Есть достаточно простое правило, даже два, но оба связаны между собой: не злоупотреблять маскировкой Иванкова и не отвлекаться от задания слишком сильно. В свою защиту, Сабо мог сказать, что он плыл
с задания, и веснушки на молодом человеке рядом с ним были чертовски завораживающее. (Они всегда его притягивали, в них таилась любовь солнца и что-то до чего он никогда не мог дотянуться).
Сабо знает, что Коала, возможно, устроит ему взбучку, но разве смысл «гендерной маскировки» не в том, чтобы повеселиться с симпатичным тебе людьми твоего же пола. Особенно, если никто не узнает.
Его звали Эйс и на вкус это имя походило на
дом. Это утягивало, глубоко и прочно, почти, как сирены заманивали моряков в бушующие воды — Сабо пал меньше, чем за две минуты. Это не влюблённость, нет, она недопустима в их работе, но что-то очень близкое: губы сами расплывались в тёплой улыбке, а глаза не могли оторваться от чужого радостного лица (
он красив; как же он красив, когда счастлив, — мысль приходящая и уходящая в закат, не оставаясь надолго, лишь отголоски его будущей мигрени, если он попытается проследить истоки своих слов.)
Это было похоже на голод: тяжёлый и горький, где каждого часа становилось
мало, как будто он пытался наверстать
годы, облачённые в минуты. Сабо не любил, не мог влюбится за часы, это было бы не в его подозрительной и порою даже параноидальной натуре, но человек перед ним,
Эйс — это доверие. Любовь, доверие и
бра…
Голова раскалывается так сильно, что Сабо едва не падает со стула, чужая рука ловит его более хрупкое и более женское тело, золотые глаза обеспокоены, чёрные волосы растрёпанные, он чувствует запах леса и костра, и Эйс такой
тёплый, что почти пугает, как Сабо хочется ему
верить.
Сабо лишь смеётся, говорит, что перепил, что день был долгим, а компания слишком приятной.
Эйс улыбается ему и в груди теплеет, руки дрожат, а дыхание замирает. Эйс улыбается и Сабо не может оторвать от него взгляд. Эйс улыбается и Сабо думает, что хочет поймать этот момент.
И Сабо ловит момент, будь он проклят, если не попытается поймать эти чувства этой ночью.
На его удивление, Эйс краснеет от прямого предложения, как подросток, и это так
очаровательно, что Сабо чувствует себя каким-то совратителем. Но он не думает, что появится более идеальный случай, море огромно, а Эйс был перед ним прямо здесь и сейчас, и он… Ох, Иванков даст ему точно взбучку раньше Коалы.
Эйс неловок, не знает куда деть руки и запинается в каждом вопросе и действии. Сабо смеётся про себя, это самое завораживающее что он когда-либо видел. Он хочет растянуть это время, эту ночь, не зная почему, и не торопится.
Эйс горячий, очень горячий, и пот стекает по его женскому телу в три ручья, потому что логии такие логии, и они забывают, что обычные люди всё ещё
обычные. Сабо винит в своём влечении жар. Сабо ловит искру каждой улыбки губами, потому что он всё ещё считал это чем-то
драгоценным.
Эйсу восемнадцать, они могут быть или не быть ровесниками (никто точно не знает возраста Сабо, Драгон-сан лишь предположил между восьмью и двенадцатью в их первую встречу), и можно было бы простить чужую неопытность, тогда как сам Сабо начал заниматься подобным с предположительно пятнадцати. Обычно он не любил возится с неопытными людьми, но сейчас это кажется таким неважным и далёким, что он вспомнит об этом не скоро.
Сабо не влюблён, но близок к этому, чем дольше видит нежность в золотых глазах. Это опьяняет его накопившиеся тупым счастьем, для которого у него нет названия, и он может лишь улыбнуться в ответ, подбадривая на каждом шагу.
Сабо ловит каждую веснушки кончиками пальцев, ловит вздохи и стоны, ловит губы и потную кожу, ловит звезды и ночь, что имеет свойства заканчиваться.
Сабо нужно уйти с рассветом и он целует спящего пирата в щёку, он уверен, что не будет сожалеть об этом.
***
Он ошибался.
***
Ошибки смеются ему в звоне в ушах, жжении в глазах и боли в голове. Огонь танцует на его коже призрачный фантомом, очерчивая шрам, что отнял
больше, чем он когда-либо мог представить.
В его голове есть десять лет, потерянных, наложенные на десять лет, прожитых с амнезией.
Где-то посередине есть Эйс с веснушкам по всей коже, недовольный и гордый, там же, рядом с ним, есть всё тот же Эйс с тёплой улыбкой и нежными глазами.
Всё это разбивается об фотографию, улыбку, кровь, кровь и кровь…
Чернота ловит его наравне с руками Коалы, когда разум не выдержал.
(Во сне лихорадки есть его братья, громкие, прожорливые и глуповатые; где-то там же есть огонь его дома, его кожи, его прошлой жизни; чуть позади или впереди есть только Эйс, застывший в моменте смеха с пеной от пива на губах и счастьем в каждой морщинке;
ещё глубже есть жар, пот, страсть, которое теперь отдаётся лишь болью.)
Первое, что он чувствует, просыпаясь — вину.
Чувство вины настолько необъято в его груди, что могло бы собою заполнить высохший океан. Вина разъедает его, пожирает органы и играется на его костях. Вина топит его разум и пирует посреди, учинившей ею чумы.
Он теряет ещё три дня в метаниях ненависти к себе и
осознанию. Настолько тяжелому и неподъемному в его ситуации, что единственное, что могло поднять его на свет, как не иронично, то же самое, что и в прошлый раз — Драгон-сан. Он всё та же стихия природы, что может сразится со всеми его демонами в одиночку, если бы пришлось. И, о, разве это не должно быть сказать ему больше о Луф…
Луффи.
Разум Сабо гиперфокусируется, как всегда делал, когда испытывал дичайший стресс. Он думает о Луффи, когда чувство вины возвращает едва ли не с новой армией, но он отмахивается. Если ему так плохо,
(не думай о ночи, не думай о том дне, не думай об этом) то каково же Луффи? (Он был там, он видел его смерть, Эйс умер у него на руках, а тебя там даже не б…)
Сабо встаётся с кровати, спустя неделю, нечувствовавший ни усталости, ни голода, с сухими глазами и холодными руками. Он нужен своему младшему брату. Он может потом задуматься о том, какой он бесполезный.
(Он чувствует призраки рук Эйс на своих, они неловкие, неуверенные и горячие.)
(Сабо хочет умереть за эти мысли.)
На это уходит время. Больше, чем он готов был признаться потратил. И, возможно, его то ли уволили, то ли устранили, то ли дезертирство. (На самом деле, он знает, что Драгон-сан так передаёт своё беспокойство, когда Сабо сообщил, что не будет выходить на связь. В этом Лидер похож на дедушку. И разве это не должно было стать
чем-то его голове?
Это смешно, ты ведь не признал Эйса в лицо.)
Он находит Луффи в Калм Белте на пару с Тёмным Королём, и первые десять минут в попытках
выжить — хороший способ прочистить мысли, на его вкус.
— Сабо?.. — есть что-то тяжёлое в том, как Луффи спрашивает его об этом; хрупкое и тонкое, как стекло. Если судить по острому взгляду Тёмного Короля, его убьют если он умудрится ответить неверно.
Не то, чтобы он был против такого исхода.
Правда в том, что Сабо не знает, что сказать. Он запинается в дыхании и не может спрятать глаза за цилиндром, разрезанным быстрой атакой, едва не стоявшей ему головы. Он смотрит на Луффи и ему кажется, что он в другом мире. Где-то очень далеко от всего этого. Где-то, где ему есть место рядом с его братьями. Но это неправда, потому что Эйс
мёртв,
а тебя там даже не было.
И он так жалок, что не может сдержать слёзы перед младшим братом.
— Прости меня, — пытается улыбнуться он, но более, чем уверен, что облажался в этом. И он так ничтожен, что едва ли может поздороваться. — Здравствуй, Луффи, — выдыхает Сабо, слёзы застилают его видимость и он крайне дезорентирован, что Тёмный Король вполне мог бы убить его. И он даже перепутал фразы местами.
(И, о, он чувствует Эйса, снова так близко, ближе, чем должны быть даже названные братья, и так далеко. Через прорубь запертых воспоминаний и приятного впечатления незнакомцев.
И ты отпустил ег…)
Луффи врезается в него с силою военно-морского корабля. Они падают и скользят по песку, делая его одежду окончательно непригодной к жизни. Сабо не двигается, едва ли может, когда Луффи плачет больше, чем он, и это выглядит, как горе и облегчение в одном флаконе, что его младший брат с трудом может соединить слоги.
— Я… — Луффи не дышит, глотает рыдания, давясь, сжимая его тело так крепко, что заболели кости, — Са…бо… — голос Луффи звучит, как нота чистой боли, и Сабо правда не готов ни к чему из этого.
Но, кажется, он понимает.
— Я
знаю, — шепчет он, держась на слабой и порванной ните самообладания, прижимая голову Луффи к своей груди. — Я знаю…
Луффи плачет громче, чем должен был услышать мир, а Сабо напоминает себе и ему дышать.
Эйс умер тринадцать дней назад.
(И это твоя вина).
