На языке детей Вамми

В тот день с самого утра в приюте по комнатам витал еле ощутимый запах женских духов, вероятно, воспитательницы, а также запах традиционных французских булочных изделий. Общая часть детей всё утро находилась в зале, где каждый занимался чем хотел. "Друзей" находили по уровню интеллекта, потому что только от этого фактора зависело сосуществование находящихся там ребят. Стычки же устраивались детьми не так часто, достаточно было тихо надавить на больное место психологически. Но сегодня будто всё должно искриться нежностью, лаской и любовью. Дети без высокомерных выскочек и с тёплой улыбкой, уступчиво, словно остерегаясь, вели себя терпеливо друг с другом. Почти все. — Линда, погляди. Опять сидит с хмурым лицом, — Мэтт устроился на подоконнике, расслабленно располагаясь по всей его поверхности. — Сегодня что, праздник? Это ты всегда на приколе, — с тем же выражением лица Кель повернулся и посмотрел на него, словно в сомнении — Возможно, даже в прямом смысле этого слова. — Праздник, Мелло, — осторожно вмешалась Линда — Конечно, не все готовы опускаться до таких «примитивных» праздников, да? Линда не стала показывать свою неприязнь, но если посмотреть в ей глаза, то всё становилось ясно — она не согласна. Любой другой, побывав в этом доме, решил бы, что ничего не изменилось. Но это было не так: всё расписано в движениях, упрощённых разговорах и лицах. Быть может, в этом месте у детей свой особый язык любви. — Какие же вы… — Михаэль хотел было сказать «сентиментальные», но его блестящий ум вовремя подсказал, что с эмоциями у него самого беда. Поэтому парень лишь фыркнул и вернулся в бывшее положение. В положение, с которого хорошо было видно объект «ненависти», по совместительству же причину внутренних метаний. Расслабленный вид Ниа чем-то напоминал L — одежда на все случаи жизни уже казалась до того скучной, что по итогу стала просто незаменимой. Серые глаза не были примечательны. Их даже разглядеть толком нельзя, всё чёлка на глазах мешает. Смотря на это безобразное равнодушие, Мелло хотелось подойти и проверить. Сжать в своих ладонях его, чтобы вместо тёплых кистей рук почувствовать тонкие пальцы из живого, чистого хрусталя. Рассмотреть ближе кукольные глазки и выяснить, отражается ли в них свет. Дотронуться и наблюдать за реакцией горения, словно химик. Но мысль эта была лишь одной из разряда «интересно, а что будет, если…», подобно той, которой мы можем убиваться ближе к часу ночи или в самый неподходящий момент. К примеру: «интересно, а что будет, если прямо сейчас я проткну себя ножом? Если присесть на край перрона, когда вот-вот должен проехать поезд? Открыть дверь машины, пока она едет?» Ниа посмотрел на него в ответ. Но что он вкладывает в этот взгляд? Он знает, что Мелло его ненавидит, но в ответ смотрит безразлично. И от того будоражило только сильнее. «Провоцирует» — проскочило в голове Мелло, который резко встал и решительно собрался покинуть общий зал. Когда комната была уже позади, Кель стал думать иначе: «Почему это ему должно быть не всё равно?» Очень хотелось бы получить ответы на каверзные вопросы, но черта горделивой дозволенности не подпускала близко к себе, вечно маня тем, что находится за ней. Голубое небо делало тонкий намёк на скорое окончание зимы, но вездесущий снег до сих пор покрывал влажную землю. Благо, были свободны лавочки, с которых отрывался чудесный вид. Густой лес поутру всегда красив, особенно зимой: тонкие ветви деревьев, точно в сговоре, цепились друг за другом; далёкие голые кустарники прятались в сугробах. И только вот что было интересно: горлица с нежным пастельным окрасом пролетела мимо Михаэля, садясь выше, на ближайший сучок. Глаза его округлились, а губы застыли в немом удивлении. Не успел он и выразить своей мысли, как голос позади сделал это вместо него. — Она не должна быть здесь, — спокойно начал Ниа — Странно, не так ли? — А разве мы должны быть тут? Вдвоём. — Но ведь это же не странно, — Ривер присел на ту же скамью, всё ещё держа дистанцию и не позволяя установить зрительный контакт. — Если будешь постоянно смотреть на меня и молчать, то никто не догадается, что ты ненавидишь меня. Особенно сегодня. — На что это ты намекаешь? — мгновенно вспыхнул Мелло. — Я и не должен никому ничего объяснять. С минуту они помолчали, наблюдая за действиями маленького существа, которое чудом оказалось тут. Кель спустя время спросил: — Эта птица… — голубые глаза безостановочно следили за тем, как неловко она перебирала лапками, как изящно махала клювом — Зачем ты вышел? — Это кольчатая горница, которая… — Да знаю я! Знаю! Хватит важничать, — седовласый даже не договорил, но Мелло уже хорошо знал то, что тот собирался сказать. Не хватало, чтобы он ещё начал что-то про Шекспира затирать — Это же всё равно ничего не значит. Она красива. «На тебя похожа» — подумал Мелло, ещё не до конца решив чем: красотой или голубиной глупостью. Дальше Мелло удивился: Ниа пробормотал что-то себе под нос, словно смутился. Эта реакция показалась ему интересной. — Мелло, L не определился и не опредилится в ближайшее время. Почему ты не хочешь сотрудничать? — Глупый, маленький и милый мой Ниа, — он мягко и больно улыбался, смотря на улетающую от них горлицу, но в голосе его играли низкие ноты — Никто тут не понимает, что всё это — бессмысленно. Даже ты. … Потом Мелло сбежал.

***

Стоя у могилы, Нейт ощутил дрожь. «Даже ты» — отзывалось в голове Ниа тяжёлыми воспоминаниями. Он ощущал как слова стальным скальпелем очень тонко нарезали его душу гарниром в блюдо под названием «отчаяние». Столько лет ему было незнакомо это слово! И вот Мелло умер. Мёртв! Мёртв, гниёт под землёй и не чувствует ничего. Почему-то он вспомнил именно тот день. Были и другие моменты, но только в тот раз Мелло перестал гневаться так резко, словно осознал и смирился не только с тем, что ему придется оставить приют и право на место главного детектива, но и с тем, что умрет, так и не поговорив с Нейтом о самом важном. Ниа старался утешить себя, но не смог отыскать и капли хорошего в текущем положении. А ведь Кель предупреждал — никогда не говорил напрямую, но знал и пытался вразумить Ниа. Что вот это всё — не жизнь, а игрушки. Большие игрушки, похожие на те, которыми забавлялся Ниа ещё не так давно. И сейчас эти большие игрушки были омерзительны, посредственны и скучны до неприличия. Тогда Михаэль, возможно, ещё имел надежду. Всё ведь могло быть иначе… Если бы Ниа понял раньше, что можно жить, а не существовать, то они с Мелло давно сбежали бы месте. Жили бы бедно, страдали бы по-человечески, по-человечески бы любили. Но сейчас Ривер испытывал лишь нечеловеческую тоску. Ведь Михаэль был и остался незаменим: он один понимал, один знал и хотел помочь. В окружении других людей Ниа был подобен дикому животному, которое люди видят впервые: они ещё не знают что он дик, но уже сторонятся острых клыков. Только даже дикий зверь хочет тепла и ласки — человек же хочет ещё и понимания. Он одинок в этом стаде. Слишком рано был принят обет, потому уже слишком поздно становиться овцой. Из лабиринта мыслей его вывело знакомое щебетание. Ниа холодными пальцами сбросил выступившие слёзы так быстро, словно от этого зависела его жизнь. На веточке сирени уселась знакомая птица с нежным бежевым окрасом и черными глазками. Горлица. Но сейчас весна, это обыденно, никакого волшебства. Разве что она, негодяйка, прилетела именно в этот момент, именно сюда, в этот скрытый садик и увидела самое интимное в его жизни. Через минуту наблюдения за птицей он заметил, как к ней подлетела ещё одна. Их теперь было двое. Не как тогда. Ривер никогда не верил в судьбу, бога и удачу, но отчего-то сейчас, когда два прелестных создания посетили его, чтобы утешить, он поверил во всё, словно те вырвали из себя частичку надежды и в дар отдали ему. «Может, ещё не всё потеряно? Может, где-нибудь есть счастье за этой серой стеной, и есть кто-нибудь такой же несчастный и побитый, кто ждёт меня также, как и я жду его?» — подумал Ниа. Двое горлиц нежились на весеннем солнце. Они словно бы говорили о чём-то своём, все трое: птицы и солнце. А холодный ветер и флора, шелестя и играясь между собой, изредка поддерживали их разговор. Молчала лишь могила. Молчала тишиной — непреклонной и давящей. Тогда же Нейт и решился. — На языке Шекспира, Мелло, горлицы… — начал говорить Ривер вслух, не глядя на любимого — символ вечной и верной любви. Но на нашем языке, на языке детей Вамми, это означает — «прощай». Прощай, Мелло.