Массаж

альберих раздраженно откидывается на опасно засипевшую спинку стула, обитую гладким атласом, туго прижимая язык к сомкнутому ряду зубов и всеми силами стараясь вычеркнуть существование шумного фатуйца. именно такие участливые на выбивающие из колеи события дни подталкивали если не к отставке, то как минимум к неопределенной длины отпуску. день проходил как обычно, пока кэйе не сообщили о неожиданном визите одиннадцатого предвестника в мондштадт, что почти сразу уничтожило все самообладание, натренированное выматывающими гостями из снежной, никогда не сулившим ничего хорошего. даже если они не способствовали каким-то казусам, в дело шли недовольные жители города свободы, никак не принимавшие подозрительных визитеров, не дававших расслабиться. как раз после этого объявления и последовало все вытекающее в лице чайльда. сначала капитан надеялся на каплю благоразумности, игнорируя слухи о нем, но сразу через пару часов после его приезда понял, с чем будет иметь дело: прямо на главной площади тарталья устроил поединок на кочергах с легким на подъем торговцем на мешок иглобрюха. альберих был бы рад назвать это кульминацией злосчастного, до невыносимости растянувшегося дня, но рыжеволосый явно испытывал его терпение, тонко и с издевкой балансируя на той грани, за которой был выговор гостю далекой страны, чем невообразимо выводил. далее последовал переполох в «кошкином хвосте», вследствие которого кавалериста отправили ловить разбежавшихся котов (за неимением более низших должностей подрядных ордо фавониус, уже распределенных выполнять мелкие поручения и частично разгребать натворенных фатуйцем дел, пришлось мелочно распорядиться капитаном кавалерии). после встречи в «кошкином хвосте», аякс увязался на пьяную разборку в «доле ангела», пропуская мимо ушей запрет альбериха на его сопровождение. надо отдать кэйе должное — он держался особняком рядом с взбалмошным повесой, норовившим продраться сквозь плотный занавес снисходительности мужчины, настойчиво нащупывая тот, казалось, неуловимый никем призрачный предел. в конце концов он должен был наступить, не сегодня, так несколько дней спустя. говорит ли что-то о профессионализме капитана то, что вышел из себя он уже под вечер? определенно да, и альберих готов был поспорить и защитить свою честь в этом вопросе, и он был уверен, что продержался достаточно, чтобы получить возможность поставить чайльда на место. после срывающегося крика в кабинете капитана неопределенно и непривычно тихо, учитывая бахвалящегося почти все время фатуйца. парень так и застывает в проеме, неуверенно придерживая уперевшуюся в голени дверь, боязливо пропускающую редкие мимоходные порывы сквозняка и сопение каменного кирпича. веснушчатое лицо нелепо вытягивается, прилепившись словно восковая маска. только неровным ритмом хлопающие веки прерывают ступор фигуры. кэйя, быстро прошив юношу свинцовым взглядом исподлобья, устало упирается пальцами в переносицу, пережимая кожу на ней, и сперто выдыхает. некий стыд сочувствующе сжал плечи, но извинения высохли на языке, не давая шанса исправить застывшую неловкость. — может, массаж вас расслабит? — на удивление, тишину первым прерывает тарталья, вернув бразды правления случаем в свои руки. альберих хмурится, находясь, как ошить предвестника. но тот и не ждет ответа — его внезапный и неуместный вопрос риторический. парень исчезает из поля зрения на мгновение оторопевшего кавалериста, выдавая свое местоположение сброшенными на стол перчатками. будто вызов на дуэль. узловатые долговязые ладони опускаются на вздыбленные железным плугом кости, растекаясь пальцами по большей поверхности плеч. мужчина бесконтрольно дергается, похожий на марионетку в руках кукловода. слова все никак не находятся, увядая где-то на задворках сознания, когда подушечки пальцев ощутимо, но осторожно надавливают на лопатки и зарываясь в ткани у шеи, играя на струнах мышц. альберих заметно оседает в плечах, еле сдерживая хриплый стон и прикрывая глаза. чайльд удовлетворенно хмыкает, усиленней разминая забившиеся мышечные ткани, проходясь по чувствительным точкам, чуть вытягивая руки вслед выгнувшейся спине и растирая лопатки. — могу я попросить вас приспустить рубашку? — расслабившегося кэйю опаляет пылающим шепотом, мурашками расползающимся до кончиков пальцев. он, сглатывая, чувствует, как руки пропадают с плеч, и сквозь раскаленный между ними воздух пробирается холодный еле заметный порыв дуновения смеркавшегося городка. альберих не слушающимися пальцами царапает пуговицы, никак не заставляя их поддаться, и чуть шипит, пока сверху не ложатся чужие, по-собственнически касаясь смуглой бронзовой кожи и расстегивая рубашку на три образных деления, ровно оголивших округлый размах линий. голой кожей отчетливей и острей ощущается прохлада кабинета, и еще сильней — горячие бледные пальцы аякса. слегка сбившееся дыхание щекочет длинный оазис изящных волос. ладони оглаживают мурашчатые плечи, перекатывающиеся волнами мышечных тканей, податливо тая, как ледяная скульптура или горький шоколад на бархате фаланг. они, словно смычок, растягивают позолоченные струны, плетя замысловатую коду на парафиновом кончике языка капитана, сверлившем небо. именно такие участливые на выбивающие из колеи события дни подталкивали если не к запалу к отсыревшей работе, то как минимум к знаменованию блаженства на мимолетные мгновения.