У нас все хорошо

Луна отбрасывала на пол комнаты светлое пятно, рассеченное на две неровные части рамой. Ветер, дующий в приоткрытую форточку, колыхал занавески, и поэтому пятно никак не могло образовать ровный прямоугольник, его края дрожали, словно струны сетки на вратарской клюшке, только что отразившей летящий в ворота мяч. Эндрю это выбешивало, и даже больше, чем постоянно лезущие в голову сравнения, связанные с экси. К тому, что экси разбухает и вываливается за ограждение поля и стены стадиона, отвоевывая все более крупные куски его жизни, он уже привык. Но нерешительность пятна его раздражала. Она мешала ему спать. Было уже больше трех часов ночи, а он все смотрел и смотрел на пятно, лежа на боку, натянув одеяло под самые глаза — так, если что, малейшего движения хватило бы, чтобы спрятаться с головой. К сожалению, всю последнюю неделю ночи стояли безоблачные, и каждый день после ночной тренировки Эндрю был вынужден лежать и созерцать блядское пятно, не способное определиться наконец со своей формой. Сука, он ненавидел, когда кто-то сомневался в себе. Пусть это было всего лишь тупое лунное пятно. Стоило бы просто встать и закрыть форточку, но Эндрю знал, что Нил непременно проснется, если он встанет, словно пуганая мамаша склонного к опасным шалостям младенца. А если Нил проснется, то они пойдут в гостиную или даже на крышу, чтобы выкурить одну на двоих сигарету и чтобы Нил, лицо которого в лунном свете будет отдавать синевой, мог посмотреть на него одним из своих взглядов — Эндрю про себя называл их взглядами, просящими кулака, потому что они буквально молили о какой-нибудь грубости, мерзости, заплесневелой вонючей правде или свежей, еще кровоточащей ране. Это Нилу было бы понятно, с этим он бы знал, что делать. Как мать знает, что делать, когда дочка залетела от мудозвона. А у меня все хорошо, Нил, детка моя. У меня все прекрасно. Только меня отчего-то мутит. Эндрю попытался сглотнуть слюну, но та встала в горле комом. Зря он ступил опять в это дерьмо. Мать, ребенок. Лучше бы продолжал искать сравнения в знакомых помоях — в ебучем экси, которое до сих пор вызывало у него жгучую ненависть, когда он думал о полных трибунах, болванах-фанатах или белозубой воинственной улыбке Элисон, и что-то вроде глухого раздражения, когда в голове всплывали подробные схемы матчей, шкаф, забитый экипировкой, или мощное движение руки, прослеживаемое от дуги нуля в номере «10» вдоль плеча, предплечья, ладони в перчатке и клюшки до летящего точно в створ чужих ворот мяча. Хотя раздражение от последнего было с каким-то теплым оттенком, не такое глухое, даже яркое, сочное. То же чувство рождало в Эндрю присутствие Нила рядом на посиделках всей команды, на тренировках, на любом шумном сборище, где Эндрю не мог просто повернуться к нему и обрамить это присутствие чем-нибудь физическим — или не физическим, если Нил оказывался в боевом настроении и Эндрю приходилось с ним говорить или по крайней мере его слушать. Как в тот раз, в прошлом году, когда он вдруг сел рядом с Эндрю в автобусе и принялся рассказывать про города, в которых успел побывать. Ком слюны наконец провалился в желудок, но границы пятна продолжали дрожать. Форточку каждый вечер открывал Кевин, утверждавший, что не может спать в духоте. Всю последнюю неделю Кевин, будто что-то чувствуя, ночевал в спальне, на своем законном месте на верхнем этаже двухъярусной кровати, поближе к блядской форточке, хотя до этого весь год частенько ложился на диване в гостиной, оставляя Эндрю и Нила в спальне вдвоем — не из вежливости, конечно, а из брезгливости. Эндрю не сомневался, что из брезгливости. Для чистого устремлениями Кевина Дея их связь, должно быть, казалась чем-то противоестественным, вроде союза ядовитой змеи и… и глупого щенка. Несмышленого, дурацкого щенка рыжей лисицы. Губы дрогнули, но тут челюсть свело, и Эндрю осторожно вытащил из-под одеяла руку, чтобы помассировать подбородок и помочь намертво стиснутым зубам разжаться. Нет, он был к Нилу несправедлив. Если уж Нил и имел с символом команды какие-то общие черты, кроме рыжины, то скорее хитрость и острый глаз. Еще в тот день, когда он прилетел в Южную Каролину впервые и догадался о том, что из аэропорта его вез вовсе не Аарон, Эндрю понял, что с ним будут большие проблемы. Конечно, реальный масштаб этих проблем он тогда не представлял — точно так же, как и гнилую сладость послевкусия. В любом случае, наблюдательность Нилу не изменяла, и он, разумеется, заметил, что с Эндрю что-то не так. В смысле, более не так, чем обычно. Да Эндрю и не мог это скрыть — с ночными тренировками, которые Кевин заставил их возобновить с началом весеннего сезона, двумя дневными и занятиями в универе он был не в силах сдерживать зевоту и клевал носом, если они садились вечером смотреть какой-нибудь фильм. В первые пару дней это вызывало у Нила бешеную щенячью радость, которой тот не давал, впрочем, воли и которая все равно выплескивалась в кособокой улыбке, в пальцах, тянущихся прикоснуться и замирающих в сантиметре от плеча, во влажном блеске светлых глаз, — а Эндрю с тоской думал о том, что еще несколько месяцев назад не позволял себе так распуститься на виду у кого бы то ни было. От мыслей болела голова. На третий день Нил заметил, что пора бы и привыкнуть к новому распорядку. А на четвертый его взгляды запросили кулака. Эндрю посмотрел на нижнюю койку двухъярусной кровати, где Нил спал, отвернувшись к стене. Плечо под одеялом мерно качалось в такт дыханию, долетающие до кровати вздохи ветра чуть шевелили рыжие волоски на макушке. Видел он это или только представлял? Не видел, а лишь представлял, заставив себя перевести взгляд обратно на танцующее пятно? Представлял, а потом видел, наконец проваливаясь в сон? Неизвестно, но в какой-то момент он и правда заснул, потому что утро наступило неожиданно, впрыгнуло в голову громкой мелодией будильника Кевина, который взял привычку вставать на десять минут раньше Эндрю и Нила, чтобы первым попасть в душ, хотя Эндрю и Нил редко ходили в душ вместе, а если ходили, то делали все быстро и никого не задерживали. «Не обращай внимания, — еще в начале учебного года сказала Даниэль Уайлдс в ответ на ворчание Нила. — Парочки всех раздражают». Эндрю хотелось тогда схватить ее за шиворот, встряхнуть и крикнуть прямо в ее огромное мясистое ухо: мы не «парочка», ясно?! мы не такие, как ты и твой долговязый уебан! и никогда мы такими не будем! Он этого не сделал, конечно, даже не пошевелился. Не шевелиться было проще всего, потому что любое движение в такие моменты могло закончиться плохо. Он просто сидел, в ушах звенело, и голова потом болела до звезд в глазах. Сквозь ресницы Эндрю наблюдал, как Кевин в мятой футболке и трусах спускается с верхнего яруса, бредет к шкафу, шарится там в поисках одежды, а потом наконец уебывает в душ. Как только дверь закрылась, они с Нилом, не сговариваясь, одновременно сели на кроватях и посмотрели друг на друга. Нил улыбнулся, и шрам от ожога на его щеке пополз в складку, смялся, скатался, будто коричнево-красный осенний лист под ударами ветра. Эндрю нравилось облизывать и легко прикусывать этот шрам, нравилось думать о той боли, которая пришла вместе с ним, потому что, даже успокоившись, эта боль все еще сладко хрустела на зубах — знакомая подруга, вечная переменная в уравнении человеческих связей, в то время как мысли об осенних листьях и глупых щенках вообще не имели отношения к жизненной математике. — Привет, — сказал Нил. Помимо самого крупного шрама от ожога, его лицо испещряло множество более мелких отметин. Эндрю давно знал каждую из них пальцами и языком, мог, пожалуй, нарисовать их все по памяти, если бы это не было пустой тратой времени. Однажды он слышал, как Нил говорил с Элисон о том, что пластическая операция может убрать или хотя бы уменьшить большую часть рубцов. Это его взбесило, и вовсе не потому, что он не хотел, чтобы Нил ложился под нож хирурга. Ложился под чей-то еще нож. Нет-нет, эта одержимость уже не глодала его так сильно. Но раньше он вообще не задумывался, почему его бесят те или иные вещи, у него были дела поважнее, а теперь на размышления оставалось слишком много времени. В конце концов он понял: раздражение было связано с предчувствием разговора. Не сейчас, но когда закончится учебный год и спортивный сезон, Нил спросит его, что он об этом думает. А он ответит, что ему все равно, и вот здесь-то и копошились плотоядные муравьи. Но почему, если ему и правда было все равно? Нил не ждал от него ответа. Он спустил ноги с кровати, зевнул, потянулся, поскреб ногтями нижнюю балку верхнего яруса. — С открытой форточкой и правда лучше спится, — произнес он. Эндрю скривился, тоже слезая с кровати и по привычке таща за собой одеяло, прикрывая им нижнюю часть живота и бедра. Отбросил в сторону, как только осознал, да так резко, что привлек внимание Нила. Нил едва скользнул по нему взглядом, сделал вид, что смотрит на дверь, потом повернулся к окну, и Эндрю не успел заметить, была ли в его глазах жалость. Если бы она была, Нил пошел бы нахуй немедленно, несмотря на весь прошедший год, несмотря на все, что уже случилось между ними, в том числе неделю назад. Эндрю не желал страдать — и не страдал. Плевать он хотел на все уверения Би в том, что травму надо прорабатывать. Он не собирался ничего прорабатывать, он победил ее и так, ему достало силы. Он был убежден, что сделал все правильно. Не торопился, не пытался гнать вперед собственных инстинктов, которые подсказывали ему, когда позволить Нилу чуть больше. Еще чуть больше. Еще совсем немного. Весенние каникулы заканчивались, когда он наконец положил руку Нила на свой живот ниже пояса, зацепил два его пальца за резинку спортивных штанов и кивнул: дальше сам. И никакой жалости он тогда не видел. Он видел щенячий восторг, который через мгновение растворился в огне желания. И если восторг раздражал его, то огонь жегся так, как надо, и там, где надо. Это было хорошо. Все у нас хорошо, Нил, детка. Почему же нам так тошно? — Нет? — Нил заметил его гримасу. — Ты опять плохо спал? — Что значит «опять»? — наконец разомкнул губы Эндрю. — «Опять» значит «снова», — сказал Нил, но настаивать на продолжении разговора не стал. Поднялся на ноги, в несколько быстрых, но не порывистых, плавных шагов преодолел разделяющее их расстояние и сел на кровать Эндрю, рядом, но не вплотную. Как обычно, как они привыкли. Поднял руку немного выше уровня глаз, едва заметно вздернул подбородок — можно? Эндрю склонил голову чуть влево — можно, — и пальцы Нила забрались в волосы за его правым ухом, погладили там, помассировали легконько, потом надавливая сильнее. Как кота. Эндрю даже позволил себе — не зажмуриться, но медленно моргнуть, целую секунду продержал глаза закрытыми, а когда открыл их, то увидел, как Нил криво улыбается, зацепившись одним верхним зубом за нижнюю губу. Это из-за шрама он теперь делал так. Эндрю протянул руку, прижал к шраму большой палец, и Нил убрал с лица улыбку, чтобы ему было удобней, но щенячество в голубых глазах засияло ярче. Несмотря на раздражение, Эндрю гордился собой. Эндрю гордился тем, что разрешает этот взгляд, разрешает нежности, даже когда они не затуманены поцелуями, разрешает, потому что Нилу этого хочется, а ему не жалко. Он даже говорил об этом с Би — не прямо такими словами, но говорил. Некоторые из его мучителей начинали с нежностей и заверений в том, что не станут делать ему больно. Как будто это их оправдывало. Но он научился разделять. Это прошлое, я не хочу из-за него страдать и не буду. Это Нил, и он правда остановится, если я попрошу. Он это доказывал не раз, и я ему верю. Чем не повод для гордости? Но чего-то еще не хватало. Какое-то время они просидели так: рука Нила в волосах Эндрю, пальцы Эндрю на щеке Нила — и указательным, и средним он нащупал более мелкие шрамы на коже, по контрасту с отметинами гладкой, как дорогая ткань. Наконец щелкнула, открываясь, дверь, и в спальню ввалился Кевин. Нил убрал руку сразу, но неторопливо, Эндрю — даже не сразу. Сплошь и рядом поводы для гордости. Кевин на них не смотрел. Он подхватил свою лежащую на полу сумку и принялся кидать в нее учебники и тетради, которые листал вчера вечером в постели перед ночной поездкой на стадион. Пары у него сегодня начинались сразу после тренировки, и с нее он шел прямо на занятия. Как, кстати, и Нил. А вот у Эндрю был еще целый свободный час, в который он собирался вернуться в общежитие и вздремнуть, но, может быть, имело смысл заняться чем-то, что действительно его отвлечет, а лучше вымотает. — Семестр только начался, — сказал Нил, — а ты уже спишь с учебниками? — Историк обещал сегодня тест по пройденному до каникул, — отозвался Кевин, встав на ступеньку лестницы и шаря рукой по кровати. — Ну и что? Это, наверное, просто чтобы понять, о чем надо вам напомнить. — Какая разница? — Кевин спрыгнул на пол, держа в руке телефон. — Это моя специализация, я не хочу быть среди отстающих. — За это баллы даже наверняка… — Да отстань от него, — вмешался Эндрю. — Ферзь не желает ни в чем быть вторым. Хотя в отсутствие короля игра теряет смысл. — Для тебя, может быть, — буркнул Кевин. — Но для тебя она и так смысла не имела. Он застегнул сумку, закинул ее на плечо, сунул под лямку свою джерси и вышел из комнаты, бросив напоследок: — Душ давно свободен. — Никогда он не может просто порадоваться, — почти пропел Нил, обернувшись на дверь. — Может, — сказал Эндрю. — Набухается в пятницу и будет рад. И вообще, чему он должен радоваться? — Да чему угодно. Хорошей погоде. Тому, что готов к тесту, — Нил снова смотрел на Эндрю. — Теперь его гложет отсутствие цели. Потому что каждая следующая цель должна быть больше, чем предыдущая. А я до сих пор просто радуюсь, что я жив. Радуюсь, что ты жив. Что он жив, тоже радуюсь. Его Таи ничего даже не коснулось… — Ты пиздишь слишком много, — оборвал его Эндрю. — От радости? Нил усмехнулся, послав по шраму от ожога мелкую рябь, и встал. — Пойдем вместе? — спросил он. И они пошли вместе. В пару, под струями воды Нил, мокрые волосы которого облепили лоб и виски, превратив его из дерзкого щенка в щенка совершенно жалкого, поднес к глазам Эндрю свою руку, взглядом указал вниз. Эндрю опять медленно моргнул, и рука осторожно, не задев его шеи и груди, легла сразу внизу живота и неторопливо обхватила ствол, но потом задвигалась быстро и жестко. Эндрю привалился к стене и с наслаждением вобрал всей спиной вспышку дрожи от холодного кафеля. Это было приятно, хорошо, хотя кафель скоро нагрелся. — Эндрю, — тихо позвал Нил. — Эндрю. — М-м? — Ты можешь делать, что хочешь. Со мной. Если хочешь. — Ты уже говорил, — Эндрю попытался поймать взгляд Нила, но тот смотрел, кажется, на его губы. — Да. Я имею в виду, и без спроса. — Тоже говорил. — Когда захочешь. — Бля, о чем ты? — Забей, ни о чем, — замедлившаяся было рука начала двигаться в прежнем темпе. Рот изобразил очередную кривую улыбку. Эндрю забил. Он никогда не добивался ответов, за которые у него требовали кусок внутренностей. Возможности покопаться в голове. Тем более, Нил вполне мог сам сформулировать и сказать все, что действительно хотел ему сказать. А если не хотел, то это и не стоило усилий. Все было хорошо и так. Днем все казалось лучше, чем ночью, напротив пятна. Просто хорошо, без оговорок. На тренировку они не опоздали, к их приходу не было еще Элисон и одного из новеньких, который оказался ужасной совой, но Ники все равно смерил их с Нилом веселым, влажным взглядом. Мысль о том, что Эндрю и Нил до сих пор вместе, будоражила Ники не на шутку, и это тоже было по-своему хорошо. Тоже своего рода достижение. Кузен Хэммик полагал, что разбирается в отношениях намного лучше кого-либо в команде, особенно в отношениях между двумя парнями, особенно в отношениях между Эндрю и Нилом, которые, поверьте мне, друзья, закончатся эпическим побоищем, да нет, вы не понимаете, между ними только секс, ну, ладно, наверное, им просто удобно вместе, а может, они вообще всех дурачат, но если там есть хоть капля чувства, то я буду только рад немного утешить Нила, когда Эндрю наконец надоест… За это последнее, подслушанное случайно в его разговоре с Даниэль на рождественской вечеринке, Эндрю ему с наслаждением врезал, хотя прекрасно знал, что в Ники гораздо больше слов, чем дела. В том числе и на поле для экси. — Ну-ну, давай, — бормотал Ники, маяча спиной к стоящему в воротах Эндрю, подбадривая того самого все еще заспанного новенького, который пытался его обвести и попробовать пробить по воротам. Эндрю до сих пор не выучил, как зовут всех этих новеньких, а значит, они того и не заслуживали. Нила, например, он запомнил сразу. — Бля, да не подыгрывай! — крикнул Мэтт, когда Ники в очередной раз выставил клюшку в бок слишком поздно. — Ты хочешь, чтобы они учились, или нет?! Мэтт, конечно, хотел, чтобы они учились, и Ники, должно быть, тоже хотел. А вот ему, Эндрю, не было вообще-то никакой разницы, что Ники творит на поле для экси и заслуживают ли новенькие своих мест в команде. Эндрю проигнорировал летящий мимо ворот мяч, повернул голову и свистнул в направлении скамеек: — Рене! — крикнул он. — Подмени! Рене тряхнула разноцветными волосами, махнула рукой, сказала что-то еще Ваймаку и потрусила к воротам, на ходу натягивая перчатки. Эндрю, не дожидаясь ее, отправился на другую половину поля, где Нил, Кевин и Дэн с остальными двумя новенькими отрабатывали удары о стенку. Эндрю ткнул Кевина в плечо. — Хочешь один на один? — Я занят, — бросил Кевин. — Возьми Нила. Один из новеньких что-то шепнул на ухо другому, и оба прыснули. — Этими ты занят? — сказал Эндрю. — По-твоему они достаточно серьезны? У них еще сперма на руках не высохла от утренней дрочки на фотки Элисон, а ты хочешь от них какого-то прогресса в игре? Новенькие вспыхнули. Кевин развернулся к Эндрю с искаженным лицом, но между ними встала Дэн. — Я с тобой пойду, — сказала она Эндрю. — В конце концов, я собираюсь быть тренером, мне нельзя запускать нападение. Нил оглянулся, только чтобы посмотреть на Эндрю одним из взглядов, просящих кулака, а потом послал очередной мяч точно в начерченную метку. — Чего ты докопался? — спросила Дэн, когда они немного отошли. — Они нормальные ребята и игроки хорошие, Нил с Кевином сами их выбирали. Они же очень неплохо себя показали осенью. Эндрю молча встал на позицию в воротах. — А может, в этом дело? — Дэн прищурилась. — Слишком уж нормальные, да? Не можешь в них ножами тыкать, потому что чувствуешь, что они только у виска пальцем покрутят и перейдут за другой универ? А в твои игры играть не станут? — Заткнись и бей, — кажется, вполне вежливо попросил ее Эндрю. — Привыкай, — заявила Дэн. — Мы становимся нормальной командой. Со здоровыми отношениями. Это не значит, что никаких конфликтов вообще не будет, но все, через что мы прошли… — Уайлдс! — рявкнул Эндрю. Дэн покачала головой, но отошла от ворот и принялась за дело. Эндрю так злился, что не пропустил ни одного ее мяча, кроме самого последнего, который просто подарил ей, потому что злость наконец вышла с потом и дыханием. Дэн еще раз покачала головой, на этот раз восхищенно, щелкнула языком, махнула и убежала к скамейкам пить воду. До конца тренировки Эндрю, сидя на покрытии стадиона, спиной опираясь на штангу ворот, наблюдал за Нилом. Его никто не трогал. Зараза Ваймак просто тонко чувствовал, когда его лучше не трогать, а остальные были слишком заняты. Отправив Нила и Кевина на пары, Эндрю лениво подумал, не огорошить ли ему внеплановым визитом Би. Конечно, у нее наверняка кто-то в это время будет. Вот и проверим, насколько высок ее профессионализм: выпроводит ли она скучного клиента ради шанса услышать откровение от Эндрю — а иначе зачем он явился в неурочный час. А вот и нет, облом, он просто хотел попить какао и обсудить весенние каникулы. Каникулы они с Нилом провели, частично осматривая города штата на машине, останавливаясь в мотелях, засыпая по разные стороны одной двуспальной кровати после распитой на двоих прямо из горла, без стакана, бутылки виски — а частично здесь, в опустевшем общежитии, проваливаясь в сон на разложенном диване в гостиной, где Нил постоянно скатывался к центру, а Эндрю просыпался аккурат перед тем, как, развернувшись, упереться носом в его нос. О, Би была бы рада обо всем этом услышать. Не хочет ли Эндрю рассказать сперва, в каких городах они с Нилом побывали? Убейте меня, доктор, если я их запомнил, я больше ждал вечеров и вискаря перед телеком, где показывали «нормальных» людей, над которыми мы смеялись, а порой даже якобы «ненормальных», над которыми мы и вовсе хохотали до слез, — и, потом, темных, чернильных, безлунных ночей, полных таинственного шепота в зарослях за окном, беспокойного покалывания в кончиках пальцев, щекотного движения в животе и грудной клетке. Ладно, он расскажет ей как-нибудь в другой раз, под настроение. Би неплохая тетка, не ее вина, что все приемчики, которым ее научили в колледже, на самом деле не работают. Эндрю вернулся в комнату и лег в одежде на кровать, собираясь претворить в жизнь свой изначальный план. И он даже начал проваливаться в сон, когда дверь распахнулась и перед ним предстал запыхавшийся Нил. Эндрю сдержал рывок вскочить, только приподнялся на локте и посмотрел на Нила, вздернув брови. Непроизнесенное вслух «что случилось?» билось в висок, намекая на то, что вечером голова будет болеть снова. — Преподша опаздывала, — сказал Нил. — Мы думали, она уже не придет, я собирался уходить, но потом она появилась в коридоре, и я вдруг понял, что мне надо к тебе. И побежал. — Зачем? — Зачем надо или зачем побежал? Эндрю не ответил. Пусть выбирает. Он сдвинул к стенке ноги, позволяя Нилу сесть на край кровати. — Помнишь, в том году? — сказал Нил. — Я часто бегал, когда не знал, что делать. — Ты не знаешь, что делать? — Не знаю, надо ли что-то делать. Нил вытер со лба пот рукавом футболки, потом дважды зачесал пальцами назад взмокшие волосы, так что они встали над головой темно-рыжими опилками. Оба жеста были знакомы до боли, и эта боль не была приятной. Щенок. Привычки — повадки, выучить их легко, и нелегко их вырвать из памяти, где они зря занимают место. Эндрю предпочел бы снова и снова видеть их впервые, он не хотел привыкать. Он молчал, Нил тоже не стремился продолжить — и смотрел, как утром, на его рот. Что ему этот рот, подумал Эндрю. Если он сбежал с пар, чтобы целоваться, я только за. — Я хочу поговорить, — сказал наконец Нил. — Да или нет? — О чем? — Не о чем-то конкретном. Как пойдет. — Тогда при чем здесь «да» и «нет»? — Просто ответь. — Да? Что было бы, если бы он сказал «нет»? Нил бы кивнул, отступая, а потом они, наверное, все-таки бы целовались. Однако мысли, которые всегда приносили успокоение — уверенность в Ниле, ожидание горькой сладости его поцелуев, — сейчас неприятно проскребли по стенкам черепа и улетучились. Все же Эндрю сказал «да», а вопрос, судя уже по тому, что он был задан, был отнюдь не праздным. В животе что-то ворочалось. Эндрю понял вдруг: даже если бы Нил попросил его лечь, перевернуться, расслабиться, он бы сказал «да» почти без колебаний, он бы это сделал, он знал, что не готов получать от этого удовольствие, но если бы Нилу хотелось прямо сейчас, он бы уступил, и это не стронуло бы лавины и, может, даже помогло бы ему уснуть сегодня ночью. Если бы Нил хотел просто сделать следующий шаг. Но Нил словно собирался свернуть куда-то в сторону. — Ну, нет, — сказал Нил. — Помнишь, как я говорил тебе? Только когда ты будешь уверен. — Черт бы тебя побрал. — Все еще ненавидишь? — Как в первый день. — А мне ты нравишься, — сказал Нил и опять вцепился зубом в губу, но тут же отпустил. — Ты мне нравишься. Эндрю промолчал. — Я знаю, что ты меня не ненавидишь. Вновь Эндрю не издал ни звука. — Я знаю, что это игра. Ты играешь со мной в экси, а я играю с тобой в твою игру. Но я понимаю, что эта игра появилась не просто так. Тебе она нужна. Без нее ты не смог бы. И я, наверное, тоже не смог бы, по крайней мере сначала. Но если думать об этом как об игре… знаешь, в играх есть правила, но люди нарушают правила, и иногда из этого возникают новые игры — и не только игры. А проблема в том, что думать об этом как об игре опасно. Это как думать о жизни как об игре… — Это не обмен, — наконец нашел слова Эндрю. — Я играю в экси не потому, что ты играешь по моим правилам. Я просто играю. — Но ты ненавидишь экси. — Да. — Так же, как и меня. — Заткнись, — Эндрю подался вперед и сел. — Поцелуй меня. Нил поцеловал его с готовностью, горячо и жадно, как будто сказал все, что хотел сказать, но, оторвавшись от его губ, заговорил снова: — Сначала, — прошептал он, опять глядя на его рот, — ты можешь нарушить правила. — А потом? — А потом мы можем придумать новые правила вместе. Нарушить их тоже. И придумать опять. Новые игры. — Как? — Эндрю зачем-то поднял руку, но почувствовал, что пальцы скрючиваются, сворачиваются в кулак, так и не достигнув неведомой цели. — Как ты хочешь, — сказал Нил, и их губы вновь сомкнулись, вновь разошлись. — Но ты должен сделать это первым. Я не могу. Почему он не может, Эндрю понимал. Он сам запретил ему. Но «как ты хочешь» — нет, он не знал ответа. — Мне, например, нравится целовать тебя в шею, — сказал Нил. — Ты мне разрешаешь это делать. — Нил, я почти все тебе разрешаю, — в кои-то веки Эндрю произнес то, что не успел сначала обдумать. Даже по имени назвал. — И я разрешу тебе остальное тоже, если ты хочешь… — В этом и дело, — Нил поцеловал его опять, тронул пальцами волосы. — Я не хочу больше разрешений. Но надо начать с меня. С тебя. Когда ты разрешил мне тебе подрочить… вау, но блин, блин, Энди, мне так тогда хотелось, чтобы ты тоже меня трогал. Чтобы ты трогал меня там, где тебе вздумается, и не спрашивал. Потому что мне самому хочется это делать, мне так нравится твоя шея, и у тебя плечи охуенные, и вот здесь, внутри локтей… — Нил указал взглядом, и Эндрю ощутил, как локти сводит от ожидания прикосновения, которого не последовало. — Мне хочется просто обнимать тебя, когда ты мне дрочишь, держаться за тебя и не думать о том, где я хватаюсь руками, но я этого не могу, но ты-то можешь? — Энди? — с ужасом переспросил Эндрю. И добавил, защищаясь непонятно от чего: — Ты что, бухнуть успел где-то? Это было низко. Он не хотел насмехаться. Но если бы Нил обиделся, психанул, убежал, это дало бы ему отсрочку. А Нил как будто и не заметил. — Тебе хоть что-нибудь нравится во мне просто? — спросил он, со смешком откидывая голову. — Просто, а не потому что я заинтересовал тебя как манекен для изучения своей сексуальности. Все было вовсе не так, и Нил, разумеется, знал, что все вовсе не так, но Эндрю, тем не менее, ощутил незнакомый, трепещущий порыв вскочить и начать… отрицать. Убеждать его в обратном. Просить вернуться в этом стремительном разговоре на шаг назад. Словно тот парень со своей пассией в глупом сериале, над которым они хихикали, допивая виски в придорожном мотеле, прежде чем обменяться несколькими пьяными поцелуями и лечь спать, как всегда, по разные стороны двуспальной кровати. Зачем они вообще просили номера с одной кроватью? Порыв Эндрю подавил и, взяв Нила под скулы, заставил его выпрямить шею. — Твое лицо, — сказал он. — Что «мое лицо»? — Мне нравится твое лицо. — А. Из-за шрамов? — Нет. Нравилось еще до шрамов. Нравилось уже в тот день, когда они встретились впервые. Нил высвободил голову из рук Эндрю — не вырвался, отстранился мягко — и сказал: — Ладно. То ли плюнул, то ли удовлетворился ответом. Эндрю пожал плечами. — Больше не зови меня Энди, — сказал он. — Дрю? — Жить надоело? Нил засмеялся и потянулся к нему за новым поцелуем. Волосы подсохли и опали, теперь жесткие пряди задевали кожу на лбу Эндрю, и Эндрю почему-то чувствовал их, хотя раньше не обращал внимания. Эти пряди ему тоже нравились, нравилось, как небрежно они лежат, как темная рыжина придает им что-то пряно-огненное, закатное, ведьмовское. Он положил руку Нилу на плечо, и плечо дрогнуло, а потом расслабилось и толкнулось в ладонь — это Нил придвинулся чуть ближе. Обычный, не запретный жест, о котором не надо было уже спрашивать. Жест, высвободившийся из паутины воспоминаний. Один жест, но один из нескольких. Даже один из многих. Однако до сих пор Эндрю не задумывался о том, как эти жесты могут цепляться один за другой, друг за друга и по цепочке вытягивать за собой щекотное, таинственное, волнующее, но давно утонувшее в кислом бульоне страха. Рука сама скользнула дальше, под пальцы попала лопатка, и через несколько мгновений Эндрю ощутил, как она движется в ответ, мягко качается, словно маленькая лодка. Нил оказался еще ближе, и с непонятной тревогой Эндрю понял, что он подставляется под его ладонь, не прерывая поцелуя, говорит ему собственным телом, чтобы он продолжал. Льнет — возникло в голове полузнакомое, ни разу в жизни, кажется, не употребленное слово. А поцелуй стал глубже, но при этом медленней и осторожней, как будто первый или один из первых, причем чужих, ведь их первый поцелуй был жадным и безжалостным. Эндрю повел ладонь вниз по теплой спине, пока вторая рука сама собой обхватила Нила с другой стороны, притянула так решительно, как будто Эндрю знал, что делает. Но Нил повиновался, и его колено уперлось Эндрю в бедро, потом в пах, а потом им пришлось и вовсе сесть иначе, устроиться с ногами на кровати, лицом к лицу, и, пока они это делали, Эндрю так и не убрал рук, а Нил двигался очень аккуратно, чтобы ему не пришлось убирать их. Эндрю уже не воспринимал каждое прикосновение как этап. Больше не считал их, не готовился к ним, как к прыжкам в холодную воду, не был вынужден расслабляться в них, как в первые позы растяжки. И все-таки выходило так, что, когда они с Нилом касались друг друга, это всегда были или случайные прикосновения, или тяжелые хватки — чтобы просто удержать на месте. Он раньше не думал — а сейчас впервые думал — о них как о ласках. Правая рука Эндрю, которая так и ползла вниз, наконец натолкнулась на изгиб, на выемку, неуверенно заметалась между ними и вокруг, то ли гладя, то ли ища другой путь, и через ткань футболки, над самым поясом сползающих с худых бедер брюк нащупала ямочки — блядь, ямочки? В лицо вдруг бросился жар, и Эндрю отпрянул бы, но тут Нил застонал ему в рот. Нил никогда не стонал, как и сам Эндрю. И Эндрю знал, что он может вести себя тихо, что бы ни происходило — к тишине с детства были приучены они оба, хоть и разными обстоятельствами. Нил тяжело дышал, пыхтел и сопел и иногда, прежде чем кончить, едва слышно произносил: Эндрю. Но он, блядь, не стонал. А будто ставшая чужой рука, повинуясь то ли инстинкту, то ли вызову, уже полезла дальше и с силой сжала подтянутую крепкую ягодицу. Вторая тоже засвоевольничала и обхватила Нила за талию, и талия эта так ладно, так удобно легла во внутренний сгиб локтя, что Эндрю на секунду забыл, что их двое, что у них не одно тело не двоих. Он почувствовал разом всего Нила, от сердца под ключицами до твердого члена и дрожи в напряженных бедрах, и это было не случайно, это было потому, что он хотел его почувствовать, Нил весь ему нравился — и, наверное, что-то в нем нравилось ему особенно сильно — может быть, эти ямочки внизу спины, которых он раньше как-то не замечал, — но он этого пока не знал и даже не думал, что хотел бы узнать, а теперь предвкушение кололо в кончиках пальцев. Нил разорвал их бесконечный поцелуй и тихо засмеялся. И Эндрю понял, что вот этот смех — это да, встречное движение тела — это да, стон — это да, и в эту игру можно играть бесконечно, она вся соткана из невесомых, иногда неслышных, иногда невидимых «да» и «нет», и цель не в том, чтобы пройти огромное игровое поле, а в том, чтобы просто быть на нем, иногда забредая на неведомые тропы, а иногда следуя протоптанной дорогой к знакомой заводи. В этой игре нет финала, в ней нет преодоления, в ней есть только игроки и история, которую они пишут. — Эндрю, — сказал Нил со смешком. — Отпусти меня, ради бога, мне дышать уже нечем. И Эндрю отпустил его. И ничего не случилось. Стыд не вытеснил приятное волнение, отвращение к себе не проснулось, и не оживилось чувство вины. Даже назревающая головная боль внезапно утихла. Он чувствовал себя… до странного нормально. — Какой ты, — сказал Нил, наконец глядя ему в глаза, и Эндрю не удержался: — Какой? — Такой, которого я могу называть Энди. — Джостен. — Или Дрю. — Пойди нахуй. — Тебе придется выбрать. Эндрю покачал головой и расправил смятое покрывало. Он все думал и думал об этих ямочках над ягодицами. Он никогда не думал о таком. Нил всегда был для него цельным, единым — что если теперь он распадется на части? Что если он превратится в то, чем мог бы быть безо всей своей дикой истории — симпатичную мордашку, еще одно тело в мягких наручниках. Но нет, нет, обратно это не сработает. Мне нравятся его ямочки, мне нравится лицо и наверняка еще многое другое, но я уже люблю его всего, целиком. Я, блядь, делаю что? — Все хорошо? — настороженно произнес Нил. — Если ты хочешь об этом поговорить, переговорная все еще открыта. — Так закрывай, — сказал Эндрю, снова заключая его лицо в ладони. — У нас есть другие дела. — Но все хорошо? — Все хорошо, — согласился Эндрю и мысленно добавил: Нил, детка. Вышло это вовсе не так саркастично, как обычно звучало в голове. Нил закрыл полные щенячьей радости глаза, и Эндрю, едва выдохнув над шрамом от ожога, как мог бережно коснулся губами кончика чуть вздернутого, уже покрывшегося веснушками носа.