Отче наш

      Денису от боли хочется в голос выть и отчаянно к Максу, некогда недругу своему, прижиматься. Тот наверняка догадывается лишь, почему у Дениса ребра от худобы нездорово торчат, тон кожи ноль-ноль, а вместо завтрака-обеда-ужина обезбол с длинным списком побочек и, как итог, по-чумному дрожащие руки. То ли Макс дебил в натуре, то ли оптимист, что бесспорно одним и тем же является, раз не замечает или замечать попросту не желает. Ему девчонку местную, нимфетку наивную, подавай, а не Дениса — гордого, на мир втайне обиженного и на голову больного. Так еще и ни одной молитвы полностью не знающего — вот тут уж позор натуральный.       Абсолютно похуй как-то на него и нимфеток, когда боль словно в себе растворяет, вытесняет мысли с бестолковой мольбой, не дает «Отче наш» в сотый будто бы раз хоть до половины повторить. Дениса знобит и трусит — и бросает неожиданно в жар. Макс с беспокойством тараторит что-то точно не про баб на этот раз, поглаживает успокаивающе по обнаженной спине. Силы на то, чтобы веки приоткрыть, Денис все-таки находит. По глазам ударяет яркий лунный свет, заставляет болезненно зажмуриться. Осознав, что не спит и не сдох, Денис начинает разбирать, че там Кольцов хочет.       — Денич, блин. Денич, ты слышишь вообще? Че с тобой, блять, скажи. Дэн, ну е-мое, ответь хоть что-то, а!       Денис вдруг обнаруживает, что повторяет с бессилием в голосе имя его и жмется вплотную, обвив руками за шею. Поближе бы, а некуда. Макс высокий, широкоплечий, сильный, от всего, кроме ебучей с каждым днем подкрадывающейся смерти, защитить способный. Денис доверяется. Не думает ни о том, где соседки по комнате запропастились, ни о том, что хозяйка дома, должно быть, слышит все. Чувствуя жар чужого тела, Денис понимает наконец: не один тут на прохудившемся матрасе в полумраке лежит.       Хуево до такой степени, что аж охуительно внезапно становится. Вроде и не больно совсем. Кажется на мгновение, что боль полностью окутала, все ощущения затуманила. Обманчиво это: Денису со скользящими вдоль позвоночника крепкими руками и низким голосом с хрипотцой над ухом заебись просто. По-дешмански забэдтрипился. Сто проц, это галюн очередной или сновидение излишне реалистичное. Не одно ли это и то же? В чудотворных Топях-то.       — Ма-а-акс, помоги, — сорвано шепчет Денис в шею, жадно тянет носом запах сиг и дезика.       Мельком думает, какой же Макс на самом деле классный и не бесящий почти, и усмехается уголком рта. Топи реально чудотворные: вон, ото всей токсичности потихоньку избавляют. А Денис до последнего не верил — дебил, ну.       — Таблетки твои где лежат? — Макс приподнимается, но Денис ослабевшими руками притягивает обратно. Отодвинувшись, чтобы заглянуть с беспокойством в глаза, Макс продолжает:  — Как помочь, Денич? Че мне сделать-то? Скажи, бл…       Приливших сил Денису на перебивающую ядовито брошенную грубость хватает:       — Замолчать, — и на резкое движение вперед, чтобы поцеловать с нетерпеливостью в губы.       — Ты че творишь, блять? — Макс хмурится, без нежности оттянув за волосы на затылке. — Что с тобой вообще, а?       — Ебало завали, — раздраженно просит Денис, в манере своей сучьей глаза закатив, и вновь к губам его тянется.       — Ты объясни нормально, — угрожающе начинает Макс, не отпуская прядей, — это че щас происходит, Дениска? Ты выл только что, в слезах весь, а щас…       Денис мотает головой, отказываясь объяснять. И по тону этому беззастенчиво тащится.       В полутьме взгляд напротив приглушенным синим огнем непонимания, злости и чего-то нечитаемо-завораживающего горит. Денис неслышно выдыхает через рот и — осознать ничего не успевает — оказывается вдруг уложенным на спину. Макс нависает сверху, закрывая от льющегося из приоткрытого окна лунного света, разглядывает с придыханием. Даже неловко: Денис бы на кости свои не позарился.       — А щас жмешься тут ко мне, провоцируешь. Как это понимать-то?       — Так и понимай.       Максим понимает: наклоняется, целует, горячим языком раздвигая губы. Денис отвечать пытается со всем остервенением, какое только находится, чтобы знал, как раздражает, как заебал. И как манит, даже когда башка раскалывается.       Подрагивающими пальцами Денис зарывается в кудри, перебирает, оттягивает дразняще. Макс с напором, с голодом неким целует, отчего оживают внутри и бабочки, и черви из почвы местной, и хер знает что еще, заставляют себя отпустить окончательно. Тяжело дыша Макс отстраняется. Скользнув ладонью по напряженным плечам, Денис опускает руки и прикрывает глаза. Дыхание переводит.       — Че я делать буду, — шепчет Макс, касается влажными губами шеи, — если тебя накроет опять? — и дует на место поцелуя — кожа мгновенно мурашками покрывается.       Денис молчит, а в мыслях умоляет без стыда заткнуться и продолжать. Вслух — ни за что.       — Что, Денич? — Макс совсем мило в губы чмокает. — М?       — Труп доебешь, — недовольно отвечает Денис.       — Фантазии у тебя пиздец, Дениска, — Макс качает головой. — Я тебе ща за мерзости такие…       — Так давай, — призывает Денис, глядя с дерзостью в глаза. — Пиздишь много, товарищ журналист.       Максу стремно с припадочным трахаться. А Денис бы не осмелился рядом с собой находиться даже. Сори нот сори потому, Максик. Первым еще в поезде намеки кидал — разгребай теперь. Герой-любовник хуев. Казанова.       Макс со страстью впивается в приоткрытые губы — повелся. Денис коротко усмехается в поцелуй, цепляясь за напряженные плечи, и начинает ткань футболки бездумно мять. Че, холодно что ли Максу? Судя по тому, как разит от него жаром и жадностью, — очевидно тепло. В Денисе огонь порока тоже разгорелся быстро. В мыслях упоминания святого с зазорной частотой мелькают, но смысла, как и уикенд в аутентичной русской глуши, в себе не несут. Не тем Денис молился, раз умирать позволили, обрекли бессовестно на страдания.       Макс ведет ладонью от груди по ребрам и впалому животу вниз, накрывает через спортивки пах. Денис в губы стонет едва слышно. Он болезнью уязвленный пиздец, оттого и развозит его до помутнения от одной лишь близости, от пыла кольцовского. Страшно себя в тумане фантасмагорическом потерять, когда рациональности и адекватности в мозгах до предела. А когда опухоль вкупе с загадками Топей всю эту чушь вытесняет, то незаметно окутавшее чувство нереальности необходимым и родным кажется. Что как бы пугать не меньше должно. Кого-нибудь другого.       Оторвавшись, Макс выдыхает, а после вновь касается губами шеи, обводит кончиком языка подрагивающий кадык. Когда спускается от остро выпирающей ключицы к груди и ребрам влажными поцелуями и дразнящими укусами, Денис вплетает пальцы в кудри и откидывает голову на подушку.       В следующее мгновение обнаруживает вдруг, что кусает саднящие губы в попытке стон сдержать и что Макс самозабвенно шепчет прерывающуюся поцелуями херню, продолжая одной рукой опору держать, а второй — худой бок поглаживать, ребра романтично пересчитывать. Как-то забылся Дениска в ощущениях — спасибо блять боже, что не в боли.       — Какие мы нежные, — с нескрываемым в тихом голосе раздражением произносит он, заставляя Макса отвлечься от вылизывания вытянутой шеи и вскинуть голову. — А че ж ты с Катей в поезде не так? На весь вагон слышно было.       — Рот закрой, — Макс поднимает суровый взгляд исподлобья.       — Мужские крики не приемлешь?       — Ебланов не приемлю.       Денис сипло посмеивается, скалится по-блядски совсем и резко, пусть и слабо, тянет вверх за волосы. Оказывается лицом к лицу с Максимом и, ощутив, как ресницы дрожат, прикрывает веки. Почувствовав на искусанных губах обжигающее дыхание, он томно, демонстративно даже — че медлишь-то, журналюга? — выдыхает.       Макс целует с жадностью, проскальзывает сразу языком в рот. Точеное плечо огладив, ведет к груди, обводит пальцами затвердевший сосок и сжимает. Каждое прикосновение обжигает, вызывает мурашки — до того желание Денисом овладело. Его по-молодежному дединсайдное восприятие реальности размазало нещадно сначала галюнами, теперь — романтикой вот внезапной.       Приятно, что Макс целует с напористостью и с нарочитой медлительностью ласкает, что на грубость в словах сейчас не бычится. Будто не на малолетке своей помешался, а на Денисе.       Разорвав поцелуй, Макс по щеке и скуле мокро мажет губами, кромку уха очерчивает языком. Прерывисто дыша Денис поглаживает плечи, мысли всякие пытается подальше гнать. Не до них.       Максим хрипит:       — Переворачивайся, блять, — а после мочку прикусывает и, оттянув слегка, отстраняется.       Денис приподнимается на локтях — руки сразу дрожать начинают — и наблюдает за тем, как Макс торопливо стягивает футболку и откидывает ее в сторону. Беззастенчиво разглядывая его, Денис замечает, как кудри растрепались и каким развратом потемневшие глаза блестят. Ясно, че Катька-то ноги раздвинула.       Взглядами с Максом столкнувшись, он негромко спрашивает:       — Смотреть на меня стремно?       Макс выдыхает сквозь зубы и, схватив грубо за талию, помогает перевернуться. Прижимается тотчас же горячей грудью к спине, к себе подтягивает, вынуждая ладонями и коленями в матрас упереться. Макс ведет себя развязно, словно перед ним блядь какая-то мефедроновая, — Денис позволяет. Внимает, поддается. Хоть он и не блядь и торчит онли на обезболе.       — И закуси там что-нибудь. Слушать тебя не могу.       Снова в жар бросает. Опустив голову, Денис крепко закрывает веки, пытаясь с горячечным наплывом справиться поскорее. Не сразу понимает, что обнажен уже полностью, что легкий ветер из окна покрытую испариной кожу остужает и что Макс, рукой поперек живота перехватив, скользит языком между лопаток, вызывая в который раз мурашки по всему телу. Или от холода это — разница?       Зажмурившись, Денис закусывает щеку. Прикосновений до отчаяния просто не хватает — блять, как докатился?       Выть от боли хотелось, теперь — от желания. Да блять… Как же угораздило?       Макс вообще без стыда по дрожащему телу ладонями шарит. Словно у него с Денисом любовь-морковь, история душераздирающая. По крайней мере Денису, в отчаянии своем до уровня для приличия поломавшейся целочки не дошедшему, так кажется.       Ему вообще много чего кажется. Главное, чтобы поглаживающие ребра руки, оттягивающие кожу на плече зубы и упирающийся в бедро крепкий член настоящими были. Чтобы Макс настоящим был.       Денису реально закусить что-то хочется. До подушки далековато, губы в мясо скоро. Он кусает пальцы. Стоять так — трудно пиздец. Ему тридцать ваще-т, организм прогнил, все дела.       Макс вдруг отстраняется, скользнув напоследок ладонью по боку, шмотками своими шуршит.       В висках стучать начинает, дышать трудно становится, а глаза слезятся предательски — страшно-то, страшно, что Макс видением, галлюцинацией очередной окажется, что растает нахуй. Денис резко переворачивается, спешит за предплечье удержать и, на себя потянув, крепко обвивает взмокшую шею. Растерявшись, Максим интересуется, что на этот раз в голову ударило, по волосам поглаживает.       — Не уходи, — шепчет Денис, касаясь дрожащими губами соленой кожи на плече.       Только спустя несколько секунд он осознает, что из-за собственных по щекам текущих слез вкус такой. Кажется, что бредит. Но Макс настоящий, тяга их друг к другу — тоже. Во всем атмосфера эта давящая виновата. И рак виноват — вот тут уж в натуре.       — Дениска, ну ты че это? — спрашивает Макс, отстранив от себя, чтобы поглядеть с беспокойством в лицо. — Скажи, че такое. Чего ты?       Денис мотает головой, начинает повторять, что все нормально, збс, вери вел просто, льнет вплотную и тихо стонет. До легкой, приятно тянущей боли Макса хочется уже. Тот видит прекрасно — и медлит.       — Ты по слюне хочешь, по-варварски что ли? — понизив голос, интересуется Макс, наклоняется, заглянув с проницательностью в глаза, и в уголок губ целует. — Ты мазохист или че?       — Да какая тебе нахуй разница? — сорвано отвечает Денис, всхлипывает едва слышно и с оставшейся агрессией добавляет: — Просто не уходи, блять, Макс. Что угодно делай, но не уходи, андестенд?       — Успокаивайся, Дениска, — Макс бережно убирает челку вбок. — Не плачь. Я плачущих не ебу.       — Тебе не пох…       Макс затыкает поцелуем. Денис все внимание с позорных слез на него переключает — на то, с каким остервенением целует и с какой нетерпеливостью руку вниз опускает, чтобы член наконец обхватить. Денис несдержанно стонет, когда Макс обводит большим пальцем влажную головку и размазывает стекающую смазку. Денис мычит в поцелуй и кусается нарочно, чтобы заставить отстраниться.       Макс сечет: мазнув губами по щеке, убирает руку и похлопывает по бедру.       — Обратно давай.       Денис собирается возразить — оказывается поздно. Он не сразу врубает, что Максим, вновь сзади прижавшись, уже вовсю его лапает. Ну все, спешиваемся: Денис фрагментами реальность воспринимает. Ни в какие ворота.       Кажется, что жгучих, и без того поплывший разум дурманящих прикосновений излишне много. Но Денису все равно недостаточно будто. Больше хочется. И большего. Так сильно его даже в юношестве от травки не развозило — мрак.       — Спинку прогни.       Чтобы мысль о том, что пускай пошлости такие порнографические школьницам заливает, наружу едко не вырвалась, Денис прикусывает язык и утыкается в подушку, стыдливо почувствовав, как горят натурально щеки. И послушно прогибается, насколько сил у ломящих костей хватает.       «Пиздец», — расплывчато думает Денис и вздрагивает от неожиданности, когда Макс опускает с размаху ладонь на вскинутую задницу.       Все происходящее Денису чем-то вроде наркотического трипа кажется. Дешманского того самого. Охуительно так пальцы в себе чувствовать — длинные, грубые, умелые. Кому-кому, а девочкам Макс на жизнь вперед надрочил, оттого и навыки такие профессиональные. Кое-как бедрами навстречу подающемуся Денису не до послужных списков.       Зажмурившись, он стонет в голос, глубже, до костяшек, насаживается, хоть ноющие колени так и норовят разъехаться. От порнхабной бульварщины этой Денису мерзко, от мути соблазна и давящих на простату пальцев — хорошо пиздец.       Макс ничуть не нежничает — двигает ими рвано, резко, так, что Денис силится не захныкать от острого переизбытка чувств. Он бы давно на матрас завалился, не поддерживай его Макс. А так — норм, почти неутомительно.       — Макс, — тихо зовет Денис, стонет сдавленно. — Макс…       — Че?       — Хватит уже, — бросив помутневший взгляд назад, сипит он. — Хватит, я лечь хочу.       Макс вытаскивает пальцы, отчего непривычно как-то становится, и помогает перевернуться. Да, быстро чет Денис к долбежке по простате пристрастился. Раньше, в прошлой будто бы жизни, где ни болезней, ни разрушенных монастырей, ни исчезновений не было, только под алкашкой соглашался. Теперь-то жизни нет практически. Терять нечего.       — Ты в натуре мазохист? — облизнувшись, интересуется Макс, подхватывает Дениса под коленями и широко разводит его ноги.       Откинув голову на подушку, Денис невидяще глядит в темный потолок. Стремно. Вдруг в натуре не по-настоящему? Вклинившись между ног, Макс прижимается вплотную, прерывисто выдыхает. Денис прикрывает глаза. От накатившего предвкушения дыхание сбивается конкретно.       — Нахуй иди.       — Не ори тогда, — безо всяких Макс толкается внутрь.       Денис не орет. Скулит лишь, губы кусает. Он же не мазохист и не позволяющая на лицо кончать леопардовая блядь с трассы под Архангельском. Да и многовато Кольцову чести.       Разумеется, Денису больно. Его изнутри распирает пламенно просто. Но боль эта, по сравнению с долго мучающей, невыносимой той, кажется до приятного тягучей. Заводит, соблазняет. Денис с силой сжимает простыни.       Поначалу Макс нежничает даже. Поглаживая бедра, двигается осторожно, медленно, словно Денис не сломленный ни разу. Словно сам что-то чувствовать не только к Лолиткам своим ебучим может. Хер знает, что в башке кудрявой водится. Каждую мелькающую мысль Макс выбивает очередным глубоким толчком. По ощущению нереальности Дениса мажет вкрай.       Макс, оказывается, и в постели попиздеть любитель. Смысл уловить Денису не удается: его тут трахают вообще-то. Хорошо так, до дрожи в коленях, до сорванного на хрип голоса. Крепче вцепившись в бедра, Максим все шепчет и шепчет что-то о том, какой Денис красивый и охуенный. Вообще, кажись, не замолкает. Заебал.       — Репортер, бля… — невнятно начинает Денис. — Закройся уже. Журналист, сука…       — Это месть тебе, — замерев, довольно ухмыляется Макс и, продолжая под коленями придерживать, наклоняется к лицу. — Сам херню нес, меня изводил. Че, не нравится, Дениска?       Наблюдая за ним подернутым дымкой мутным взглядом, Денис вдруг заливается смехом. Ну и дебил же Макс.       — Еблан, — невесело улыбается Денис.       Макс с жадностью припадает к его губам, снова двигаться начинает — размашисто, хаотично. Денис мычит в поцелуй, пытаясь за волосы на затылке оттянуть. Ни на что сил не хватает.       Все смазывается в один сплошной феерический пиздец. Макс ведь еще недавно одним лишь видом Дениса раздражал, а теперь-то че?       Теперь Денис бездумно имя его выстанывает, слабо пытается бедрами навстречу подаваться. Так просто искушению поддался, утонул в лихорадочном тепле взаимности — дальше че? Охуительно же так Макса в себе ощущать, цепляться дрожащими пальцами за крепкие плечи, слушать не вникая откровенно пошляцкую хуйню. Без зазрения совести заебись.       Денис и не помнит, когда в последний раз так мгновениям отдавался. Себя не помнит — и не хочет.       С Максом — с руками его на теле, хриплым голосом над ухом — легко, правильно, охуеть хорошо. Денису не то чтобы сдохнуть не страшно, ему пожалеть не страшно. А Макс, если хоть намек на это кинет, нахуй пойдет. Дениса не колышет.       Не стыдно ничуть за то, каким он слабым сейчас, когда стонет развратно и спину царапает, Максу кажется. Тот пусть че угодно говорит и думает — хоть про Лолиток.       Денису все равно, оттого — хорошо. Он плавится под прикосновениями, сгорает. Хоть чем-то наслаждается в уебищности бытия.       Да и в себя Денис начинает приходить только после того, как становится холодно. Потому что в оргазме содрогался в натуре мощно. Если еще и кричал, то тут уж конкретно приплыли.       — Ты нормалек? — тяжело дыша спрашивает Макс, вытирая кончу — и свою, и чужую — с Денисового живота. «Нихуя себе забота». — Але, Дениска.       — Помолчи, — тихо отзывается Денис. В ушах и без того стучит бешено.       Устроившись рядом, Макс притягивает его к себе, треплет по взлохмаченным волосам и целует в лоб.       — Тебе че, не понравилось?       — Отъебись.       Людей Денис отталкивает далеко не по причине нехуй делать. Знает, что дело заведомо гиблое — в прямом смысле слова. Нечего привязываться, в любовь играть. Подохнет вот-вот, если чудо не поможет. А в чудеса Денис не верит.       У Максима политика жизненная «поебались-разбежались». Как с Катей. А Денис не особенный. Пусть и развозит его под наплывом чувств лютейше. Он сдается, мурлычет на ухо:       — Макс… понравилось, — и отстраняется, чтобы в глаза взглянуть. — Охуенно было, правда. Просто…       — Что? — серьезно интересуется Макс. Задело.       Помолчав в нерешительности, Денис с легкой усмешкой откликается:       — Да забей, ничего. Голова снова разболелась.       — Таблетки тебе може…       — Не-не, — перебивает он, — не надо. Все гуд, не парься.       — Если станет бэд, то говори.       Денис в ответ вымученно улыбается — уже стало. На душе.       «Сори, Макс» Денис не озвучивает, смаргивает слезы, пока Кольцов, вездесущий такой, не заметил, и, прильнув поближе, укладывает голову на его грудь. Думал: давным-давно все выплакал. А оно вон как.       По-свойски приобняв Дениса, Макс нежно, невесомо почти целует в висок. Денис сглатывает ком в горле и до боли закусывает истерзанную губу — нельзя слабину давать. А под ребрами ноет все равно от осознания.       Прежде, чем заснуть наконец, Денис вспоминает молитву полностью. Ну блять — аминь.