Где ты, где я

      ***Семь лет назад***       — Ну, а что ты мне дашь?! — взрывается омега, — Дешёвую тачку на дешёвом бензине? Жизнь от зарплаты до зарплаты?        — Ты твердил мне, что любовь не в деньгах, — цедит сквозь зубы альфа смотря на парня, — Я никаких гор тебе не обещал, и я не рожден с золотой ложкой во рту.       — Прав был мой отец, — нервно усмехается Чонин, — У тебя никаких амбиций!       — Попридержи язык за зубами, — встаёт со скрипом стула Банчан, на омегу наступает, поясницей вжимая того в стол, Чонин в плечи неосознанно вжимается, сжимая пальцами столешницу, — С чего вдруг такие речи? — щурится парень.       — Мне надоело топтаться, — уводит взгляд омега, — Надоело жить вот так, я отказываюсь, любовь приходит и уходит, а финансовая стабильность нужнее всего.       — Откуда это блять? — хватает его лицо Чан и за подбородок поднимает вверх, — Откуда, блять, в твоей речи это? Ты никогда не жаловался, ты всегда сбегал ко мне и шёл наперекор своему отцу, что случилось, Чонин? — он смотрит в любимые зеленые глаза, пытается найти ответы на вопросы, которые в его сердце ножи вонзают, но омега одергивает его руку и выбирается из-под альфы, отходя к окну.       — Я хочу жить так, чтобы не смотреть на счёт в банке, чтобы менять машину даже если на ней появится маленькая царапина, я хочу ходить в хорошей одежде, а не искать её по акциям, я хочу жить в большом доме, Чан, чтобы, — дрожит голос у Яна, а ногти впиваются в ладонь, — Чтобы выходить в сад, любоваться, я хочу ни в чём себе не отказывать.       — Я бы дал тебе это всё, — рычит альфа, — Но на всё нужно время, Чонин, я не занимаюсь чёрным бизнесом, я всего лишь работаю обычным архитектором, всего полгода! Я уже поменял за это время машину, пусть и с рук, но я купил лучше!       — В том то и дело! — повышает Чонин голос, взглядом цепляется за детали мебели, лишь бы здесь же не рухнуть и не сдаться, — Ты не видишь в этом проблемы, как вообще можно пользоваться тем, чем уже пользовался кто-то другой? — максимальную неприязнь он старается вложить в тон.       — Это не ты, — мотает головой Чан, — Это твой отец внутри тебя, его слова, один в один.       — Потому что он прав, Чан, — зажмуривается омега, — Ты не подходишь моему уровню жизни, мы из разных слоёв общества и я больше не вижу смысла быть с тобой, — тише он произносит, сдерживая влагу которая грозит обжечь кожу щёк, но его грубо к себе разворачивают, встряхивая за плечи.       — Как же я, сука, в тебе ошибся, — шипит Чан, а Чонин не в силах открыть глаза лишь чувствует боль от рук альфы, но и звука не произносит, — Ты продажная мразь, для тебя как оказалось пачка денег важнее свободы и чувств, ты как оказалось не стоишь моих стертых в мозоли рук, только чтобы тебя, блядь, порадовать хоть каким-то подарком, ты не стоишь ничего, потому что ты оболочка, в которой я миражом разглядел душу которой не было, — его слова Чонина камнем вниз со скалы словно сбрасывают, разбивая его в кровавое месиво, — Купайся в этом дерьме дальше, а меня не смей им марать, я отныне тебя из сердца своего изгоняю, — грубо от себя Банчан отпускает омегу и Чонин лишь находя опору в виде стены не сваливается, ровно до тех пор пока дверь входная с силой не захлопывается.       Он прижимает ладонь ко рту, падает на колени и лбом опирается о паркетный пол, умоляя себя в голос от боли внутри не заорать. За окном родной движок шумит, отдаляется, а Чонин только после громко всхлипывает и срывается на громкие рыдания. По своим же слезам на полу рукой бьёт и чувствует как его по спине мягко, успокаивающе гладят.       — Ты всё сделал правильно, сынок, — мягко произносят.       — Он никогда меня не простит папа, — Чонин звучит так сломлено, что словно произнеси он еще хоть что-то, по нему трещины пойдут и он на осколки разломится здесь же, — Никогда не простит…

*** полгода спустя ***

      Банчан проверяет наличие всех бумаг в папке, пока сидит в коридоре приёмной к директору. На его бейдже красуется надпись «главный менеджер». Его блонд полностью сменил родной чёрный цвет, а худи и джинсы, сменили обычная белая рубашка и классические брюки.       — Слушай, как думаешь, получим премиальные в этом месяце? — счищает пылинки со своих брюк сидящий рядом его помощник.       — Чанбин, если ты еще не понял, наш директор главный жмот во всём Сеуле, я таких людей жадных по крайней мере еще видел ни… — осекается альфа, а папка в руках гнуться начинает.       — Чан? — хмурится друг, руку к нему тянет, но Банчан не позволяет.       — Забудь.       — Настоящее событие года, сыновья известных бизнесменов, двух главенствующих строительных компаний Сеула наконец объявили о дате свадьбы, — звук висящего на стене телевизора становится громче, привлекая внимание сидящих, а папка в руках Чана наконец гнётся полностью, — Ян Чонин и Ким Хисын станут новой ячейкой общества!       Чан дальше не слушает, он впивается взглядом в фотографии прессы, где Чонина к себе по-хозяйски за талию прижимает незнакомый ему альфа. Чонин ярко улыбается, кадры сменяются, на следующем он обнимает Хисына за шею, на другом отвечает на поцелуй в губы.       — Дрянь, — сплевывает Чан и резко на ноги поднимается, привлекая внимание всех здесь сидящих и стуча подошвой туфель, уносится из приёмной, а за ним пулей выбегает Чанбин.       — Чан, стой!       — Продажным шлюхам не место в твоей жизни, Банчан, — под нос себе рявкает альфа и на ходу пачку винстон достаёт, зажимая фильтр меж зубов.

*** три месяца спустя ***

      Его русые до плеч волосы укладывают в аккуратный низкий пучок, прикрепляя поверх заколку из белого золота, усыпанную красными рубинами. В его глазах отражается пустота, а визажисты вторым слоем наносят консилер, чтобы замазать круги под глазами. Чонин в великолепной, белоснежной, открывающей плечи блузе Диор. На ногах его такого же цвета брюки прямого кроя и бордовые каблуки, под стать цвету украшений на нём. Персонал заканчивает абсолютно всю работу, а стоящий рядом папа не может сдержать слез и всё носом шмыгает.       — Какой же ты у меня красивый… — шепчет омега.       — Папа, оставь меня, прошу, — тихо просит Ян и присаживается на диванчик в номере, взгляд в пол устремляя.       Чонсо молча выходит, оставляет сына наедине с самим собой, тихо закрывая дверь номера, а Чонин борется с тем, чтобы не разрыдаться в голос и взяв телефон, номер его не набрать. У него внутри ад, вот уже последние девять месяцев, он его изо дня в день проходит натягивая улыбку, он терпит касания которых не хочет и очень хорошо играет свою роль. Великолепно. Потому что только превосходные актеры способны после ночи рыданий, зажимая зубами подушки и простыни, оплакивая свои чувства, утром, надевать маску абсолютного счастья, густо замазывая круги под глазами. Он за это время научился так искусно лгать обществу, что порой словно сам теряется между правдой и тем, что был вынужден построить. Влага в уголках глаз скапливается и сколько бы времени Чонин не проплакал долгими ночами, слезы никогда не заканчиваются, он уверен никогда не закончатся. Руки дрожа со столика поднимают телефон, открывают контакты, а палец дрогнет над иконкой вызова. Он гипнотизирует экран до тех пор пока тот не гаснет, а горло сковывает как проволокой колючей ком вставший. Телефон в ладони сжимается что есть сил, а Чонин себе не позволяет влаге этой выход дать.       — Ты ему не нужен, вам не идти дальше вместе, — шепчет омега себе, в голову отчаянно старается это себе вбить и смириться наконец со своей участью, только сердце отказывается принимать такую реальность.       Сердце его верит до самого «да», что он ворвется в зал, заберет его руку из руки другого и больше никогда от себя не отпустит, вот только в реальности он целует жениха через силу, сжимая ткань его пиджака чтобы не сорваться на истерику, пока по ту сторону сидит тот, кто и должен был быть на месте Хисына.       Чанбин Банчана мазохистом назвал, когда тот сам лично открыл новостной портал и стал искать фотографии со свадьбы, а Чан отмахнулся тем, что хочет убедиться в том, что ему точно всё равно больше, на деле же до последнего надеялся увидеть скандальные новости о срыве свадьбы, вот только вместо них увидел то, от чего ноутбук своё последнее место пребывания нашёл брошенным в стену.       — Ч-Чан! — вскакивает с дивана в своей же гостиной Чанбин.       — Да, мне не всё равно! — кричит Банчан, добивая ногой ни в чём неповинный ноутбук, пока его за локти оттаскивает друг, — Но мне обязательно станет! — вырывается альфа, отталкивая друга назад, — Я выкину его из своего сердца, потому что он там быть не заслуживает, — хватает он свою кожанку и из квартиры Чанбина вылетает, хлопая дверью.       Он за руль своей Киа садится и проворачивая ключ, уносится со двора. Открывает все окна, зажимает сигарету, поджигает и гонит настолько, насколько ему позволяет авто. Мартовский холодный воздух кожу холодит, даже до дрожи, только Чан у которого внутри холоднее чем в Плато в Антарктиде эти месяцы, не ощущает ничего, лишь глубоко затягивается, и, не выдержав по рулю бьёт.       — Сука, сука, сука, — Чан чувствует в горле ком скапливается, с болью его сглатывает, — Ты ведь так хотел выйти за меня, — разбито он усмехается, скорости прибавляет, — Ты же, сука, мне рассказывал о том, какие бы красивые дети у нас были! — кричит альфа в пустоту и резко тормозит у обочины, чуть ли не отпинывая дверь.       У него внутри ураган, смерч, тайфун, у него подводные плиты поднимаются, его цунами из боли накрывает. Человек которого он любил и не смотря на всё любит, его же изжеванное сердце обратно в ноги альфе кинул, обозначил их места, вот только Чан видимо настолько гордости к себе не имеет, что даже после искал ему оправдания и ждал звонка, ждал любого знака, ждал слов о том, что это всё розыгрыш, очень плохой розыгрыш. Чан бы ему простил всё, абсолютно, кроме обрушенной на него реальности, где его любимый человек знает лишь цвет золота. Альфа не знает куда ему боль свою вылить, а нога сама находит выплеск и колесо бьёт. А затем и костяшки разбиваются о капот, уродливые вмятины оставляют, впитывают в себя кровь, навсегда оставляя её в своих трещинах. Он ломает кости, но это и рядом не стоит с тем, как его сломали внутри. Руки разбитые в мясо даже на процент не похожи на то, как его сердце изранили.       — Выйди из моего сердца! — кричит Чан, машины мимо одна за одной проезжают и благо ни одна не останавливается, — Выйди, сука, выйди оттуда… — шепчет он, а слезы всё же обжигают, по кончику носа скатываются, пока он лбом упирается о капот и клянётся себе больше никогда из-за него не делать себе больно.

*** настоящее время ***

      Черный Буггати Ля Вотюр Нуар тормозит у высотного здания. Из неё ступая на асфальт подошвой дорогих грубых ботинок выходит альфа. Он поправляет полы своего черного пиджака Бриони, а следом из авто вылезает секретарь.       — Господин, нам пора, — закрывает он дверцу со стороны водительского, а Чан мягко улыбнувшись лишь кивает и блокируя машину, пропускает омегу вперед.       — Я с тобой разведусь! — кричит Чонин, смотря на мужа, который сидя в кресле, расслаблено курит, — Трахай кого угодно, но не позорь моё имя! — ударяет он ладонями по столу.       — Не мельтеши у меня перед глазами, — стряхивает пепел Хисын, — Вытри свою истерику, будешь встречать со мной партнера, — он даже взгляд не поднимает на омегу.       — Я верчусь в вареве сплетен, — цедит сквозь зубы парень и стол обходит, вставая напротив альфы, — Я каждый день пью с ними кофе и я не хочу, чтобы эта куча омег чесала языки о том, что мой муж кабель.       — Мне глубоко похуй, — выдыхает в его сторону дым Хисын, — Ты сам отказался спать со мной, принял фиктивный брак так, как он есть, я уверен ты сам своей задницей в постелях похлеще вертишь и я заметь, молчу, — затягивается он.       — Даже если так, я не сплю с твоими партнерами, — рявкает Чонин, его бесит спокойствие Хисына до побеления костяшек.       — Потому что если я о таком услышу, я тебя так накажу, что ты у меня шелковый до конца жизни ходить будешь, — ледяным тоном отвечает альфа и тушит сигарету в пепельнице, не отводя от Чонина взгляд, — А теперь заткнись и натяни свою блядскую улыбку, потому что этот партнер изменит не только мою жизнь.       Чонину хочется разбить о его лицо стоящую на столе вазу, хочется кинуть его в панорамное окно, чтобы тот летел с сорокового этажа и от него осталось только уродливое пятно, потому что за шесть лет адовой семейной жизни, он просто напросто устал играть свою роль.       — Господин Ким, господин Бан и его секретарь прибыли, — доносится голос из селектора.       — Пригласи, Гаён, — зажимает кнопочку альфа и на ноги поднимается, натягивая сиящую улыбку, а дверь его кабинета открывается, — Господин Бан, — чуть голову Хисын наклоняет, а Чонин оборачивается следом, а сердце замедляет свой ритм точно.       — Господин Ким, — уголки губ поднимает Чан, а взгляд его с первой секунды направлен только на одного человека в этой комнате.       Чонина дрожью пробивает, волной воспоминаний сносит, стоит ему только пересечься с ним взглядом. Он врастает в пол и отказывается верить в происходящее. Ему кажется что это сон, очень дурной сон или больные фантазии его мозга, потому что он не видел его целых семь лет. Омега о нем за эти семь лет ни на один день своей жизни кажется не забывал, вот только и не хотел его забывать, потому что даже не смотря на пройденную им боль, он цеплялся только за его образ. А Банчан себе в том, чтобы его рассматривать не отказывает, взгляд свой вовсе не прячет и намерений в них не скрывает. Хисын приглашает всех присесть, а Чонин только с помощью его руки и доходит, опускаясь на стул и нервно пальцы начинает ломать, хрустя костяшками. Он взгляда больше не поднимает, а Чан так и не сводит.       — Слышал, вы недавно вернулись в Корею? — начинает разговор Хисын, прослеживая за взглядом альфы.       — Да, я был в Японии на переговорах, — Чан даже и не думает на него взглянуть, откровенно показывая, что ему плевать, — Приехал наконец уладить кое-что, так скажем, на пожизненное приобретение, — кривит он губы в ухмылке, Чонин сглатывает.       — Что же…       — Господин Хисын, ваш отец срочно просит вас подняться к нему, — заглядывает в кабинет альфы секретарь.       — Простите, — улыбается Хисын поднимаясь на ноги, — Я вынужден вас ненадолго покинуть, — Чан даже в ответ не кивает, а Ким наконец выходит.       — Мису, выйди из кабинета, — приказывает Банчан секретарю и тот без лишних слов забирая свои папки, покидает кабинет, в котором гробовая тишина повисает на какое-то время, — А ты изменился, — хмыкает Чан и Чонин на удивление не слышит в его голосе насмешки, от чего и голову поднимает, а вжаться в спинку кресла становится необходимым, — Не знаю насколько по принципам, но внешне просто потрясающе.       — Благодарю, — тихо отвечает омега.       — Короткая стрижка и пепельный блонд были созданы для тебя, — улыбается альфа, — Как и дорогие цацки на тебе, я признаю, бренд тебе идёт больше, создаёт эту непревзойденную атмосферу дорогой жизни.       Чонин молчит, впиваясь ноготками в белоснежную обивку.       — И живешь ты тоже под стать дорогим людям, — усмехается Чан, — Успешный муж, красивый дом, дорогие машины, вечера, банкеты, — пальцы он загибает с ухмылкой, — И конечно же пресловутые измены.       Омега челюсти сжимает, а ноготь ломается.       — Не пытайся скрыть, то, что твой горячо любимый муж пихает свой член в каждую дырку, знает чуть ли не весь Сеул, — ядовито произносит Чан, — Но браво, ты добился своей идеальной жизни, правда с небольшим минусом.       — Ты омерзителен, — равнодушно отвечает Чонин, смотря в упор.       — Ты меня таким сделал, — хмыкает Банчан, — Передай своему мужу, что я заеду завтра, моё время окончено, — поднимается он на ноги, застегивая пуговицы пиджака, — Скоро мы с тобой с этим цирком покончим, — подмигивает он и развернувшись, выходит из кабинета, а Чонин в свои идеально уложенные волосы руками зарывается, сжимая у самых корней.       Он давит ком слез, что есть сил бьёт по стеклянной столешнице и со скрипом поднимается со своего места и носом шмыгает и передав Гаён слова альфы, срывается к лифту. Его трясти начинает, в холодный пот бросать и он находя в себе последние силы, садится в автомобиль и просит водителя ехать домой, а сам не выдерживает и срывается на громкие рыдания. Дохён молча протягивает ему пачку сухих салфеток и передаёт зажигалку, когда омега кое-как успокоившись жадно затягивается мальборо. Чонин словно опять вернулся на семь лет назад. Где он глотая собственное израненное сердце сидел в своей комнате и слушая сидящего рядом отца о том, что если он не согласится на брак с тем человеком, которого он для омеги выбрал, то он его возлюбленному ад на земле устроит. Чонин слишком сильно любил Банчана, а Банчан не должен был попасть в эту паутину только потому что влюбился в человека из другой социальной иерархии. Дохён паркуется во дворе особняка, помогает омеге дойти до его комнаты, молча оставляет рядом вытянутую наугад пижаму.       — Ни один человек в мире не имеет права причинять вам боль, — произносит альфа, с жалостью смотря на омегу, — Вы этого не заслуживаете, господин Ян.       — Ты всегда называешь меня по моей родной фамилии, — вымученно улыбается Чонин.       — Потому что другая, вам никогда не принадлежала, — улыбается он краем губ и молча выходит из комнаты, а Чонин спиной валится на кровать прямо в костюме и каблуках и прижимая к себе подушку, закрывает глаза, в единственном желании — не просыпаться.       Но желанию сбыться не удаётся, потому что он просыпается вовсе не потому что выспался. Он просыпается от адских стонов за стеной и прикрывая голову подушкой проклинает Хисына. Встаёт, нервно скидывает каблуки и чувствуя жгучее отвращение к себе, идет на первый этаж. Наливает в стакан виски мужа, зажимает в зубах сигареты и глубоко затягивается в осознании того, как он устал терпеть это отношение. Через десять минут стоны утихают, а в кухню входит явно не совсем трезвый и обнаженный альфа. Он отбирает у омеги вот уже вторую сигарету, жадно затягиваясь и отпивает из горла алкоголь.       — Какой же ты мерзкий, — плюётся Чонин порывается встать, но на его шее сильная хватка скрепляется, намертво сжимая.       — Повтори, — рычит Хисын, сжимая пальцы сильнее, а Чонин его по руке бьёт, пытаясь выбраться, но тщетно, — Вот и нехуй пиздеть, моя любовь, я тебе развод не дам, мне твоя мордашка льстит и пусть ты ноги передо мной не раздвигаешь, ты мое эго тешишь, так что сиди тихо, пока я руку на твое шее дальше не сдавил, — грубо от себя отпускает он омегу, который кашлем задыхается, оседая на пол.       Хисын забирает бутылку и пачку сигарет и вальяжной походкой покидает кухню, а Чонин кашляет до хрипа в горле. Его тошнить начинает и он ладонь ко рту прижимая срывается в ванную. В которой проводит время до самого утра, размывая себя. Он плачет, пытается стереть с себя ощущение его рук, бьёт воду, кричит в пустоту и принимает решение немедленно поехать к отцу и бросить на его стол свидетельство о браке. Чонин за эти долгие не устал, он сильно и неимоверно заебался. Омега натягивает мохровый белый халат на голое тело, с отвращением осматривает следы от пальцев на своей шее и у проходящего в коридоре дворецкого, просит себе кофе и только сделав первый его глоток сидя на кухне, встречается в носками локированных черных туфель, а потом и с ароматом миндаля.       — Господин, хозяева дома…       — Исчезни, — рявкает на прислугу Банчан, проходя вглубь, — Ни тебя, ни твоего мужа в компании, второй медовый месяц устроили?       — А ты все манеры растерял? — устало отвечает Чонин поднимая голову, вот только через пару секунд он сталкивается ни с насмешкой, а с чистым, неприкрытым гневом.       — Что случилось? — сжимает челюсти Чан, кивая на его шею, а омега ежится с его тона, натягивая ворот халата.       — Т-так чего ты хотел? — встаёт Чонин со своего стула, порываясь отойти к окну, только его разворачивают, вжимая в себя.       — Не говори мне что порыв страсти, я не поверю, — рычит Чан, смотря в упор.       — Это тебя не касается — пытается освободится омега.       — Всё что касается тебя, касается и меня.       — С чего это?! — нервно усмехается Чонин.       — С того что ты, целиком и полностью мой, Ян Чонин, — без тени сомнения он произносит, — И тот, кто хоть пальцем тебя тронет, у травматолога себя не соберет.       — Чан..., — сглатывает омега.       — Я без тебя не могу, а значит и не буду, — опускает он взгляд на чужие губы, — Я тебя забираю и это даже не обсуждается, но для начала, я заявлю ему об этом в его же доме, — вжимает он в себя омегу ближе и опомнится не даёт, как накрывает его губы и поднимая за ягодицы с шумом сажает на стол, а прозрачная кружка в дребезги разбивается.       Чонин не успевает даже сообразить как оказывается без халата и голой задницей на поверхности сидит.       — Ты не всё знаешь, — подставляет под поцелуи шею омега, стягивая с него пиджак, полность принимая все условия.       — Всё, — кусает его Чан, сбрасывая следом и рубашку, — И то, что ты ушёл от меня из-за отца и то, что даже не спал ни с кем за всё это время, — помогает он парню в брюками, снимая всё в считанные секунды, — Я знаю как ты жил эти годы и я всё ждал, когда же ты признаешься.       — Я бы не смог, я думал ты меня ненавидишь, — зарывается пальцами в его уложенные волосы Чонин, раздвигая колени.       — Я ненавижу тебя, за то, что ты нас на боль обрёк, — подтягивает он его к себе за бедра и смачивая пальцы слюной развигает половинки, входя сразу на два, Чонин губу прикусывает, — Ненавижу, что ты позволил нам перенести столько страданий, я ненавижу тебя, — Чан спускается поцелуями ниже и языком обводит его соски, покусывая слегка, с губ омеги стон срывается первый.       — Блять… — выдыхает он с новым стоном, поджимая пальцы ног.       — Я никуда больше тебя не отпущу, — сгибает пальцы внутри Чан, костяшками стенки раздвигает и всеми легкими аромат бергамота тянет, — Как же блядски я скучал по тебе, — возвращается он к губам.       — Он…он же услышит....       — В этом и смысл, любовь моя, — кусает Чан парня за нижнюю губу, оттягивает, Чонин глаза закатывает, когда альфа третий пальце добавляет, — Никто не имеет право стоны из тебя выбивать кроме меня.       Чонин сам на пальцы насаживается, изнемогает, он за семь лет и вовсе позабыл об этих чувствах, для него всё новой тропой идет, а Чан вынимает пальцы и подтягивая омегу еще ближе, пристраивается. Он головку внутрь направляет, входит до половины плавно, а потом одним толчком его заполняет, Чонин ноготками по его спине проходится. Кусает за плечо и от второго толчка уже кончить грозится. Чан не разменивается, он его поднимает под ягодицы и отрывая от своего плеча, трахает на весу. Чонин цепляется что есть сил за его плечи, пытается сдерживаться, но альфа рявкает.       — Кричи, потому что уходить по-английски я не собираюсь, — он опускает его спиной о стол вновь, закидывает ноги на плечи, а у омеги пространство плыть в глазах начинает.       — Чан… Банча... — вскрикивает Чонин, его руки к слову прижимают, а прислуга словно становится глухой в этом доме.       — Умница, — рычит альфа, языком по ключицам ведет, примиряет, он чувствует как его накрывать начинает и позволяет себе всё, о чем та долго мечтал, — Я тебя прощаю, любовь моя, — лижет от место, что наметил, — И навсегда забираю себе, — он смыкает клыки на коже, прокусывает, чувствует на языке железный привкус, крик Чонина и свою точно в кровь исполосованную спину, кончая вместе с ним одновремененно.       Он отнесет его в душ, искупает и переоденет. На руках усадит в свою машину, вернется в дом, соберет вещи первой необходимости, а перед выходом остановится, поднимется в спальни, что только дури есть, челюсть альфе снесет. Уходить по-английски не в стиле Банчана и давать в обиду того, кто плотно сидит в его сердце, вовсе не в его правилах.