Одним больше, одним меньше

Тело Хлои Буржуа отныне нечто среднее между разделочной доской и пепельницей. Дело в том, что она просто хотела проверить: насколько далеко она сможет зайти. Ей нравилось проверять их позже, когда кровь застывает бугристыми корочками. Содрать веселый розовый пластырь с сердечками и убедиться, что чуда не произошло — уродливые отметины на месте. Не менее уродливые, чем липкие чувства, которые она с таким усердием пыталась подавить. — Эй, Хлоя, там Жучок нашла шарады, не хочешь с нами? Голос Адриана внедряется в сознание назойливой мухой. Ей хочется, чтобы он замолчал. Вернулся к своим нормальным, радостным друзьям и больше её не трогал. Хлоя поворачивается, одёргивая рукава свитера. Над ней уже успели пошутить из-за этого в школе, но одно слово Дюпен-Чен, и все тут же замолкли. Она оглядывает компанию друзей, что собрались вокруг Маринетт, видимо сдаваясь перед её энтузиазмом. Взгляд возвращается к Адриану, что принялся вглядываться в неё пристальнее, наверняка на его языке уже вертится злополучное… — Ты как? Удивительно, как в нём смешивается и беззаботность, и тактичная обеспокоенность. Хлоя выдавливает из себя надменную ухмылку. — Шарады, а? — она фыркает и взмахивает рукой. — звучит как отличное развлечение для пенсионеров. — Так и есть, — от этого голоса внутренности Буржуа обжигает, и прикленная к губам улыбка тянет их уголки вниз. — Эта штука старше моих родителей. Даже не знаю, где Маринетт её достала. Лука становится рядом, как бы заявляя, что ему там делать нечего, и перспектива наблюдать со стороны прельщает его больше, чем попытка разобраться в дурацких правилах. — Ну ладно, — Адриан пожимает плечами, и разворачивается к остальным. — эти двое не будут. Им же хуже, ха! Глядя на них, Хлоя чувствует себя трескучим сухим деревом. Замшелым старьём, что рядится в фальшивую юность. И чудится, что она хорошо справляется со своей ролью, потому что никто ничего не замечает. Почти никто. Лука слишком умело считывает чужие эмоции, при этом редко показывая посторонним собственные. И Хлою это злит по необъяснимой причине. Может, останься он для неё тем «симпотным гитаристом в ужасной футболке» — ей бы и не хотелось пытаться придумать для него шутку пообиднее. В её пальцах незаметно оказывается сигарета: глупая привычка, от которой оказалось не так просто отвязаться, как казалось в начале. — Знаешь, тебе вовсе не обязательно торчать тут со мной, — выдохнув дым, роняет Хлоя. Она залезает на перила палубы и смотрит на Луку сверху, ловя мелькнувшую на его губах улыбку кончиками дрогнувших ресниц. — А мы торчим? — интересуется он безобидным тоном. — Боже, твоё чувство юмора ещё более нелепое, чем твоя причёска. — Мне нравятся мои волосы, спасибо. Хлое они в общем-то тоже нравятся. Но она решает промолчать. Может, по той причине, что Зои в этот момент оторвалась от игры и вскинула взгляд на Луку. Тот просто не мог его пропустить. Выражение его глаз стало тёплым и мягким. Хлое мгновенно захотелось надеть поверх свитера пальто. Порезы зачесались нестерпимо. Не думая, она запустила пальцы под рукав. — Тебе становится от этого легче? — голос Луки раздался тихо, подчёркивая обнаруженную в нём печаль. Он заметил. Хлоя не обратила внимания, что рукав задрался слишком высоко. Глаза Куффена обратились к её лицу, полные чего-то вроде хрустящей наледи понимания. Она разжала пальцы, глядя как в стороны разбегаются оранжевые искры. Через секунду окурок поглотила вода. — Нет, — она сказала правду. Она вздрогнула, когда Лука дотронулся до её ладони. Он просто сжал её пальцы. Так делают друзья, желая обозначить своё присутствие. Они говорят, что будут рядом и прочую чушь, которую Хлое просто не доводилось ни говорить, ни слышать. — Ты делаешь это осознанно? Глупость какая. Почему он задаёт ей вопросы, будто изображает из себя психотерапевта? И почему ей хочется отвечать? — Более чем. Но мне это не нравится, — она морщит нос. — уродство. — молчание Куффена подталкивает продолжить. — я просто не знаю как… Не знаю. Она сердито отворачивается. Взгляд прибивает к выступающему из сумеречного дыма силуэту Эйфелевой башни. Неудачная попытка хоть кому-то рассказать о своих тараканах оборачивается ядовитым жалом подсознания: можно подумать, это кому-то интересно, кроме тебя. Не будь жалкой. Ситуацию делает ещё более стыдной тот факт, что Лука продолжает держать её руку в своей. Она чувствует кончиками пальцев нить его пульса. Всё то же ядовитое нечто собирается попросить его уйти. С собственного корабля? Блестяще, Хлоя! Нет, уходить придётся самой. Под предлогом, что ей здесь слишком скучно. Как она делала десятки раз до этого. — Когда накатит в следующий раз, — Лука начинает говорить, и все мысли гибнут. — просто позвони мне. Она смотрит на него, совсем забывая о нововведённом для самой себя правиле не таращиться на Луку Куффена больше пяти секунд. Но Хлоя смотрит, и в груди зреет оглушительный, звонкий хохот, что выходит наружу вялым смешком. — И что ты сделаешь? — она сжимает его пальцы крепче, неосознанно, и наверняка это не самое приятное чувство. Но ей плевать. Он сам виноват, что решил разыграть из себя спасателя. — Попробую отвлечь. Выслушаю. Знаешь, обычно это помогает. — Можно подумать ты занимался этим раньше, — она закатывает глаза, твёрдо решив, что не будет так унижаться. В глубине души она находит участие Луки… Милым. Нет, честно, она бы расплакалась, но таблетки, что таскает ей Сабрина делают её чувства беззубыми и плоскими. — Вообще-то занимался, — спокойно отзывается Куффен. — я работал оператором на службе доверия. — Кто бы тебя туда пустил… — она всё-таки сдаётся желанию улыбнуться. Уж больно забавно представлять Луку, занятым чем-то подобным. — Это входило в учебную практику, — он жмёт плечом и наконец отпускает её руку. Ладонь кусает ночной воздух, напоминая об упущенном тепле. Дружный смех с середины палубы кажется неестественным и искусственным. Всё вокруг похоже на дешёвую театральную постановку. Даже то, что Хлоя никак не может вытравить ни из разума, ни из сердца — бьющее грудь навылет, сладкое до тошноты, но внутри горькое — ей оно кажется выдуманным. Может, и этот Лука плод её иллюзий. Тот, другой где-нибудь в каюте сочиняет очередную песню для её недалёкой сестрёнки. Нет, не думать об этом. Так и недалеко спятить окончательно. Она бросает на Куффена очередной взгляд, пять секунд тянутся очень медленно. — У тебя есть Зои, — она хочет произнести это самым обыкновенным тоном. Просто констатация факта. Но получается слишком ядовито. — Она поймёт. Взгляд Луки тут же отыскивает Ли среди прочих, и светлая улыбка говорит о том, что он в этом нисколько не сомневается. Ну, разумеется… Это ведь Зои. Такая замечательная и своя в доску. С её приёзда прошёл год, но все только о ней и говорят. О Зои, с её рыбьими доверчивыми глазами, сладким голосом и неистощимым огнём милосердия. Если доброту заменить на бензин, то её сердце будет неплохо гореть. Хлоя давит недобрую усмешку и достаёт новую сигарету. Конечно, Лука в неё втрескался. Ведь они слушают одно и то же, смотрят старые фильмы для «ценителей» и Зои совсем не нужно, чтобы её спасали. Ах, да... У них даже кеды похожи. — Будешь? — она протягивает Куффену пачку. И тот не отказывается. Конечно, нет. Ведь это Маринетт жаловалась на запах дыма, а Зои всё это неважно. Наверное, ему с ней хорошо. Мысль эта занозой застревает где-то под рёбрами, и гнусавый голосок в голове принимается повторять её на разный лад. — Спасибо, — бормочет Лука, когда она поджигает кончик его сигареты. Он красиво затягивается, едва ли подозревая об этом. И руки у него просто крышесносные. Но Хлоя понимает, что она не тот человек, который должен ему говорить об этом. Или о том, что стала резаться чаще с тех пор, как увидела ту фотографию на странице Зои. — А если я позвоню, а ты не ответишь? Не то чтобы она собиралась, но вопрос кажется обоснованным. Луку он вовсе не смущает. — Тогда приходи сюда. Сознание ярко рисует себе картины подобной вероятности событий. Хлоя смеётся. Она не придёт. В очередной раз напросится в гости к Маринетт. Та не будет понимающе гладить её руки или заглядывать в лицо с участливым выражением печали в глазах. Она обзовёт её дурой, недовольно примется клеить эти дурацкие пластыри и заставит выпить ужасно-сладкий чай. Хлое это не поможет. Но во всяком случае убережёт от долгоиграющего чувства стыда. Лука знает слишком много. Это он, не Маринетт, сидел с ней, когда она жаловалась на мать, в очередной раз нашедшую причину выразить своё разочарование. И вовсе не Адриан дотаскивал её до дома, когда чувство собственной ничтожности заставляло напиваться до полузабытья. Из тех весенних хмельных воспоминаний всё, что осталось — это тихий, ласково-обречённый голос. — Ты слишком добр ко мне, — подозрительным тоном тянет Хлоя и спрыгивает с ограждения. Лука ведёт плечом и стряхивает пепел щелчком. Его искренний взгляд на секунду задерживается на ней. — Обращайся. Хлоя давит неуместный всполох надежды вместе с сигаретным трупом. Палец задевает гарь, оставляя на подушечке чёрное пятнышко. Она размазывает его по внутренней стороне ладони, пока ничего не остаётся. Лука задумчиво смотрит вниз, на тревожную воду. Может, принимает рябь за нотный стан и пытается сочинить музыку? Может… Хлоя давит вздох и думает: поймёт ли Зои, если она сейчас его поцелует? Мысль кажется до того безобразной, что растекается по голове назойливым мотивом. В любом случае у неё есть оправдание. Она под медикаментами, и от этого ей на всё наплевать. Хлоя спрашивает, проводит ли он её до остановки. Это новая совсем недавняя страсть: перемещаться на вонючем общественном транспорте. Она находит как можно больше вещей, что ей неприятны, и делает их. Потому что они оказываются затем вполне терпимыми. Как боль, или как вкус дешёвого пойла. Лука бросает остальным, что скоро вернётся. Зои отвечает ему широкой, щенячьей улыбкой, что проворачивается внутри зубчатыми шестерёнками. Они идут молча, потому что Лука редко разговорчив, а у Буржуа нет настроения трепаться. Всё растратилось на тот разговор на палубе. Хлоя прислоняется лопатками к пластиковой стенке. Она пытается не думать о том, чтобы было, если бы Зои не пришлось переезжать в Париж. Хлоя мечтает, чтобы та и вовсе не рождалась: Одри вполне могла сделать аборт или, скажем, сильно перенервничать. Забавно, впервые их вкусы с сестрой совпали. Но радости это не вызывает. Хлою бесит один лишь факт, что Зои посмела позариться на того же парня, что и она. Ей не стыдно за свои недобрые мысли, всё равно Лука их не сможет прочесть, каким бы проницательным не был его ум. Да и какая разница? Будто ей есть что терять... Буржуа кажется, что если она его коснётся, то на его коже обязательно останутся отпечатки, словно стоящий перед ней Куффен — очередная дрянная копия из музея Гревен. Но когда её пальцы задевают его ладонь, она понимает, что это по-прежнему он. И дышать становится почему-то тяжелее, до тошноты. — Она поймёт, — Хлоя вдруг тянет его на себя, и ловит вежливо удивлённые губы в свои. Странно. Она всегда представляла их чуть солёными, как слёзы. Но она чувствует лишь дым, и это заставляет изогнуть рот в улыбке. Хлое приносит удовольствие мысль о том, что она всё-таки оставила на нём след своего присутствия. Пусть даже такой недолговременный. Она льнёт к нему ближе, вдыхая ставший знакомым аромат не то его кожи, не то одеколона, а может и всего вместе. Тонкий запах, врезающийся в память мозаикой образов. Но Лука делает шаг назад, вынуждая распахнуть глаза и очнуться... Очень долго изучать друг друга, с одинаковой неловкостью, но по разному. И Хлоя думает, что могла бы извиниться. Но ей не хочется. По лицу Луки ползёт тень горького понимания, и он отводит их скорее прочь, обращаясь куда-то к таблоиду с расписанием. — Хлоя… Она тут же вспыхивает, злясь на эту его черту характера, что мешает сделать вид, что ничего не было. — Ох, давай просто… Но Лука прерывает её, кивая на подъезжающий транспорт. — Твой автобус. Он обнимает её, так буднично, как и в любой другой вечер. Словно ничего не произошло. Хлоя думает, что будет, если сегодня она сделает надрез глубже? Всего один. И далёкое эхо внутреннего голоса катится сквозь звон в ушах: одним ты не ограничишься. А Хлое уже всё равно: разделочная доска, пепельница, избитая колесами дорога — это всё про неё. Да. Пускай. Ей кажется, что она не одинока, когда лезвие оставляет новый след своего жестокого поцелуя. Может, если она будет делать так каждый раз, когда подумает о нём... Может, Лука станет ассоциироваться с неприятными вещами, и она его разлюбит? Она готова рискнуть. Одним больше, одним меньше. Хлое всё равно, сколько их будет в итоге.