Окделл

     Стою. Уже давно стою и, если быть честным, то у меня затекла спина и чешется чуть пониже оной, и тот факт, что стою я перед цветом страны и самим королем вкупе со страшным кансильером и Первой Шпагой Талига ни капли не помогает справиться с низменным желанием почесать зад. Поэтому стою и делаю каменную мину. Мина мне явно удается, хотя, думаю, большинство засчитывают ее на счет моей гордости, мол, ах и ох, несчастного порося никто не берет в лакеи, то есть в оруженосцы, а он так умело делает каменное лицо, истинный Повелитель Скал. Дудки!      Перспектива на три года попасть в чьи-то лапки и стать щитом или украшением этого самого щита меня не прельщала. Уж лучше якобы позор, матушка все равно не будет удивлена, а сестры никогда не позволяли себе надо мной насмехаться. Правда, мотивировали они свой поступок тем, что я и так Леворуким проигнорирован, в смысле на всю голову обиженный и издеваться надо мной вроде как грешно, что опять же не мешает им ржать каждый раз, когда я... поступаю опрометчиво. К примеру, как полгода назад, убеждая матушку и всех остальных отпустить меня в Лаик.      Да, погорячился я с желанием обучаться в загоне, не зря любимые сестрицы провожали меня диким смехом и просьбами не убиться или же, что очевидней, не угробить кого другого. Да и матушка была права, прося меня не щелкать клювом. Время идет, а Люди Чести на то и Люди Чести, чтобы не меняться, вон как глаза отводит граф Ариго.      Изначально нас тут было два десятка, но как-то резво всех моих знакомых разобрали, и в голове крутится лишь сравнение с горячими пирожками. Мол, поспеши, честный человек, урви что получше, а что похуже ты и так в приплату возьмешь. Из чего похуже тут оказался я один, впрочем, матушка не раз об этом говорила, мол, не выйдет из тебя толку, милый мой отпрыск. Я с ней молча соглашался, хотя и сопел обиженно.      А зад зудеть не переставал, жутко хотелось плюнуть на этикет и почесаться, и я уже было пошевелился в нужном направлении, как ленивый баритон пронесся по округе:      — Ричард, герцог Окделл.      Я от этого самого голоса чуть не подпрыгнул на месте, возмущенно вскидывая голову на говорившего. И кому это моя тушка тут понадобилась? Да еще в столь щепетильный для меня момент, когда стратегически важная точка покоя не дает?      - Я, Рокэ, герцог Алва, Первый маршал Талига, принимаю вашу службу.      Честное слово, я обмер, удивленно вылупившись на говорившего. Вроде как герцог Алва дураком не был, к тому же имел сомнительную честь быть знакомым с моим отцом, да наверняка наслышан о том, что я на него как отражение похож, проще говоря, явно был в курсе, кто такой мой папочка, и что я недалеко от него ушел, в конце концов, именно его шпага прервала терзания родителя, а следовательно, предыдущий герцог Окделл успел-таки достать и Ворона.      Пока поднимался по лестнице, все размышлял о низменном, в смысле, зачем Кэналлийскому Ворону столь сомнительное удовольствие в виде меня в оруженосцах, да и жизненные проблемы покоя не давали. От ходьбы участок кожи ниже копчика распоясался окончательно, словно его закатные твари всем скопом щекотали, и теперь зудел нестерпимо. Герольд что-то бубнил, где-то вдалеке я ему вторил, произнося клятву, а сам думал, как бы изловчиться и если не почесаться, то хотя бы ущипнуть себя, чтобы полегче стало.      Тем временем мой почти что сюзерен протянул мне не сильно большую, по мужским, конечно, меркам, руку с бледной кожей и с обильным количеством перстней. У меня самого был только один перстень – родовой, его напялили на меня сразу же после смерти отца, но, несмотря на прошедшие годы, он продолжал мне мешать, ну никак я не мог привыкнуть к этой глыбе металла на своей руке, поэтому Ворона я начал уважать: таскать на себе столько ненужного барахла, который в холода еще пытается тебя же поморозить, было для меня чем-то героическим.      Я немного полюбовался как перстнями, так и вполне изящной рукой, точно помня, что я должен делать, но тут не иначе как Леворукий вспомнил, что он меня обделил своим благословением еще при рождении и от щедрот своих отсыпал мне глупости полненький мешок, явно забыв, что Окделлы и так этим благословлены сверх меры: другой причины, по которой я, взамен того, чтобы поцеловать тонкую кожу, цапнул ее лапкой и задумчиво провел большим пальцем по тыльной стороне со словами «Хорошие у вас масла, эр, кожа как шелк», я найти не могу.      Присутствующие замерли, те, кто поближе - от моих слов, те, кто подальше - из-за того что эти самые слова прослушали, и теперь боялись пропустить что-то интересное. Я же немного подумал и все же коснулся губами руки, от чего-то злорадно думая, что обветренные и обкусанные губы должны были хорошо царапнуть столь ухоженную кожу. Со стороны это, наверно, смотрелось как замешательство, впрочем, это почти правда.      Кэналлийский Ворон пару секунд поизучал мою честную моську, и, не найдя причин ей не верить, усмехнулся, кивнув себе за спину. Я послушно поплелся на указанное место, наконец-то с блаженством почесав ноющую кожу, умело прикрываясь стулом теперь уже моего эра.      Последнее не радовало, потому что попасть из деспотичных лапок матушки в руки Первого маршала, который по определению является моим врагом во всех мыслимых и немыслимых смыслах, даже мне казалось страшным, к тому же Леворукий его знает, зачем он совершил эту глупость.      Как бы мне все это боком не вышло…      Сюзерен повернулся к королю, о чем-то разговорившись, я же меланхолично почесывал зад и задумчиво, но исключительно украдкой смотрел по сторонам, изучая высокопоставленные рожи, невольно задержав свое внимание на единственной здесь женщине - королеве, отмечая, что она вполне мила: этакая серая мышка в богатой клетке, которая ей совершенно не идет.      Полуулыбку Штанцлера и усталый взгляд Кардинала Сильвестра я игнорировал, о проблемах, что в скором времени посыпятся на мою многострадальную, но пока пребывавшую в блаженной неге от почесывания пятую точку, я решил не думать. Подумаю о них по мере поступления, сейчас же, утолив первое из низменных желаний, подумаю о втором столь же низменном: когда этот балаган закончится-то, а то так в туалет хочется, что даже ноющая боль в руке не мешает.      Словно услышав мои слова, Алва встал и махнул, чтобы я следовал за ним. Выглядело это как приказ выдрессированной собаке, и я еле удержался от желания подойти поближе и тявкнуть ему в ухо, а когда он повернется ко мне лицом, завилять хвостом и клятвенно пообещать научиться приносить в зубах шпагу по первому требованию. Остановило меня не благоразумие, а что-то более эфемерное… чувство самосохранения, наверно, зародилось.