниэль — Чарльз, — я не хочу, чтобы папа злился. Не хочу, чтобы он сделал мне больно.       Побои — часть воспитания. Раскалённый утюг — наказание за несовершённую ошибку, а просто за то, что он был.       Мэри опустилась перед сыном, сидевшим на кровати, на колени и взяла дрожащие маленькие ручки в свои.       — Если ты будешь делать так, как я говорю, папа не сделает тебе больно. Будь умницей, и он никогда нас не найдёт.       А дальше — восемь долгих лет бесконечных скитаний. Восемь лет борьбы за жизнь, за каждый вдох и ещё один день. Они сменили двадцать два города, жили под двадцатью двумя разными именами. И ни у одной личности Натаниэля — ни у Стефана, ни у Майкла, ни у Луки — не было друга. Ни одного. Раньше он обо всём говорил с матерью. Рассказывал, что сосед по парте поделился с ним ланчем и позвал к себе на обед в выходные. Рассказывал, что соседские мальчишки предложили научить его кататься на велосипеде… Но Мэри не нравились такие разговоры. Мэри не нравилось, что Натаниэль хотел завести друзей. Она превратилась в истеричку, параноика. Оно и не удивительно, но, спасая сына от издевательств, она ничуть не сделала его жизнь лучше.       Ему прилетало. Частенько. То хлёсткая пощечина, то тяжёлая книга прямо в голову. Не раскалённый утюг, но мать Натаниэль — Крис, Ален, Уилл — стал бояться почти так же сильно, как и отца.       Общаться с ровесниками ему запрещалось. Мэри — Алисия, Софи — рубила всё это на корню. Криками, ударами, слезами. Натаниэлю необходим был друг. Тот, кому можно всё рассказать без утайки. Вот так, как оно было. Но живого друга он позволить себе не мог и поэтому — завёл дневник. Небольшую тетрадочку, в которую писал всё, что чувствовал, видел, почему плакал и как страшно ему было на самом деле находиться рядом с Мэри.       Натаниэль скрывал дневник тщательно. Писал в ночи у окна, чтоб свет уличного фонаря хоть немного падал на строчки, в туалете на заправке. Иногда — коротко и отрывисто. Иногда — чуть подробнее. Когда Мэри была более нервной и раздражённой, чем обычно, юноша молился лишь о том, чтобы причиной не являлась его драгоценная тетрадка.       Когда Мэри умерла — после встречи с людьми отца в Сиэтле — Натаниэль чуть не выбросил дневник в огонь, в котором пылало тело его матери. Ему хотелось похоронить всё, связанное с ней на чёртовом пляже, но в последний момент он остановился. Сжал в кулаке потрепанную временем тетрадь, открыл её и в свете и жаре погребального костра написал всего три слова.       А дальше — Сан-Франциско, Миллпорт и наконец — Пальметто.       В Пальметто Лисы, экси, друзья и команда. А ещё — Эндрю. Рождество в Замке Эвермор, произошедшее с Эндрю в доме Хэммиков, сообщения Лолы, похищение, победа в чемпионате… Обо всём этом Натаниэль — Нил — записывал в свою тетрадь. Сначала, потому что не доверял никому, а потом — уже по привычке. Когда он писал, думать обо всём произошедшем легче. Мысли словно вставали на места и то, что, как он думал, его расстроило, потом уже казалось не таким важным. Да и Эндрю он не мог сказать обо всём, что чувствовал. Не знал — нужно ли это кому-то, кроме него.       Миньярд много раз видел тетрадку — зелёную в белую полоску. Джостен бережно хранил её в своём шкафу, но никогда не открывал или брал с собой на учёбу. Тетрадь была вся мятая, обложка — рваная и в пятнах. Эндрю провёл по ней пальцами. Он залез в шкаф, когда искал свою толстовку. Зная любовь Джостена таскать его вещи, найти её он мог только на полке у рыжего.       Наверное, любой другой бы уже сунул нос в тетрадь. Любопытство, ревность… Всё, что угодно могло толкнуть влезть в личное. Но Эндрю не стал. Хотелось, но он не решился. Всего о прошлом Джостена парень не знал даже сейчас. Когда они научились разговаривать друг с другом и доверять. Таким сложно делиться. Возможно, Нил и хотел, но банально не знал — как.       Вечером, когда Лисы вернулись с тренировки, Нил и Эндрю, как и каждый вечер, поднялись на крышу общаги. Сев на край, Миньярд достал из пачки две сигареты. Прикурил и одну протянул Джостену. Глубокая затяжка, выдох. Закат сегодня красивый. Красный, будто пожар.       — Я тут нашёл кое-что у тебя в шкафу, — начал Миньярд.       — А-а, — протянул Нил, смутившись, — я, видимо, случайно убрал твою толстовку себе на полку. У меня же есть точно такая же.       — Я не о толстовке, Джостен. Тетрадь. Она лежит у тебя под вещами. Зелёная такая в полоску.       Нил открыл рот, закрыл, не зная, что сказать. Он опустил взгляд на руки, лежащие на коленях, на тлеющую сигарету. Затянулся.       — Не хочешь рассказать, что в ней?       Эндрю говорил без нажима, требования. Этот вопрос, как «ты можешь мне доверять». Этим он говорил, что рядом и всегда выслушает.       Но сегодня Нил — Натаниэль, Джастин — был не готов впустить Эндрю в ту часть своей жизни, которую похоронил сначала вместе с матерью, а потом — окончательно — с отцом. Натаниэля — Дина, Джэка — уже больше не существовало. Но для Эндрю это, как будто бы, важно? Важно не знать всё о его прошлом, а важно знать — что ему доверяют так же, как и он. Иначе нет смысла…       — Я расскажу, — ответил Джостен, помолчав. Эндрю терпеливо ждал. Сигарета в пальцах Нила уже стлела. Миньярд взял её и выбросил, достал две новые и прикурил. — Обязательно расскажу, но… не сегодня.       — Окей, — ответил Эндрю, затянувшись. — Как будешь готов. — Он положил руку на голову Нила, тот сразу отозвался на прикосновение. «Ну точно кот», — подумалось Эндрю.       Тонкая зелёная тетрадка несколько следующих дней мозолила Нилу глаза. Открывал шкаф — и видел её. Пару раз доставал. Трогал, открывал. Читал первые записи, а потом опять прятал. Эндрю видел, как Нил зависал в руках с злополучной тетрадкой, но не акцентировал на ней внимания, не напоминал. Ждал.       Может, он и не отпустил вовсе? Может, он обманывал себя? Может, потому не решался отдать тетрадь Эндрю, потому что всё написанное до сих пор что-то для него значило? Натаниэль Веснински перестал существовать тогда, в Балтиморе, но, кажется, будто Нил всё ещё не похоронил его останки.       Через несколько дней, когда Нил и Эндрю вновь сидели на крыше, Джостен молча достал из кармана тетрадь и протянул её блондину. Миньярд принял её неуверенно, будто давал возможность Нилу передумать. Но он не передумал. Затем рыжий криво — уголками губ — улыбнулся, выбросил сигарету, встал и покинул крышу, оставив Эндрю наедине с Натаниэлем, Крисом, Джаспером, Алексом…       Выбросить бы эту чёртову тетрадку. Вот прям с крыши. Зашвырнуть, куда подальше, чтобы и в век не найти. Или сжечь. Дотла, до чёрного пепла. Вместе со всеми городами и именами, которые давным-давно должны гнить вместе с Мясником.       Прикурив ещё одну сигарету, Эндрю открыл тетрадь.       Первая запись была сделана тринадцатого марта тысяча девятьсот девяносто девятого года. Дорогой Друг, Наверное, я должен придумать тебе имя, но мне нравится называть тебя просто другом. Друг. У меня никогда не было настоящего друга. Мама не разрешает. Говорит, что везде могут быть люди отца, которые только и хотят, что вернуть нас обратно. Я не хочу обратно. Не хочу, чтобы папа вновь делал мне больно. Поэтому я ни с кем и не общаюсь. Только с тобой. 27.03.99 Дорогой Друг, Мы с мамой снова в дороге. Едем куда-то на север. Я, конечно, хотел бы поехать к океану, но мама не хочет. Она ушла оплатить бензин и взять что-то перекусить, а я остался в машине. Страшно. Вокруг лишь лес и темнота. 01.01.2000 Дорогой Друг, Мне страшно. Так страшно, что я плачу. Мы сидим в каком-то подвале. Тут темно и воняет. Отец нашёл нас. Я видел внедорожник и Большого Боба за рулём. Он узнал нас. Хотя мама стала блондинкой и носила коричневые линзы. Если бы на улице не было людей, он бы точно в нас выстрелил. А так мы хоть успели убежать. Я много раз падал, но мама тащила меня за руку и кричала, чтобы я пошевеливался. Мне кажется, её ранили. Но она не позволяет мне помочь. Даже не разговаривает. Может, это я виноват, что нас нашли?       Эндрю курил одну сигарету за одной. Взгляд его лихорадочно бегал по строчкам, а мозг рисовал образ маленького рыжего мальчонки с большими голубыми глазами, который смотрел на всё с неподдельным интересом. Он видел, как пуля пробила худое плечико насквозь, как он изрезал руки, когда перелазил через колючую проволоку, как вёл автомобиль по ночной дороге, пока мать отстреливалась от преследователей, видел, как он плакал, как собственноручно зашивал рану, зажав в зубах тряпку. И видел, как на пляже горит автомобиль. Дорогой Друг, Я чувствую облегчение.       В тот день погибла мать Нила — Натаниэля. Больше про неё он не писал. Лишь те три слова, да и на страницах остались кляксы от слёз. Дальше Миллпорт, а потом — Лисы. Он даже запись сделал про их первую встречу. Эндрю читал это и улыбался. Потом хмурился, когда Нил написал, что он, Эндрю, скотина и урод, раз позволяет себе совать нос в его личные вещи и дела. Вот только записей про Эвермор не было. Оно, наверное, и к лучшему. Пусть Рико и сдох, но другие-то остались. Те, кому Миньярд всё ещё мог посворачивать шеи.       Его щёки начали гореть, когда Нил впервые написал, что что-то чувствует к нему. Для него это было странно, не привычно и даже немного страшно. Он писал, как ему хорошо и спокойно, когда Эндрю рядом. А после похищения — как он рад, что с Лисами ничего не случилось. И как он счастлив быть не один.       Последняя запись датировалась их победой над Воронами. Дорогой Друг, Мы победили. Представляешь? Мы победили Воронов! Сейчас в моей душе какое-то небывалое спокойствие. Впервые за много лет. Лисы рядом. И Эндрю… Я как будто наконец обрёл дом, семью. Настоящую семью, где меня поддержат и поймут. Мне бы очень хотелось стереть из памяти всё, что было до встречи с ними. Но, тогда, наверное, я бы уже был не я. И Эндрю бы никогда не заинтересовался мной. А без него… Я просто хочу, чтобы отныне и всегда он был рядом. Каждый из Лисов.       Эндрю закрыл тетрадь медленно. Провёл рукой по её обложке. Вздохнул. Эх, Джостен. Если бы не молчал всё это время… Хотя, кто знает, как сложились бы их отношения? Наверное, и правда — всему своё время.       Сунув тетрадь в карман толстовки, Эндрю спустился в их комнату. Нил сидел за столом и что-то писал. Кевин засел за просмотром какого-то очередного интервью «Троянцев», а Ники и вовсе не было. Миньярд подошёл к рыжему и положил тетрадь перед ним. Нил не обернулся. Рука Эндрю — по спине к шее Джостена, в густые рыжие волосы.       — Ты придурок, Джостен, — произнёс Эндрю, но без упрёка.       Нил усмехнулся. Выдохнул, расслабился.       — Это почему же?       — Просто придурок и всё. — Нил развернулся на стуле, сел полубоком. Эндрю навис над ним. Лицо — в нескольких сантиметрах. — Я тоже не знал, что чувствовал к тебе. Очень долго не мог понять, почему ты так на меня действуешь.       Нил покраснел, смутившись.       — И… понял?       — Думаю, да, — ответил Эндрю и коснулся губами лба Джостена. — Разговаривай со мной, слышишь? Что бы не случилось, что бы ты не чувствовал — говори. Ладно?       — Ладно, — ответил Нил. Парень дернул рукой в порыве прикоснуться к Миньярду. — Да или нет, Эндрю?       — Да, Джостен.       Рука — покрытая шрамами, но такая родная и тёплая — легла на щёку Миньярда, а губы накрыли его. Поцелуй — вместо тысячи «люблю». Действия — но не слова. Да и не нужны они. Только не им.       — Думаю, её нужно сжечь, — проговорил Нил.       — Уверен?       — Да. Больше нет ни Натаниэля, ни десятков других. Есть только Нил. А у Нила есть Эндрю. Ему больше ничего не нужно.       Они нашли старое жестяное ведро и вытащили его на крышу. Солнце уже почти село, а небо полыхало оранжевым и алым. Нил бросил тетрадь в ведро, полил бензином и поджёг спичку. Страницы занялись мгновенно. Нил смотрел, как пламя уничтожает его прошлое, множество городов и дорог, множество боли, и ему ни капли не было жаль. В груди — трепет. Будто он стоял на пороге другой — абсолютно новой — жизни. Он сжал руку Эндрю и улыбнулся ему. Если и новая жизнь то только — с ним.