В его вкусе

— Приведите себя в порядок, мистер Малфой.   Она стоит перед ним — разглядывает его с холодным, сдержанным интересом; по обыкновению тянет подбородок вверх.    — А что со мной не так? Он вскидывается мгновенно, вздымая бровь.    — Чернила. Слева от кадыка.   Его гадкая привычка вечно поправлять воротник рубашки: проверять, не лопнула ли какая нить; не замялись ли края.    — Так вот куда Вы смотрите, профессор. Он нахально скалится, кривит губы в едкой ухмылке.    — Сложно не заметить, Малфой.   Надменно. Она упирается ему в глаза узкими кошачьими зрачками, буравит.   А затем внезапно тянет за галстук, заставляя чуть склониться, податься вперёд — выравнивает почти распустившуюся петлю.   Теперь туго. Нечем дышать.   Какое-то время держит. Не отпускает, и он дышит ей прямо в переносицу.   Она касается его шеи кончиком указательного пальца таким образом, что её ноготь оставляет небольшой след на коже. Стоит только надавить — она раздерёт ему горло, превратит в решето.   У него безупречный вкус.   В его безупречном вкусе её длинные узкие ногти.    — Идите.   Засохших чернил больше нет: он уверен, он знает.   Она ничего не делает просто так. *** Он видит её в противоположном конце коридора, когда сворачивает за угол, до хруста сжимая метлу.   Её каблуки царапают каменный пол, но ступает она стремительно и мягко.   В ней слишком много кошачьего.    — Не упадите и в этот раз, мистер Малфой. Иначе от Вашей гордости ничего не останется.    — Неужели, — выплевывает он. — Вас однажды тоже сбили, и с Вашей гордостью, как вижу, всё в порядке.    — Я день была без сознания, и шесть сломанных рёбер срастались весьма нехотя, — она снисходительно улыбается. Всего восемь секунд. — Так что держитесь крепче, Малфой: Вы играете с Гриффиндором.   Как же.   Она знает превосходство своего факультета.   Он знает зыбкость своего.   И всё же они конкуренты.    — Кошки не всегда приземляются на лапы, профессор? Бросает он ей предположительно в затылок.   Она оборачивается. Смотрит оценивающе, недовольно поджимает губы.    — Вы не всегда приземляетесь на ноги, Малфой?   Она выравнивает счёт, и это бесит его. *** Ночью он зачастую не спит: лежит без сна, временами ворочается. Кровать скрипит.   Тошно.   Коридор его встречает прохладой и замогильной тишиной.   Он проходит в Большой зал, садится на одну из многочисленных скамей и кладёт голову на правый локоть, упираясь подбородком себе в кость.   Безлунно. Беззвездно. Темень.   Она оказывается за его спиной совершенно неожиданно. Во мраке её глаза сияют зелёными свечами.   Она ни слова не говорит ему — он сам поворачивается к ней.    — Профессор, из всех возможных мест…    — Вряд ли Вы бы пошли в совятню, Малфой.   Он раздражённо фыркает, злобно косясь на огромные парадные двери.    — Вы снимаете с моего факультета баллы?    — Я не делаю исключений.    — Да, — смахивает со лба волосы, — Конечно.   Он поднимается и делает шаг. Чернота вокруг. Хоть глаз выколи. Он едва не сбивает её с ног. Просто вовремя успевает схватить.   У него действительно идеальный вкус: так утверждают все.   В его идеальном вкусе её гибкое тело.   Он ощущает под ладонями тепло, живое, приятное, странное, и облизывает губы.    — Ну-ну, — насмешливо, — Кошка.    — Марш в спальню. С Вас двадцать очков.   Он болезненно морщится. Его она видит изумительно ясно.    — Не тех отлавливаете, профессор.   Конец его палочки озаряет светом почти весь зал, ослепляет яркостью.   Он щурится. Она не моргает.    — Не разбудите портреты, Малфой.   Он смотрит на неё, стоя вполборота.    — Неужели не проводите меня?    — Спать. Живо.   Они сжирают друг друга взглядами. И он сдаётся: молча уходит, засунув руки в карманы. *** — Садитесь, мистер Малфой.   Он хватает первый попавшийся стул и ставит его с другой стороны преподавательского стола. Вальяжно откидывается на спинку. При желании он может прочесть все бумаги, разложенные перед ней своеобразным веером, узнать, что сейчас она выводит витиевато-ровной вязью на пергаменте, стоит лишь опустить глаза.   Ему нет до того дела.   Они сидят, разделяемые тяжёлой дубовой громадиной, и всё же он может дотронуться до неё. Это распаляет.    — Вы подобной писаниной часто занимаетесь?   Она откладывает перо. Теперь её внимание безгранично принадлежит ему.   Надо же.    — Почти каждый день. Вы что-то хотели?    — Да. Раз уж я пришёл.   Он рассматривает кольцо на её безымянном пальце — небольшой рубин в золотой оправе.   Вряд ли подарок. Мужчина бы такое не выбрал.    — Говорите же.   Она меняет положение рук, сцепляя их в замок, но он успевает перехватить её запястье.    — Раньше у Вас было другое.   Её пальцы, такие же холодные, как и его собственные, послушно лежат в его раскрытой ладони. Она внимательно наблюдает за ним, слегка склонив голову вбок.    — Так вот куда Вы смотрите, Малфой.   Она говорит его словами, и это ему кажется несколько забавным.    — Передразниваете?   Её рука всё же выскальзывает из его. Он дёргает бровью.   Неуютно.    — Я уже ухожу.   Только у самых дверей он оборачивается, и тогда её нечитаемый взгляд сталкивается с его самодовольной усмешкой.    — Мне нравится Ваш вкус.   И кожа.   И это действительно правда.   Боже. *** — Повторите, что Вы сказали, Малфой.    — Какую именно часть моего монолога Вы хотите услышать, профессор? — он выдыхает почти огнём. — Я могу продолжить.   Она источает гренландский лёд.    — Не вздумайте.   Её кошачьи глаза готовы снять с него кожу. Он мечтает пустить кому-нибудь кровь.    — И на сей раз виноват Поттер?    — Я не прошу его таскаться за мной и изрыгать проклятия на весь класс.    — Хотите сказать, провоцирует Вас?   Он улыбается, остыв. Улыбается по обыкновению цинично и неестественно.    — Меня провоцируете только Вы, — он уходит, бросая через плечо. — Штрафуйте Слизерин. Ну же.   Шаги его впервые разносятся эхом. *** Будь трижды проклята эта паршивая омела под Рождество. И будь несколько раз по трижды проклят тот, кто расставляет эти омелы в самых безлюдных закоулках Хогвартса.    — Что ты здесь делаешь?    — Стою, Паркинсон. Просто стою.   Пэнси наматывает локон на палец, в другой руке — леденец в виде рождественской ёлочки. Он брезгливо косится на сладость.    — Ты слизеринка или кто, Паркинсон? Носишься с карамельками, трёхлетка.   Пэнси надувает обиженно губы и шагает уже к нему, когда он выставляет вперёд кулак:    — Ни с места.   Но она всё равно виснет на нём, едва он опускает руку, цепляется за него, точно утопленница, и он очень хочет её ударить.    — Не лезь, Паркинсон.    — Без меня тебе ещё долго придётся стоять. Пэнси не то хихикает, не то её одолевает пьяная икота.    — Переживу. Он пытается отодрать её от себя.   Безуспешно. Точно припаянная.   Её рот липнет к его. Приторно. Вязко. Навязчиво.    — Паркинсон. Малфой.   Пэнси сбегает тотчас.    — Дура, — бросает он ей в спину.   А потом внезапно вспоминает о манерах.    — Профессор.    — Впредь обнимайтесь в гостиной, а не в коридорах, Малфой.   Он раздувает ноздри, шумно вдыхает. Она совсем рядом. Она собирается уйти. Он удерживает её подле себя, положив руку ей на плечо; кончиком носа касается виска.   Волосы распущенные, угольно-черные.    — Длинные.   Она демонстративно отворачивается, снова делает шаг, и теперь он отпускает.   У него, безусловно, превосходный вкус.   В его превосходном вкусе её запах. И её волосы. *** Когда заканчивается война, Поттер первым протягивает ему руку.    — Я обязан жизнью тебе и твоей матери, Малфой.    — Рассказывай это своим дружкам, Поттер, — он пожимает протянутую ладонь и по привычке прячет пальцы в карманы. — Тебя ждут.   Друзья. Родные друзей. Друзья друзей. И целые толпы воздыхателей. Хогвартс. Министерство. И кучка лесных тварей.   Много.   Он уходит к Гремучей иве — подальше от шума. Дерево, кажется, снова покрывается мелкой зелёной листвой. И так приятно наблюдать за тем, как всё вокруг оживает.    — Вот Вы где, Драко. Он смотрит, как она легко сбегает по холмистому склону; как ветер запутывается в её платье; как на её лице замирает устало-радостная безмятежность.    — Зачем я Вам, Минерва?   И ему кажется, что её узкие зрачки расширяются, превращаясь в человеческие. Впрочем, ему, наверное, действительно кажется.    — Вы мне не нужны.   Он усмехается, качая головой.   Неужели.    — Но Вы нужны всем собравшимся.   Она задумчиво вертит в руках пушистый одуванчик, и тот распадается на белые зонтики.    — Обойдутся.   Солнце заботливо греет. Она стоит под майскими лучами, и вся кожа её будто сияет миллионом крошечных звёзд, и волосы, выбившиеся из свободного пучка на затылке, волнами спадают на спину.   Он хочет запомнить её такой.   Он касается её лица: небрежная линия от скулы до губ.    — Пора возвращаться, Минерва. Вас будут искать.    — Если Вы пойдёте со мной.    — Нет, идите одна, — он улыбается печально и взросло. — Нечего мне там делать. И Вам здесь тоже нечего. Я… совсем не тот человек.   Она всё понимает сразу. И коротко кивает ему на прощание.   Он садится в тени высокой ели и закрывает глаза.   И никакого вкуса у него на самом-то деле нет.   У него есть душа. У него есть сердце.   И это гложет, безмерно гложет. Больно. Горько. Сильно.    — Плевать, — заявляет он громко. — Даже смешно. Подумаешь, какие-то чувства.   И крепче сжимает зубы, сдирая кожу на пальцах о жёсткую древесную кору…