And they dare speak of loyalty

Руки грубо проходятся по нему сверху вниз, спускаются по плечам к запястьям. Они ощупывают, резко хлопают, встряхивают и толкают, чтобы получше проверить тело под слоями одежды. Те же руки лезут ему в подмышки, обхватывают рёбра и скользят ниже, сжимаясь на каждой выпуклости и каждом изгибе. Они похлопывают его по талии, а затем ниже, к самим бёдрам, и замирают, едва не шлёпнув Чонгука по заднице. — Осторожнее, там телефон, чувак. Последнее слово техники, между прочим. Парень прижимает Чонгука к стене совсем не смущаясь действовать грубо, и опускается на колени, чтобы прощупать и ноги тоже. Но они ничего не найдут, как бы ни старались, он чистый. Чонгук позаботился о том, чтобы не попасться так глупо. Рядом, за столом, уже другой вышибала выворачивает сумку его камеры, заглядывая в каждый карман, раскручивая каждый шнур. — Что это? — спрашивает он, показывая небольшой чёрно-серый прямоугольник. — Карта памяти, — отзывается Чонгук, бросив взгляд. На это мужчина хмурится, приподнимает карту и подставляет её поближе к свету, словно хочет рассмотреть что-то сквозь корпус. — И зачем она тебе? — Ну, я фотограф? — Чонгук поворачивается в сторону голоса, но охранник, который его обыскивает, грубо разворачивает обратно к стене. — Только не сломайте, — просит он, снова бросая взгляд. — Там всё ещё фотки со свадьбы моей тётки. Охранники не миндальничают с ним, они не проявляют и грамма симпатии, обходясь, как и положено здесь обходиться с обычными незнакомцами, вот, кто теперь для них Чонгук, несмотря на годы совместной работы. Теперь мужчинам проще сделать вид, что они и имени его не помнят. Когда обыск подходит к концу и мужчины убеждаются, что на посетителе нет ни опасных устройств, ни микрофона, Чонгука отпускают. Он стряхивает с себя чужие руки, и, улыбаясь, потирает запястья, отступая назад. Таких ребят здесь, на самом деле, намного больше в соседней комнате — они ходят туда-сюда, потому что визиты в этот дом — очень важное дело. Чонгук спокойненько усаживается на единственное доступное место — деревянную скамейку, драпированную тканью, предназначенную для допросов. Только вот здесь он не для этого, никто не будет выбивать из него правду. В эту дверь Чонгук позвонил сам, по собственной воле. Следующая команда понятна и очевидна. Чонгук поглядывает на мужчин сквозь длинные, пепельные пряди. Охранники, вероятно, не оставили без внимания смену цвета его волос, но вслух никто ничего не скажет. Они не такие уж и сухари — парни просто делают свою работу. — Подожди здесь. Никаких резких движений. И не пытайся свалить, иначе ничем хорошим для тебя это не закончится. Чонгук кивает, совершенно спокойный, не думая возражать. Довольный даже, потому что как иначе, когда нечего бояться? С чего ему пытаться сбежать, если он сам пришёл сюда? Парень смотрит ему прямо в глаза до неловкого долго, словно пытаясь убедиться, что никаких злых намерений у Чонгука нет. Он ведёт себя, как чокнутый головорез, как крутой вышибала при злодее прямиком из боевика. — Надеюсь, блять, ты всё уяснил. Чонгук знаком с ним. Ю Сансу, двадцать девять лет, бросил учёбу в юридической академии ещё на первом курсе, потому что мозг у него с соевое зёрнышко. Бывшая бросила его из-за его безжизненно повисшего члена, причиной которому систематическое увлечение метамфетамином. Ходили слухи, что и размер у него небольшой, но в глазах Чонгука проблемой было как раз последнее. Он всегда был против наркотиков, а вот в небольших, милых членах никаких проблем не видел. Последнее фото этого парня Чонгук сделал, когда тот был обдолбан, в грязных брендовых кедах и обоссаных штанах. Он сидел у контейнера в порту, поглядывая на ранних пташек чаек, наверняка думая о том, каким же конченым чувством юмора обладала его мать, решив выбросить его в жизнь. Как Чонгук может бояться кого-то, настолько жалкого? Он уходит обратно, оборачиваясь только когда равняется с двумя другими мордоворотами, что ждут у тяжёлой, красно-золотистой шторы, что скрывает дверь. В конце концов, они уходят, оставляя Чонгука наедине с собой. Ему нечего бояться, Чонгук прекрасно знает, как работают эти люди, по каким правилам и что здесь происходит. Потому что он уже был здесь. Потому что он, как и эти высокомерные твари, когда-то говорил те же стандартные фразы (правда, в разы правдоподобнее и учтивее), он тоже вполне законно пытался угрожать клиентам и информаторам. Вся эта процедура редко заканчивается для кого-то неприятно, они никогда не осмеливаются бежать или бояться, за редкими исключениями, конечно. А слова, это только слова. Чонгук поворачивается на деревянном сидении, лицом к подоконнику, скрещивает ноги, покачивается из стороны в сторону, словно на качели. Конечно, он уже был здесь, даже в этой самой комнате, одной из целого десятка в этом огромном доме традиционной постройки. Архитектура Чосона, вылизанные сады и клумбы, точно так же, как и огромный штат сотрудников этого королевского дворца. Как и кучи охранников. Когда-то ему даже нравилось здесь, и сейчас, оставшись один на один в этом богатстве, он не может не оценить великолепные декорации. Бесценные фарфоровые китайские и корейские вазы, гобелены, свисающие с антикварного, старинного дерева, ковры из верблюжьей шерсти. Это невероятная красота. Правда, подделки — и шерсть синтетическая, и керамика современного производства. Такие копии обходятся почти так же дорого, как и оригиналы, и их единственная цель — выставить напоказ богатства. Все картины на стенах, все лампы из чистого золота — подделки. Каждая. В тишине комнаты чужие шаги слышно очень хорошо, кто-то приближается с самого конца коридора. Чонгуку даже не нужно было уточнять, кого стоит пригласить, он знал, как только пересёк порог территории, что говорить с ним будет вполне конкретный босс. Чонгук не простой посетитель, это написано у него на лбу. Прямо за ним звякают стеклянные орнаменты двери, когда ту отодвигают, впуская настоящего хозяина этого места. Чонгук не оборачивается, оставаясь к нему спиной в показном равнодушии. Сидя лицом к окну, Чонгук медленно прикрывает глаза. Уголки губ приподнимаются в едва заметной улыбке, а пальцы оглаживают уголки конверта в руках. Ему не нужно оглядываться, он прекрасно знает, кто стоит за спиной, знает, кого привели. Этого он и хотел. — Так, так, так, — мурашки по коже выступают в ту же секунду, когда слышится голос. — Надо же, какие люди. Тело Чонгука отзывается на голос сразу же, и даже не нужно смотреть на его обладателя. Он как всегда глубокий, саркастичный и лукавый, правда, только с людьми, с которыми он хочет казаться таким. Эта игра, к сожалению, Чонгуку хорошо знакома. Этот же голос, правда, в другом контексте, звучит совершенно иначе. Он вдыхает поглубже. — Значит, красавчик вернулся, — продолжает босс, дыша непривычно рвано, непривычно быстро. — А я думал, ты и носа здесь показать не осмелишься. Но Чонгуку не страшно, у него нет повода. Он, скорее, рад услышать его снова. Чонгук взволнован, он прикусывает нижнюю губу, прислушиваясь. — Выходит, ты ошибся, — отзывается он голосу. — Получается, так. И теперь ты здесь. Несмотря даже на то, что эти парни могли бы и не принять тебя так радушно, — голос босса выдаёт перемещения его хозяина из одного угла комнаты в другой, вместе с шуршанием одежды. — Тебе лучше вознаградить их терпение чем-то стоящим. И моё, в первую очередь. Эта дурацкая, дерзкая манера здесь исключительно из-за аудитории, наблюдающей за сценой. И, конечно же, основная причина, по которой сам Чонгук позвонил в дверь дворца, а не проскользнул прямиком в нужную комнату. — Об этом не стоит переживать, — отвечает он, картинно распахивая глаза, пусть этого никто и не видит. — Тебе точно понравится. Он наслаждается этим не меньше, и прошло слишком много времени, чтобы списывать это исключительно на веселье, тем более учитывая совсем не... миролюбивый, если можно так сказать, характер их последней встречи. Юнги наверняка бы не стал с ним говорить, будь они наедине. Юнги наверняка встретил бы его кулаком в лицо из чисто животного инстинкта. Босс — Мин Юнги — один из трёх владельцев этого дома, один из глав этой организации. Под его прямым управлением целая команда, к которой и принадлежат и парни за его спиной, и мобилизационная группа на улице, поэтому они и одеты, по современным меркам, в странные, грозные наряды, несмотря на то, что насилие — не их дипломатическая стратегия. В большинстве своём. — У меня есть некоторая информация, которая будет тебе интересна, — продолжает Чонгук. — Да ты что. Фраза звучит с придыханием, ровно как и каждое прозвучавшее уже слово. И, обычно, голос Юнги работает иначе. Он, должно быть, тренировался или самостоятельно тащил новенький холодильник из магазина в паре кварталов отсюда, и Чонгук склоняется всё же к первому варианту. Губы парня только больше растягиваются в улыбке. Пальцы неосознанно сжимают переработанный материал конверта крепче, ему не терпится выложить все карты на стол. На стене напротив Чонгук без труда насчитывает пять теней, четыре из них стоят статично, а пятая, что покороче, расхаживает из стороны в сторону. Это тень босса. Это присутствие Мин Юнги, человека, которого Чонгук знал, как свои пять пальцев. Информация в подобном месте может означать что угодно. Номер телефона, месторасположение укрытия. Имена. Дела и планы организаций. Снятые украдкой снимки. Юнги прекрасно знает, точно так же, как и сам Чонгук, что информация в подобном месте может стоить очень дорого. — Ну и какого хера тебе нужно, Чонгук? Деньги? Какая-то услуга, что? — или что человек, предоставляющий информацию может попросить о чём-то таком же ценном взамен. — Выкладывай уже, ты и так меня отвлекаешь. Стайка мурашек пробегается от шеи вниз, по спине от того, как Юнги выплёвывает его имя. Эти ребята могли привести любого из трёх боссов, но решили позвать именно Юнги. Они решились прервать его, видимо, тренировку, вместо того, чтобы вышвырнуть Чонгука или заставить подождать, только ради того, чтобы у босса была привилегия подчеркнуть свою занятость. Всё потому что у этих людей есть правило, что-то вроде фото пьяницы где-нибудь у кассы, чтобы даже новенький стажёр не вздумал пропустить его в зал. Они просто знают. Этим ребятам уже был отдан приказ позвать именно Юнги, если Чонгук когда-нибудь покажет нос на пороге этого дворца. Прошло два года, не слишком много, чтобы забыть. Чонгук прекрасно помнит последний раз, последний день в этом месте, правда, конкретная дата затерялась. Он помнит то самое утро, насколько дождливым оно было. А особенно хорошо помнит его голос, совершенно другой голос Юнги, настоящий, как он шептал ему на ухо, как легко забирался в его штаны, оба его оргазма и их результат на плитке пола, и осколки неебически дорогих мыльниц, которые он без сожалений опрокинул в самый разгар. — Честно? — со смешком, мягко выдыхает Чонгук. Это был бы очень хороший, равноценный запрос. Ему было бы и одного оргазма достаточно. Глаза Чонгука распахиваются спустя целую минуту размышлений. — Место, где можно остановиться. Всего на несколько дней. Улицы большого города совсем небезопасны для него, если это не по соседству с отдельными районами, и даже лучшая защита самого топового отеля не спасёт, потому что эти люди знают как, а главное, где искать. Это небезопасно, когда они могут взять след Чонгука, как охотничьи псы. Не после того, как он вывел из себя столько людей, неважно, в этих стенах или за их пределами. Дом, на который Чонгук работает сейчас, не в самых лучших отношениях с хозяевами этого, но у них всех есть враги покрупнее, которых можно обсудить за чашечкой холодного имбирного чая. Он сильнее сжимает конверт цвета песка. Несмотря ни на что, боссы в этом доме всё ещё хранят в себе крупицы доверия к нему, которыми Чонгук может воспользоваться. — Ты что, в путешествие выбрался? — не без сарказма спрашивает Юнги. Чонгук склоняет голову, бросая взгляд на ковёр под ногами. — Что-то вроде того. Он слышит дыхание остальных ребят за спиной, пусть те и стоят в паре метров, абсолютно молча. Чонгук различает звук, с которым Юнги надевает на запястье часы, которые, видимо, были сняты во время тренировки, его шмыганье, после которого босс потирает нос костяшками пальцев, приводя дыхание в норму после изнурительной нагрузки. — Тебя разыскивают, да? — спрашивает Юнги, прекрасно зная ответ. — О, да, блять, так и есть, — его цель разузнать мотив, не более. — Ты, блять, ни капли не изменился. Поэтому Чонгук и молчит, всё слишком очевидно, настолько, что слова попросту лишние. Конечно, его ищут. За ним всегда слежка. С того дня, как он вышел из-под покровительства хозяев этого дома прошло слишком много времени, но всем прекрасно известны, как минимум, основные заслуги в перечне Чонгука. Все три босса, главы бизнеса, сотрудники, даже новенькие должны прекрасно знать, кто такой Чон Чонгук. Поначалу он был просто парнем с камерой. Ему не нужно настоящее оружие в руках, чтобы держать, кого следует, в напряжении, под контролем. Юнги вздыхает снова, прочищает горло и, наконец, его тень останавливается. — Значит, ты хочешь моего покровительства, — не без удовольствия растягивает он слова. — Снова. Это как раз то, что ему нужно, но Чонгук всё равно закатывает глаза из-за тона, которым с ним разговаривают. Да, снова. Юнги наслаждается каждым словом. Юнги ликует. Не сказать, что это не было ожидаемо. Мурашки, или, скорее, небольшие заряды тока, как по сценарию, пробегаются от плеч ниже, к кончикам пальцев, тело всё помнит, слишком мало времени прошло, чтобы о такой реакции на голос можно было забыть. Это всё запланировано, всё абсолютно, включая каждую реакцию, но всё равно не может не забавлять. Чонгуку здесь всегда было в удовольствие. Он прикусывает нижнюю губу посильнее, чтобы сдержать слишком широкую улыбку, которая стала бы очевидна и из-за спины по движению щёк. — Что-то вроде того, — повторяет он, контролируя любую реакцию собственного голоса. Боссу, вероятно, не менее забавна ситуация, в которой они находятся. Смешок Юнги разбавляет затянувшее комнату напряжение, кроме которого Чонгуку было слышно только собственное сердцебиение и позвякивания колокольчиков за окном. Ему не страшно, он наслаждается положением. Он почти возбуждён. В этот раз Чонгук просто выжидает подходящего момента. Он делает глубокий вдох, стирает с губ любое напоминание об улыбке, и, наконец, поворачивается лицом к Юнги. Мин Юнги. Их взгляды тут же находят друг друга, словно это что-то естественное. Его волосы разделены посередине, пряди такие же угольно чёрные, влажные от пота и быстрого умывания. Припухшие, блестящие губы, кошачьи глаза, и этот тупой шрам под правым глазом, правду о котором Юнги оберегает, храня имидж, потому что всё вовсе не так круто и опасно, каким он хочет казаться. Он хорошо выглядит. До несправедливого прекрасно, на самом деле. Лучше, чем Чонгук ожидал, и это определённо минус в сложившейся ситуации. — Как в старые добрые времена, да? — Юнги приподнимает бровь, поглядывая на него краем глаза. Словно на автомате, парни вокруг него бросают на него взгляды, такие же угрожающие. Смешно. Чонгук едва сдерживается, чтобы не фыркнуть. — Но ты всё ещё передо мной в долгу. С чего бы мне оказывать тебе услугу? Он изучил Юнги хорошо, да и сейчас наверняка мало, что изменилось. И, да, скорее всего, босс и правда был занят тренировкой. Серая футболка влажная от пота у шеи, на груди, прямо под бицепсами, спина скорее всего тоже мокрая. Чонгук заставляет себя смотреть прямо в глаза, чтобы не дать слабину. Как и в старые добрые времена, примерно в это время, вечером четверга, с семи до восьми тридцати, Юнги занимается с мечом. Выходит, мало что изменилось с их последней встречи. — О, не переживай, — негромко бормочет Чонгук, прикрывая глаза, но так, чтобы не потерять фокус, не проиграть себе и затеряться взглядом на подтянутой грудной клетке. — Я уверен, то, что я принёс, заставит тебя пересмотреть мой должок. — Да ты что, — Юнги в наигранном удивлении вскидывает брови, оголяет в усмешке левый клык. Склонив голову, он стирает собравшийся на шее пот, под линией роста волос, а после склоняет голову, бросая взгляд на влажную ладонь. — Тебе придётся сделать для меня не мало, чтобы закрыть этот вопрос. Юнги вытирает ладонь о чёрные спортивки, стирает тыльной стороной ладони пот и со лба, под влажными прядками. Лицо горит от того, насколько он натренировался, а костяшки пальцев сбиты, в белом порошке и потёках из-за талька, которым пользуется босс, чтобы рукоятка не скользила в руках. Чонгук пытался смотреть Юнги прямо в глаза, но в какой-то момент осознаёт, что смотрит в пол. Это вполне безопасный ход, так он с меньшей вероятностью фыркнет или засмеётся ему в лицо. Чонгук не боится этих ребят, просто старается не выказывать слишком много неуважения. Пока что. — Посмотрим, как получится, — нараспев выдыхает Чонгук, совсем не впечатлённый заявлением. — Ты же знаешь, я довольно хорош во всём, за что бы ни взялся. Он частенько видел Юнги в похожем состоянии ещё когда жил здесь. Потного, раскрасневшегося, задыхающегося, уставшего, но даже в такие моменты босс улыбался гораздо шире, гораздо ярче, чем сейчас. Он видел его грубым и властным, или совершенно разбитым и нуждающимся под ним. Чонгук наблюдал за его тренировками, за ним обнажённым и открытым; видел, как слетали головы манекенов с первого удара меча, и с ровно той же страстью Чонгук видел Юнги умоляющего на коленях, всего поровну. Чонгук барабанит пальцами по оранжевому конверту. Юнги же может позволить себе и фыркнуть, и засмеяться из-за иронии и, вероятно, раздражения. Он замолкает так же резко, подходит ближе к скамейке, рассекая планы Чонгука с меткостью меча. — Ладно, а теперь завязывай с этой хернёй, — выплёвывает он. — О чём ты конкретно говоришь? Что ты мне принёс? Чонгуку приходится поднять голову, чтобы встретить взгляд. Он сглатывает снова, усмешка с издёвкой тут же исчезает с лица. Ему не страшно, клянётся он сам себе. Он никогда и никого не боялся, тем более Юнги. Это остаточные явления чувства похуже. — Фотографии. — Я и не ждал ёбаной пиццы от мальчика с камерой. — Ким Сокджин, — выпаливает он, перебивая. И комнату снова накрывает напряжённым молчанием. Глаза Юнги распахиваются шире, что можно заметить только присмотревшись. Босс контролирует свои эмоции на пятёрку, он оттачивал это мастерство годами. Чонгук знал его лучше всех, не удивительно, что некоторые изменения в выражении лица не остаются без внимания. — Имя Ким Сокджин тебе что-нибудь говорит? Чонгук ровно так же годами учился контролировать своё лицо. Он знает свои черты, мимику, бесценные эмоциональные качели. Юнги остаётся невозмутимым. Он замирает на месте, всё так же в мокрой футболке и запачканных белым руках, глядя на него снизу вверх. Он не отвечает. Незачем. Чонгук знает, что он делает, конечно, он уверен, что Юнги прекрасно знает этого человека. Он ищет его. Чонгук не для того работал бок о бок с тремя боссами здесь, чтобы опозориться, едва перейдя порог этого дворца. Юнги упирается кончиком языка в щёку, хмурится, размышляя о том, как лучше ему стоит поступить. Он бросает взгляд за спину, серьёзный, а после на серебряные часы на запястье. — Возьму перерыв на пятнадцать минут, — говорит он громче, обращаясь к ребятам, что ждут у двери. После Юнги оборачивается, бросает взгляд на охранников, выбирает одного, командуя целенаправленно: — Подготовь самую последнюю комнату в западном крыле на пару дней. Довольный смешок Чонгук сдержать попросту не в состоянии. — Спасибо. Но в ответ тишина. Не то чтобы он в принципе ожидал чего-то. Юнги не окидывает его взглядом на прощание, ничего не говорит, не утверждает, даже команды никакой не даёт. Он просто разворачивается и уходит без лишних слов, один, никто из ребят за ним не идёт, и это должно быть Чонгуку определённым знаком. Трое остаются наблюдать за ним, а Чонгук так и сидит на деревянной скамье, отвернувшись к окну, покачивается из стороны, снова забравшись на неё с ногами. Коридор кажется длиннее, чем отложилось в памяти. Освещённый двузначным числом панорамных окон, что прикрыты жалюзи из рисовой бумаги, погруженный в напряжённое спокойствие из-за необходимой здесь тишины и забавного факта, что никто на самом деле не знает, что происходит за дверью каждой из комнат. Ничего неэтичного, на самом деле. По крайней мере, пока соблюдается деловая этика, а вот придерживаются ли её — вопрос на миллион. Отобрав личные вещи, мужчины проводят Чонгука в его временное обиталище. Он уже был здесь, эта комната одна из незанятых в этом здании, здесь есть только обычная кровать, обычный стол, обычный стул. На столе ещё есть записная книжка, пара ручек, как будто Чонгук здесь со школьной экскурсией. В комнате пахнет лавандовым освежителем для воздуха, а постельное бельё по-отельному чистое, грубое и жёсткое, выстелено идеально, без единой складки. Чонгук криво усмехается над иронией этой ситуации. После всего, что он для них сделал. После всего, что он пережил в этом доме. После всех кроватей и иных поверхностей, которые он осквернил сексом, ему предлагают спать в самой дальней, самой холодной гостевой комнате. Здесь редко кого оставляют. Чонгук не знает, всё это его больше забавляет или разочаровывает. — Спокойной ночи, — говорит один из охранников, и дверь за его спиной захлопывается, едва ли не запечатывается, подобно пещерам в сказках. Ещё даже не вечер. Сон в принципе в планы Чонгука сегодня не входит. Он взял с собой только самое необходимое для срочной поездки, сменную футболку и новую пару носков. Чонгук откладывает бумажный конверт на стол, рюкзак бросает на кровать, и замирает. Прислушивается. Он ждёт немного, ждёт, что хотя бы что-нибудь случится. Но, тем не менее, ничего не происходит. Никто не приглашает его подойти, никто не заходит, чтобы повидаться. Тишина, ни звука из коридора, и он, в своей комнате с обычной кроватью, обычным столом и обычной записной книжкой просто сидит с безэмоциональным лицом готовый к любому развитию событий, как мудак, которого продинамила пара на свидании. Но несколько минут проходят в тишине, и для Чонгука они кажутся целой вечностью. Это глупо, просто смешно. Чонгук не какой-то клиент, не новичок. Он не обычный информатор, не один из ребят в этом доме. Он никогда не был наравне со всеми, его заслуги должны были обеспечить ему особый статус навсегда. Чонгук выходит из комнаты прежде чем закатное солнце окрашивает небо в другой оттенок оранжевого. Как и ожидалось, одного его не оставили. Два парня стоят в коридоре прямо за дверью, они опираются плечами на деревянные панели стены напротив, и курят, как будто на потолке нет датчика дыма. — Ну и куда ты собрался? Чонгук прикрывает за собой дверь. — Хочу поговорить с вашим боссом. — Он нам не босс. Ох, ну конечно Юнги их босс. Если бы не ушёл, даже Чонгук со своей-то работой был по иерархии выше, чем этот придурок. Ли Сандон, двадцать восемь лет, холост, в поиске жены, увлекается профессиональным рестлингом и выпечкой. На полставки работает на заправке. На полную — служит мудаком. — Он занят, — добавляет второй мужчина. — Вернись в свою комнату. Чонгук ставит руки на бока, вжимает пальцы в талию, стоя на своём. — Он же в тренировочном зале, верно? Ответы на лицах читаются даже до того, как эти двое решают, что ответить, ровно как и тишина, в которой нет места неповиновению Чонгука, которая повисает на долгие секунды. Чонгук цокает языком, делает вид, что делает шаг в сторону холла. — Не твоё ёбаное дело, — но этот парень, Сандон, хватает его за бицепс, останавливая. А руки у него огромные, даже больше, чем у Чонгука. Ребята здесь должны быть подтянутыми, сильными и готовыми ко всему, что может произойти, учитывая, что здесь целых три босса, что занимаются бумажной волокитой. Чонгук опускает взгляд на руку, что едва касается грудной клетки, загораживая путь. Она мускулистая, в татуировках. Безвкусица. Маленькие рисунки напоминают дешёвые стикеры, но никак не приемлемую работу. — Ну же, не будь так жесток, — пытается он продавить охрану, чувствуя, что для разрядки атмосферы отлично подойдёт усмешка. Это даже смешно, после всего, что Чонгук для них сделал, ему нужно проходить через весь этот бред, чтобы просто поговорить с Юнги наедине. — Мы с Санхи знакомы, ты знал? Она сказала, ты её брат. — Только, блять, попробуй втянуть в это мою сестру. — Но она классная, мы в хороших отношениях, — Чонгук делает шаг назад, светя огромными глазами со всей доступной ему искренностью, улыбаясь. — Иногда мы с ней пересекаемся, когда я возвращаюсь в город, и... — Ты, блять, оглох, что ли? — ...Выгуливаем её собаку вместе. Сандон хватает его за ворот футболки и толкает назад, пока Чонгук не упирается в стену с необязательно сильным ударом. — Ты с первого раза не понимаешь или что? — он толкает его в деревянную стену снова, дёргает за грудки, едва не приподнимая над полом. Это не так сильно, потому что нет прямой команды причинить Чонгуку вред. Не во всю силу, но всё же больно, пускай бывало и хуже. Против воли из Чона вырывается смешок. — Эй, чувак, спокойнее, — он поднимает ладони вверх, раздумывая, как бы показать, что настроен он исключительно на мир, собираясь с силами и чувством юмора, чтобы заглушить неуместные в данный момент инстинкты. — У меня же нихуя нет даже, я просто хочу поговорить. — Тогда нахера ты вообще свалил, ёбаная ты крыса? — рычит Сандон совершенно глупый, по мнению Чонгука, вопрос, но по крайней мере тон его голоса сменился. Он не угрожает, в нём говорит обида. — Ты кинул нас. Сбежал, как только поводок спустили. Этот рассказ, подобный сказке, режет слух, учитывая, что это Чонгук, вообще-то, главный герой. Смеётся он тоже совсем иначе. С губ не слетает ни звука, но ухмылка застывает, широкая, выставляя напоказ ряд симпатичных белых зубов, пожалуй даже слишком симпатичных и белых для его образа жизни, для образа жизни любого в этом доме. Эта попытка выглядит дурацким ребячеством... — Не твоё дело? — отзывается он, отвечая в первый и последний раз. ...Судя по тому, что парень, кажется, совсем не в восторге. И несмотря на то, что Чонгук высокий и сильный, Сандон ещё сильнее и выше. Мускулистая рука, изрисованная самыми уродливыми из картинок, резко толкает его в грудь, выбивая весь воздух на мгновение. — Ах ты ёбаный... Чонгук едва не теряет улыбку по-настоящему. — Чонгук? Чон Чонгук? — но женского голоса достаточно, чтобы мужчина ослабил хватку. Его зовут с конца холла, кто-то незнакомый. Вероятно, девушка новенькая, потому что в голове Чонгука короткое замыкание происходит от тщетных попыток откопать в фотографической памяти досье на неё. — Возьмите свой конверт и пройдите за мной. Босс хочет вас видеть. Со сбитым дыханием, ноющим телом, проебавшемся на целых пятнадцать секунд, которые в какой-то момент стали казаться вечностью, потому что Сандон мог бы вбить его в асфальт одной только рукой, Чонгук улыбается ещё шире. Дипломатический иммунитет в очередной раз спас его задницу. Не в силах сглотнуть слюну, чтобы проверить живучесть рёбер, он ухмыляется Сандону с более очевидной насмешкой. Просто подразнить. Это искусство, доступное одному лишь ему в этом доме. Правда, в его времена здесь эти безмозглые твари не позволяли себе подобного отношения, ограничиваясь намёками. — Ты переходишь черту, сосунок, — отвечает он Чонгуку. И, к счастью, в последнюю секунду он всё же решает сплюнуть под ноги, а не ему в лицо. — Я могу и заглянуть к тебе после отбоя. — Тогда захвати смазку, я забыл свою в спешке. — Пошёл ты нахуй. Мужчина отпускает его так внезапно, что Чонгуку приходится приложить все усилия, чтобы устоять на подкашивающихся ногах, но, к счастью, удерживать баланс он умеет. Подобный физический контакт, до драки, в последний раз был целую вечность назад, и даже тогда такое противостояние не было его задачей. У Чонгука камера, его работа — делать отличные снимки. То, что он неплох в таких встречах с глазу на глаз заслуга его, скажем, небольшого хобби. А вот, что несколько ребят остались без некоторых зубов не его вина, а скорее, несовпадения их кругов интересов, и, как следствие, отсутствие необходимой информации. С поклоном, что вежливый примерно настолько же, насколько и раздражает, он семенит вперёд, к повороту холла, где его и ожидают. Чонгук, вдруг, резко замирает на месте, разворачивается на сто восемьдесят градусов и спешит обратно, вспомнив о крафтовом конверте, что так и остался брошенным на столе. Его даже не нужно направлять или сопровождать, Чонгук уже знает, где его ждут. Первый этаж, конец восточного крыла, на максимальном расстоянии от его комнаты, всё это наверняка специально. В конце концов, это команда Юнги. Что в конце коридора, куда его и сопровождают, Чонгук прекрасно знает, это тренировочный зал. За два года он никуда не делся. Здесь полно дорогущих тренажёров, несколько боксёрских груш, маты с разным покрытием, разграничивающие зоны для разных видов спаррингов. Там как раз дерутся двое, когда он пересекает порог зала. — С возвращением, Чон Чонгук. Давно не виделись. Они дерутся на мечах. Любимый вид тренировок у каждого из боссов. — Что, прямо принять готовы? — Я рад видеть каждого, кто пришёл с интересным предложением, — Ким Намджун, двадцать семь, холостяк. К своим годам отхватил пятьдесят один процент PTV и дочернее предприятие второй по значимости страховой компаний страны. И миленькую библиотеку-кафе в центре города. Всё неофициально, ясное дело. И как он добился всего этого для Чонгука по сей день огромная загадка. — И, я уверен, ты не рисковал бы своей шкурой, приходя сюда с пустыми руками, не так ли? Последнюю фотографию Намджуна Чонгук сделал месяц назад — в белой кепке и со стаканом кофе в руках он выходил из отеля, по-дружески переговариваясь с незнакомым ему парнем. Был ли это такой же бизнесмен, друг, член семьи, парень или развлечение на ночь, Чонгуку на это совершенно плевать. Тяжёлое дыхание, звон металла, вздохи и стоны. Неосознанно, пусть и знал, что это полюбому случится, Чонгук переводит взгляд в угол, к матам. Если быть точнее, на одного конкретного мечника. — Всё верно, ты не ошибаешься. Там Юнги сцепился в дружеской схватке с третьим из глав этого дома. Чонгук протягивает Намджуну принесённое, и ждёт долгие секунды в напряжённом молчании, с которым тот недоверчиво осматривает конверт в его руке, в поиске подвоха. Что ж, вполне заслуженно. — И это всё? — Да. Намджун вздыхает и щурится с подозрением, но в конце концов всё же сдаётся. — Но это оригиналы, они нужны мне назад, — предупреждает он, переводя взгляд назад, Намджуну за плечо к быстрым движением ног и резким взмахам рук. — Можешь запомнить то, что там. — Да сейчас, блять. Проворные, рискованные выпады. Они никогда не тренируются с деревянными мечами. — Можете отсканировать, — спешит съязвить он, обращая всё внимание Намджуну. — У вас же есть компьютеры здесь? Тёмные огоньки в глазах, что прожигают его из-под лениво приподнятых бровей, показывают, как откровенный скептицизм сменяется обычным принятием. — Ага... — бормочет он медленно, с едва заметным раздражением, не ведя и бровью на глупый укол. — Парочка найдётся. Наконец, он забирает конверт из рук Чонгука. Он объёмный, над принтером придётся минут десять стоять, сканируя фотографии и документы, адреса, расписки, незаконные контракты. Чонгук пытается не отвлекаться, но его самообладание этим вечером испытывают так, как давно не было. Громкий вздох, необязательный стон, резкий выпад, с которым меч разрезает воздух со свистом, чужие усилия эхом разносятся по залу, всё это принадлежит Юнги. — Что там, Джун? — зовёт третий парень со сбитым дыханием, выкладываясь во всю на матах не по собственной воле. — Всего понемногу, — отзывается Намджун, вытаскивая несколько страниц документов, чтобы пробежаться взглядом. — Билеты на самолёт, банковские переводы... целая, блять, куча фотографий... — И кто там? Нам нравится? Как и остальных, третьего Чонгук тоже знает, едва ли не лучше всех. Парень, что играет по правилам Юнги сейчас, который носит слишком короткие шорты и свободные футболки — Чон Хосок, ему тоже двадцать семь. Холост? Ни за что. Преподаватель хип-хопа и фанка, собачья нянька по рабочим дням, подпольный бизнесмен и эксперт в боевых искусствах на выходных. Хосок никогда не был замечен в грязной работе, слишком уж добросердечный, языком тела он выдаст все свои намерения раньше, чем откроет рот. Ему не интересны большие шишки — такие контакты работа исключительно Намджуна и Юнги. В последний раз Чонгук снял его в компании пары голых мужчин и трёх девушек в бикини, в бассейне с морской водой на приватной вечеринке, на крыше какого-то ресторана или подобного заведения, не числящегося ни в одном реестре; там было слишком много конфетти, разных видов наркотиков и алкоголя на квадратный метр, и всё же Хосок держал в руках банку обычного энергетика. Чонгуку нравится этот парень. Как и его рот, и бесплатные уроки танцев. В старые-добрые времена жилось ему очень весело. — Ким Сокджин, — отвечает Намджун спустя какое-то время, давая Чонгуку воскресить в памяти приятные воспоминания. — И нам это определённо точно нравится. Хосок ответил бы, так можно расценить его довольную улыбку, если бы не был перебит острой необходимостью защищаться, чтобы не остаться без руки. Это грязный приём, лишний в дружеской тренировке, за такой Юнги вышвырнули бы с официальных соревнований, но они и не для этого отрабатывают удары. Юнги атакует снова, что Хосок отражает без труда, но последующие выпады становятся всё резче, грубее, быстрее, между ними нет и небольшой заминки, и, пятясь назад, Хосок практически упирается спиной в стену. — Эй, эй, друг... — звучит поверх звона металла, скрипа кроссовок о маты. — Юнги, стой, стой, стой! — но Юнги не слушает. Молниеносные движения, чёткие атаки все парируются, но всё ближе подходят к опасной грани, которой не место в таких тренировках. — Блять, ты что, расслабься, ну? — Хосок падает на колени за секунду до того, как меч разрезает воздух там, где была голова. — Ты, блять, с ума сошёл?! Он не сошёл, но какая-то часть мозга Юнги точно не в порядке. В такую цену обошлась его гениальность. Он молча опускает меч, сверху вниз глядя на своего оппонента, что рвано хватает воздух, восстанавливаясь после неожиданной борьбы за жизнь. В этом ничего тревожного нет, пусть и необычно, но точно не настолько, чтобы усомниться в адекватности Юнги. Намджун бросает на развернувшуюся сцену мимолётный взгляд через плечо, на лице безразличием, подобным тому, с которым он заваривает себе кофе по утрам. Он привык к подобным вспышкам безумия у Юнги, ровно как и к тому, что Хосок всегда с лёгкостью от них отмахивается. Да и то, что он по итогу оказался на коленях, сдаваясь, как раз из-за игнорирования игрушечных мечей. И дело не в том, что у Юнги плохой характер, потому что здесь, скорее, наоборот. Это всё из-за Чонгука, которого он рассматривает с кривой усмешкой, из-за которой на щеке залегла ямочка, его ярких, крупных глаз, что ищут в кошачьих глазах Юнги ярость, который не говорит ни слова, всё ещё задыхаясь. — Может, хватит вести себя, как дети? Хосок закатывает глаза и поднимается, не забыв прихватить и меч. Юнги не виноват, они все это знают. Дело в Чонгуке, который забавляется, наслаждаясь всем происходящим. Само его присутствие заставляет худшие стороны Юнги проявиться, и он знает это, поэтому и планирует растянуть пребывание в этом доме по максимуму. — Прости, — негромко выдыхает Юнги. Он говорит это искренне, пусть и не смотрит ни на Хосока, ни на Намджуна, и даже на Чонгука не смотрит, которому с удовольствием бросил бы вызов, взамен уставляясь в угол тренировочного зала. Это милейшая из его привычек, с чем никто не сможет поспорить. Никто и никогда не усомняется в действиях Юнги, потому что знают, проиграют из-за недостатка знаний или попросту испытывают слишком положительные чувства, чтобы хоть как-то возразить. Такой он. Исключением был только Чонгук, который не стеснялся дразнить, единственный, кто бросал ему вызов и спорил. Такими были их отношения, когда они были... чем-то. — Будет лучше, если ты свалишь отсюда, хён, — советует Хосок, осторожничая, не озвучивая проблему. — И примешь холодный душ. Так как Чонгук — проблема, что понимает каждый из них, они не проговаривают это вслух, чтобы не создавать лишнего неудобства и дискомфорта, подобно разговорам о смерти или шуткам про говно за столом. Чонгуку нравился Хосок, так же, как и самому Хосоку нравился Чонгук, но ещё больше он любил Юнги. Эта динамика была самым весёлым, что было в этом доме. Мин Юнги, двадцать восемь лет. Холост, во всяком случае, так думается Чонгуку. Он надеется на это. Получил диплом в каком-то гуманитарном направлении. Есть пудель. И охуенно дорогой меч, выкованный по спецзаказу. И тонкая серебряная цепочка, которую он никогда не снимает. У него тупое выражение лица. И он лучший партнёр Чонгука с тех пор, как он стал достаточно взрослым, чтобы присунуть свой член куда-нибудь. Юнги — единственная слабость Чонгука. Его Ахиллесова пята. Огромное пятно крови, что никак не оттереть со светлых джинс. — Тебе тоже лучше уйти, Чонгук, — предлагает Намджун, уже поднявшись и отойдя к компьютеру в углу зала. Вздох Юнги тяжело проигнорировать. Чонгук навостряет уши в ожидании прекрасного звука чужого раздражения. — Главные ворота скоро закроются. Не без удовольствия он слышит, как Юнги шипит ругательства, как тот зло склоняет голову, не в силах скрыть ярость, так и не сброшенную в драке на мечах. Чонгук наблюдает только краем глаза, но замечает, как тот вытирает пот и сжимает челюсти так сильно, что прокусил бы себе что-нибудь, будь у него клыки, а не зубы. Юнги ненавидит извиняться публично, ненавидит проигрывать, а тем более ему, Чонгуку; он на иголках из-за гнева, и, пусть Чонгук и не может сдержать ухмылки, не свести ног, чтобы скрыть возбуждение, тоже не может, настолько его интригует зрелище. — Я могу воспользоваться душем тоже? — это именно та сторона Юнги, которую Чонгук обожал до глубины души. Садистская, неуправляемая, грубая и в то же время уязвимая. — Я добирался сюда на поезде часов пять. Чаще, чем Чонгук готов признать, воспоминания о таком характере Юнги с тем же выражением лица очень вовремя, в основном ночью, подворачивались под руку. — Ага, — отвечает Намджун. И уж точно чаще, чем Чонгук готов признать, воспоминания о Юнги занимали его мысли и после разрядки. — Думаю, можешь. Чонгук благодарно улыбается, как когда-то, в старые-добрые, и на мгновение и правда чувствует признательность. Намджун-хён всегда был голосом разума в этой компании. Приятно знать, что некоторые вещи не меняются. В этом здании нет обычных ванных комнат, вот, в чём всё дело. Нет маленьких комнаток с ванными и раковинами, простеньких, приватных, где никто не будет глазеть. Взамен же есть одна огромная комната, как минимум в пятьдесят квадратных метров, покрытая элегантной плиткой белого и цвета бургунди, занимая почти половину первого этажа, с отдельными душевыми для простых сотрудников. Три джакузи, десять душей, бассейны, один из которых с холодной водой, а тот, что побольше — с горячей; целый аквацентр посреди домашней ванной. Правда, крупноватой для обычной. Чонгук обожает это место несмотря на расточительство, которым, по сути, такое использование воды и является. Эта ванная — его любимейшее место в доме, та самая забавная причуда. Юнги хотел кованный меч ручной работы и какую-то винтажную машину, давно снятую с продажи, Намджун мечтал о собственной оранжерее, а Хосок хотел личный онсэн. Несмотря на то, что Чонгук никогда не был одним из боссов, у него тоже был своеобразный запрос, от которого наверняка уже избавились. В этом бизнесе скорее правило, чем исключение подобные причуды, когда доходы в несколько раз превышают ожидания. Вода слишком горячая, но ему хорошо, приятно даже. Чонгук всегда приветствовал боль в небольших дозах. На часах почти одиннадцать. Его одежда сложена в углу, под слоями ткани не спрятан ни телефон, ни оружие, нет даже камеры, которую Чонгуку разрешили пронести с собой. У него уже полно снимков этого места, есть даже те, что не предназначены для чужих глаз и никогда не увидят света из-за откровенности, на которых слишком много личного, а к такому нужно относиться с уважением. Ему никогда не была по душе месть, которой нельзя насладиться. Показывать посторонним людям фотографии члена Юнги бессмысленно, если ему не достанется никакой реакции от самого владельца члена. Полотенце на талии сковывает, как ещё горячий труп. Чонгук пользуется пеленой пара, что заполняет помещение, слишком поздними часами, зная, что сюда никто не придёт, и сбрасывает полотенце на плитку у бассейна. Он не слишком глубокий, скорее даже мелкий, учитывая, что, стоя, вода будет ему всего до середины груди. Чонгук вздыхает, медленно вдыхает и выдыхает, а после снова наполняет лёгким тёплым воздухом, пахнущим знакомым мылом с грушей и корицей. Ноги касаются дна бассейна, а сам он уселся на небольшой выступ из плитки у стенки, привычно уложив руки на бортик. Чонгук снова вздыхает, сейчас ему слишком хорошо. Он вполне себе может уснуть, как бывало не один раз. Входная дверь скрипит, когда кто-то проходит в ванную, и, спустя несколько приглушенных шагов, отодвигается и стеклянная дверь в сторону ванных. Чонгук даже не открывает глаз, чтобы проверить. Он уверен в себе, в том, что он хорош в схватках один на один. В запоминании деталей. Опознавании лжи в чужих глазах, чтении по губам на расстоянии. Определении Юнги по одному только звуку шагов. — Ты и правда решил воспользоваться добротой Намджуна. Пальцы ног Чонгука поджимаются от одной только фразы его голоса. — Я попросил разрешения принять ванну, — тело против его воли напрягается всё сильнее с каждым чужим шагом ближе. — Мне нравилось здесь, уж ты-то должен это знать. Не понимаю, почему никому больше не нравится купаться по ночам. — Им нравится, — отвечает Юнги, низкий, бархатный голос отражается от каждой из стен этого огромного пространства. — Просто никто не входит, потому что ты здесь. Почти инстинктивно он склоняет голову набок, очарованный приятным звуком. Глаза всё так же прикрыты, руки вытянуты, а пальцы вцеплены в бортик. Чонгук не может сдержать ухмылки. — Твои парни боятся меня? Юнги фыркает с издёвкой, достаточно громко, чтобы Чонгук услышал. И он слышит, потому что босс совсем близко. Чонгук держится, противостоит соблазну открыть глаза, пусть его и предают подрагивающие от нервозности веки, пропуская сквозь ресницы больше света. Юнги здесь, лицом к нему, прямо за спиной. — Нет, — и с этим палец, всего один, указательный или средний, опускается к изгибу шеи Чонгука. — Они боятся меня. Он ведёт пальцем ниже, и Чонгук, из-за какого-то совершенно неосознанного, животного инстинкта склоняет голову в другую сторону, а пальцы ног поджимаются под водой. Это всё память тела. Только теперь Юнги не пытается приласкать его. Цель Юнги совсем другая — то, что набито на задней стороне его шеи, и в этом Чонгук уверен на сто процентов. — Ревнуешь что ли? — Это называется уважение. Юнги давит сильнее, а после добавляет ещё один палец, скребёт короткими ногтями кожу над позвонками, тем не менее не делая больно. — Да? И что ты скомандовал, близко ко мне не подходить? Да и при чём я к уважению тебя? Нас с тобой ничего не связывает. Он надавливает сильнее, почти царапая, и смеётся коротко снова, хрипло, ярость считывается на раз, но Юнги не отвечает на последнюю реплику, пусть Чонгук и не отказался бы от безобидного укола в ответ, чтобы было за что зацепиться. — Я приказал не трогать тебя и пальцем. Чонгук фыркает. — Ну, тогда ты забыл напомнить об этом Сандону, этот мудак уже нарушил твой приказ. Юнги обхватывает его шею ладонью и сжимает горло, давит большим пальцем на позвонок, словно на кнопку, задерживает на несколько секунд. Отрезвляет его, видимо, тот звук, подобный стону, что издаёт Чонгук из-за нехватки воздуха. Юнги ослабляет хватку, и сам выдыхает, опаляя макушку младшего горячим дыханием. Когда чужая рука пропадает с шеи, Чонгук наконец открывает глаза. Он медленно поворачивает голову в сторону законного владельца этого дома, самого старшего из боссов, и внезапно осознаёт, насколько близко тот стоит, насколько пристально смотрит. Из-за этого пересечения взглядами низ живота стягивает тугим узлом. Юнги стал только красивее с их последней встречи со своими этими миниатюрными ушами и носом-пуговкой, а взгляд острых, пронзительных глаз превращает надутые губы в совершенно элегантную надменность. Актёрские способности Чонгука почти сыпятся. — Тебе нравится? — беззлобно ухмыляется Чонгук, запрокинув голову назад, глядя на Юнги почти вверх ногами. — Очень красиво, да? — намекает он на татуировку на ключице, которую мужчина поглаживает пальцами. — Уродство, — отзывается тот зло. А после резко отворачивается. Чонгук не сдерживает смешка, когда, бросив взгляд назад замечает, что Юнги по какой-то совершенно странной траектории возвращается к одной из деревянных скамеек у стены. — Да ладно тебе, не злись. — Блять, ты думаешь, мне не похуй? А то, что она уродливая — факт, — взрывается Юнги с ничего. — Я могу срезать её с тебя вместе с кожей, если захочу. Он и правда мог бы, и, более того, должен был бы так и сделать, если бы в этом месте придерживались правил. Это не просто татуировка, подобная той, что украшает поясницу Чонгука, а, скорее, метка, подпись. Печать верности. Юнги снимает футболку и бросает на скамью, открывая свою, в форме цветка, состоящую из одних только линий, что когда-то была нанесена и на кожу Чонгука. Сейчас её место занимает крупное клеймо бабочки, перекрывающее цветок полностью. Новая семья, новая работа. Новый босс. Совершенно другая, противоположная прежней жизнь. Юнги, склонив голову, стоит у скамьи наполовину раздетый. Чонгук поворачивается в воде, чтобы быть лицом к нему. — Хён... — Никогда больше не называй меня так. — Не надо так. Иди сюда, давай ещё немного поговорим. — Нам не о чём разговаривать. — Ты правда думаешь, что я теперь совершенно другой человек из-за одного грёбаного рисунка на коже? — Не в этом дело, Чонгук. Да даже если и так, Чонгук всё равно не сдержал бы смешка, несмотря на решимость, вперемешку с какой-то слащавостью в его тоне. Первая реакция Юнги — ребяческая истерика, за которой уже находится место искренности, что не может не забавлять. — Подойди поближе, хён. Я не кусаюсь. Между ними повисает гробовая тишина, но в итоге Юнги всё же поворачивается. Он прикусывает щёку, чтобы не ляпнуть чего неуместного, опускает глаза, чтобы даже взглядами не пересечься. Без футболки, соблазнительный, уже не потный, но всё ещё с растрёпанными после тренировки на мечах волосами. Чонгук прекрасно знает это тело, у него было достаточно времени, чтобы изучить его и глазами, и пальцами. Юнги такой же, каким и отложился в памяти. На месте серебряная подвеска, которая всегда на нём, которую мужчина не снимает ни перед сном, ни перед душем; бледный шрам на ключице; пара небольших тёмно-розовых сосков; тонкая дорожка волос, что тянется от пупка и пропадает под брюками, ведёт к интимной зоне. — Иди ко мне, — Чонгук вытягивает мокрую руку из-под воды, нетерпеливо шевелит в воздухе пальцами, намекая ускориться. Юнги сдвигается с места, как и просил Чонгук, только шагает слишком медленно. Явно избегая, мужчина не смотрит на него, только куда-то за спину, на противоположную стену, у которой, за тёплым бассейном, расположена пара джакузи. Долгие, напряжённые секунды спустя он загораживает Чонгуку сразу несколько ярких ламп. — Скучал по мне хоть немного? — Нет, — закусывает губу Юнги, слишком серьёзный, чтобы успешно притворяться. Улыбка Чонгука становится всё шире, а в щеках пролегают ямочки. Дурачась, он умудряется поймать правую руку Юнги своей. — Перестань строить из себя плохого парня, хён, выглядишь смешно. — Ты что, не понимаешь, Чонгук? Дело не только в тебе и во мне, не только в твоей ебучей татуировке, — вспыхивает Юнги, и Чонгук позволяет, тон мужчины сочится злобой, особенно звуча максимально тихо. Если Юнги и ненавидит что — это ссоры и сам факт, что кто-то в курсе ваших разборок. — Меня не ебёт, на кого ты там работаешь, мне похуй, чей член ты теперь сосёшь, блять, не в этом дело. И Чонгук позволяет это, даёт ему поворчать, даёт выпустить гнев вот так, дозированно, но не подыгрывает. Если он и недолюбливает что, это точно споры с Юнги, поэтому они никогда и не ссорились. Он сжимает ладонь хёна в своих, легко сжимает, а после тянет того поближе к себе, чтобы поднести руку к лицу. — Ага, — Чонгук разжимает пальцы, собранные в кулак, а после жмётся к чужой ладони щекой, ластясь, словно кот. Он пропускает мимо ушей всё сказанное, не обращает внимания на то, что Юнги ещё хочет сказать, потому что Чонгуку это не нужно. — Я скучал по твоим рукам, — отвечает он взамен. И, как минимум, это правда. — Даже не думай, что я хоть что-то для тебя сделаю, Чонгук. — Почему нет? — прикрывает он глаза, обводя кончиком носа мягкие бугорки внутренней стороны ладони. — Нам же было так хорошо вместе, хён? — открывает он глаза снова, чтобы заглянуть в чужие. — Я уверен, ты и момента плохого не вспомнишь, если не считать самого конца. — Ушёл — значит, ушёл насовсем. — А что по поводу дружеских визитов время от времени? Вот так просто, глядя глаза в глаза, на шрам, что рассекает щёку и лоб над правым, Чонгук облизывает губы, а после втягивает в рот пару чужих пальцев. Реакция практически мгновенная. Плечи Юнги опадают, мышцы живота двигаются из-за невольного вздоха, когда пальцы обволакивает горячая слюна, и он толкается ими глубже, насколько может, а после вытаскивает, толкается и повторяет так пару раз. Тем не менее, надолго его забытия не хватает. В секунду ослабленное дыхание Юнги меняется злым рыком на выдохе. Мужчина резко вытаскивает пальцы из чужого рта и той же рукой хватает Чонгука за нижнюю челюсть. — Не вздумай... — невысказанные слова повисают между ними, и Юнги сжимает щёки Чонгука так, что губы складываются бантиком, напоминая губы мультяшных рыб. — Перестань играть со мной. Ему не больно, пусть и раздражает, даже очень раздражает, но Чонгуку уже давно не было так весело, он долго ждал этой встречи. Этот румянец на щеках и переносице Юнги, его твердеющие соски, перекатывающиеся мышцы внизу живота — дорогого стоит. Ровно как и видеть, насколько быстро в спортивках Юнги поднимается бугорок. Чонгук не скрывается, опуская взгляд на его пах. — Если хочешь, можешь занять мой рот чем-то более интересным, — звучит искажённо, потому что чужие пальцы по-прежнему впиваются в мягкие щёки. И он понимает, что подтверждает и блеск в глазах, и с вызовом вскинутая бровь, обрывает его быстро. Резко отпустив лицо, Юнги встряхивает его, чтобы пришёл в себя. — Отвратительно. Чонгук облизывает пересохшие губы. — Таким я тебе и нравился. Юнги снова уходит к противоположной стене. — А ты мне нравишься с закрытым ртом и с задницей, где-нибудь вне поля зрения, — отзывается он, достаточно громко, чтобы Чонгук услышал, достаточно громко, чтобы убедить и себя. — И, желательно, навсегда. Юнги возвращается к деревянной скамейке, шагая босыми ногами, светя обнажённой спиной. Чонгук не видит наверняка, но, судя по быстрым движениям пальцев в районе пояса, мужчина развязывает шнурок на спортивках. Он больше не насмехается, слова звучат исключительно с горьким сарказмом под аккомпанемент смеха Чонгука. Юнги выводит его из себя. — Тогда почему ты позволил мне остаться? Ты же знаешь, в этом городе десятки людей, которым стоит только пронюхать, что я где-то рядом, чтобы убрать меня, — Чонгук повышает голос, чтобы не остаться без ответа. — Разве это не одна из твоих влажных мечт? — достаточно громко, чтобы вопрос эхом отразился от каждой из стен огромной ванной. Но Юнги делает вид, что не услышал, не говорит и слова. Он оттягивает резинку брюк и снимает их вместе с трусами, складывает всё стопкой на футболку. Нечестно, что в мире столько всего, требующего согласия обоих сторон. Например, секс или сделки. Чонгук цокает языком, опускаясь ниже, пока вода не скрывает его плечи полностью. Нечестно, что даже сейчас ему не настолько весело, как в моменты, когда Юнги хотел того же. Да даже раздевается мужчина не для него. Чонгук впитывает каждый изгиб тела Юнги, когда тот бормочет свой тупой, короткий вопрос даже не поворачиваясь к нему лицом. — И что Сандон тебе сделал? Он тупой, потому что та перепалка последнее, что беспокоит Чонгука в данный момент. Его ошибкой было упомянуть имя, Чонгук прекрасно знал, что так делать не стоит, потому что вот такой Юнги. Он не отпустит эту тему так просто, даже если дело касается Чонгука, которого он так ненавидит. Уровень воды уже достаёт губ, смазывая слова. — Ничего такого. — Уверен? Ты сказал, он тебя тронул. — Просто забей. — Чонгук. — Я соврал, окей? Этот придурок меня и пальцем не тронул бы. Между ними повисает полное напряжения молчание. Он знает, такой ответ не удовлетворит Юнги. Чонгук закатывает глаза, прежде чем повернуться настоять на своём. Ему достаточно взгляда через влажное плечо, нахмуренных бровей и поджатых губ; выражение лица, которое Юнги прекрасно знает и сразу сдаётся. Мужчина вздыхает, шевелит губами в едва различимом "ладно", звуча слишком привычно. А потом просто уходит. Чонгук снова погружается в воду и не шевелится и на сантиметр, чтобы не было соблазна обернуться посмотреть или хотя бы просто проводить взглядом. Юнги уходит в сторону душей совершенно не заботясь о собственной наготе, снова оставляя Чонгука наедине со своими мыслями в горячем бассейне. Нечестно, что он всё ещё знает Юнги настолько хорошо, знает, как меняется тон голоса и каждый из жестов; нечестно, что Чонгук всё ещё распознаёт каждое скрытое намерение, раскрывает его подлинные мотивы, и, что хуже, каждым словом или действием добивается хоть какой-нибудь реакции. Нечестно, что Юнги знает Чонгука настолько же хорошо, только в этом теперь нет ни малейшего смысла. * Чонгук дует на чашку в руках, несмотря на то, что чай в ней давно остыл. Он даже не смотрит на жидкость, не сводит взгляда с двери гостевой комнаты, в которой его заперли, словно в подземелье замка. Что, кстати, вполне похоже. Несмотря на по-отельному белые простыни и минималистичный декор, архитектурный стиль этого дома не так уж далеко откатился от типичных замков династий. Чонгук снова дует на чай с которого уже даже пар не поднимается. Ему скучно. Ещё совсем не поздно, чтобы укладываться спать, едва ли стрелки перевалили за половину второго, но бравые ребята Юнги совсем не вежливо сопроводили его до самой комнаты сразу после купания. Единственное, что здесь изменилось — на прикроватной тумбе появился букет свежих цветов. Лепестки фиолетовые и голубые. В их с Юнги комнате всегда были цветы, когда он жил здесь, он лично надёргивал букет в саду, несмотря на то, что это было под строгим запретом. Наверняка ведь его команда. Юнги и правда тот ещё мудак. J1013 [23:02]: ну что там J1013 [23:02]: ты уже достал что нужно? J1013 [23:03]: босс ждёт новостей J1013 [23:30]: эй J1013 [00:13]: всё ок? J1013 [01:10]: чон чонгук я же блять переживаю Чонгук в четвёртый раз блокирует экран, игнорируя очередную порцию сообщений, и убирает телефон обратно в карман. Он не в настроении объяснять собственные поступки, не в настроении работать. В его бумажном стаканчике едва тёплый чай, в комнате повсюду включен свет, а в груди клокочет злость. Он не может назвать подобный приём неожиданностью, это норма, учитывая как он ушёл. Но в их взаимоотношениях никогда не было столько холода. Чонгук же не пришёл в этот дом моля о прощении, пусть это и было бы уместно — они оба знают, подобному тону попросту нет места между ними. Поэтому Чонгук пытается задеть его. Поэтому меч Юнги может выскользнуть из рук в приступе ярости. Если Юнги помнит о нём хотя бы толику того, что помнит о самом Юнги Чонгук, он прекрасно знает, что бумажки, с которыми пришёл, вовсе не главная причина визита. Если Юнги помнит о нём хотя бы толику того, что помнит о нём Чонгук, он прекрасно знает, что сейчас Чонгук просто до ужаса напуган. Ступни всё ещё на полу, взгляд всё так же прикован к двери, потому что в планы Чонгука сегодня не входит ни пить что-либо, ни спать. Ему ещё нужно кое-что сделать, и сейчас, пожалуй, самое время. Приоткрыв дверь, тем не менее, Чонгук оказывается во вполне предсказуемой компании. — Куда собрался. — Опять вы, долбоёбы? — снова эта пара шкафов. Они стоят по обе стороны двери, словно те статуи оберегающие вход древнего храма. — Насколько же сильно нужно втрескаться в меня, чтобы потерять сон и торчать у моей двери, словно сторожевые псы. Как пара охранников у камеры преступника. Те же ребята, которые встретили его раньше, они покуривают травку, как будто это место не стоит больше, чем всё наследие их предков вместе взятое. — Я спросил, куда собрался, — повторяет тот, что повыше, выбрасывая недокуренную сигарету на пол. — Ну так перестань спрашивать, ты кто, мой батя? — В этом доме я тебе и за маму, и за папу. — Мне что, поссать уже нельзя? — вздыхает Чонгук с раздражением, наигранным только наполовину. Это нормально, что ему не доверяют, Чонгук и сам себе не поверил бы. Оба парня смотрят на него из-подо лба, в расширенных зрачках читается осуждение, потому что Чонгук врёт даже больше, чем говорит. В конце концов, это было его работой, этому Хосок с Юнги его научили. Сандон поджимает губы и хмурится, наблюдая за ним. Парни сжимают кулаки до побелевших костяшек, готовые защищаться или броситься в атаку, но Чонгук не двигается с места. Он и пальцем не шевелит, замерев. Ухмылка напрашивается сама собой, но Чонгук контролирует себя, не позволяя слабостей. Они припасены для другого человека. — Я считаю минуты, говноед, — говорит Сандон, играя желваками. — И если ты задержишься хоть на минуту дольше положенного, — и я сам решу, сколько это, — я вытащу тебя оттуда и лично отрежу твой член, ты меня понял? Смешок всё же срывается с его губ, пусть и выходит смущённым. — Отличный повод забраться ко мне в штаны. В конце концов, рано или поздно им захочется спать. Да, к нему могут приставить кого-нибудь на смену, и не все охранники такие же тупые, как эта парочка, но Чонгук и от таких сможет улизнуть. Всё, что ему нужно — переброситься парой слов с кем-нибудь из боссов, и с него снимут хвост. Глубоко внутри, ни Хосок, ни Намджун не хотят, чтобы Чонгук был здесь, как заключённый. Несмотря на то, как всё закончилось между ними, не только Чонгук не в состоянии таить на них обиду слишком долго. Проходя по коридору, Чонгук слышит приглушенные голоса из телевизоров. В каждой комнате здесь кто-то есть, в конце концов, одного только персонала здесь десятки человек. Ванная справа в конце коридора. Чонгук входит и отправляется по своим делам, после задерживаясь у раковин, чтобы вымыть руки и прочесать волосы перед зеркалом. Выходя, тем не менее, он поворачивает совсем не туда, откуда пришёл. До комнаты Юнги отсюда рукой подать, и Чонгук проверяет этот вариант в первую очередь, но дверь закрыта. Большую часть времени Юнги проводит вне спальни, и даже в офисе торчать любит больше, чем в собственной кровати. Или в зале, или в маленькой комнатке в гараже. Юнги любил комфортные условия для работы, и вряд ли что-то поменялось. Сегодня Чонгуку не нужно пускаться в долгое путешествие, чтобы найти его. Всего в паре метров от комнаты Юнги, в этом же коридоре приоткрыта раздвижная дверь, что ведёт в один из прямоугольных внутренних двориков, соединяющих разные постройки этого дома. На крыльце кто-то сидит. Спиной к двери, устроившись прямо на деревянном полу. Мужчина опирается на воткнутый в землю меч, словно на трость. Он в клетчатой оверсайз рубашке, что довольно забавно контрастирует с традиционным пейзажем. — В поиске пути медитации, великий воин? В тоне Чонгука очевидна издёвка. Юнги и на сантиметр не двигается, не оборачивается, чтобы поймать его взгляд. — Вышел покурить. — А свой меч взял, чтобы никто не вздумал стрельнуть сигаретку? — Почему ты не спишь, Чонгук? — Почему ты не спишь? Чонгук видит, как плечи мужчины приподнимаются, как расширяется при глубоком, медленном вздохе грудная клетка. — За тобой должны приглядывать два охранника. — Да. Два тупейших из имеющихся. Хриплый смешок срывается с губ Юнги, звуча иронично. Чонгуку это по душе. Он беззвучно шлёпает по крыльцу, замирая только рядом с Юнги, чтобы присесть на корточки и обнять его за плечи. Мужчина очевидно напряжён. — Ну и что я тебе говорил? — бормочет он тихо. — Я не запоминаю то, что мне не интересно. Чонгук принимается за массаж. — А ты попробуй, понравится. Он давит пальцами на мягкую ткань рубашки и скользит вниз, повторяет этот путь, разминая шею вокруг позвонков, осторожно помогая мышцам расслабиться. Нехитрые движения поднимают смесь ужасно приятных, знакомых запахов — волос Юнги, кондиционера для белья, кожаной рукояти меча. Мужчина оставляет оружие на земле, безмолвно разрешая касаться себя, и Чонгук не может сдержаться и укладывает на него ладони уже полностью. Он придвигается всё ближе, оттягивает пальцами воротник и забирается под него, чтобы быть кожа к коже. Поначалу он просто поглаживает кончиками пальцев обнажённую шею, сводит ноги, напрягаясь. Чонгук чувствует, как жадность набирает обороты. Он оттягивает чужую рубашку ещё ниже, оголяя ещё больше тёплой кожи, спускает ткань с плеч, взамен накрывая своими руками, принимаясь разминать напрямую. Вот так запахи куда отчётливее — едва слышная туалетная вода, что носил на себе Юнги с самого утра, горечь миндального геля для душа, который мужчина принял несколько часов назад. Чонгук склоняется вперёд, пока не касается кончиком носа плавного изгиба между плечом и спиной Юнги. Это что-то на уровне инстинктов, ужасно знакомое и привычное. Чонгук не может не коснуться кожи губами. — Чонгук... По коже бегут мурашки, словно это его целуют. Чонгук чмокает мужчину снова, переходя немного правее, туда, к пульсирующей вене. — С ума сойти, до чего же приятно ты пахнешь. — Чонгук, не нужно. Но Чонгук оставляет другой поцелуй, более влажный из-за приоткрытого рта, и с губ Юнги срывается едва слышный вздох, он склоняет голову к плечу, чтобы целовать было ещё удобнее. — Можешь даже не пытаться сделать вид, что не хочешь этого. — Я не хочу, — отвечает Юнги, но со следующим поцелуем, который приходится почти в шею, прикрывает глаза и откидывает голову назад, на плечо Чонгуку. — Я думал, ты того же мнения. — Значит, я передумал. Чонгук скользит ладонями по чужим плечам, грудной клетке, окружая теплом, нежно обнимая со спины. Он осыпает чужую кожу случайными поцелуями, оставляя один за другим, проходится губами по линии челюсти Юнги, пока не замирает у уха, а после потирается носом о его щёку, губы, оживляя воспоминания того, как тысячи раз делал то же, кажется, в прошлой жизни. Чонгук оставляет беззвучные чмоки, спускаясь немного ниже, к подбородку, пока Юнги не останавливает его. Сжав пальцами нижнюю челюсть, мужчина отодвигает его от себя совсем немного, чтобы заглянуть в глаза. Он кажется серьёзным, это почти выглядит как отказ. Только вот щёки покрывает густой румянец, греющий изнутри в эту прохладную ночь. — Что, — губы парня занимает ленивая усмешка, он не двигается ни на сантиметр, всё так же прижавшись со спины. — У тебя кто-то есть или вроде того? Это тебя тормозит? — он опускает взгляд ниже, к губам Юнги, бледным и надутым из-за серьёзного выражения лица, но приоткрытым, словно ответ готов сорваться в любую секунду. Но никакого ответа нет. Юнги всё так же держит его близко, проходя взглядом по родинке под нижней губой, пухлым губам и впадинке над верхней, поднимаясь выше, по переносице к другой родинке. Оценивающий взгляд нервирует, совсем немного. Конечно, он уже делал так, Юнги уже рассматривал его лицо с этой же внимательностью, изучая, словно забыл все его черты и части лица. Это так типично для Юнги, только вот взгляд карих глаз словно в душу заглядывает. Что-то совершенно непривычное. Его глаза не просто смотрят, они говорят. Чонгук наигранно смеётся, чтобы сбросить неприятные ощущения. — Вот как, значит. Ебёшься с кем-то, — стоит на своём Чонгук, делая вид, что его это ни капли не беспокоит несмотря на то, что очевидно задет до глубины души. — И скоро после моего ухода? Я его знаю? — откидывается он назад, чтобы отстраниться, но Юнги только сильнее сжимает пальцы на подбородке, удерживая на месте. Он старается держать лицо, но раздражение всё сильнее заполняет его тело. Чонгуку больше не весело, он хочет уйти. Он снова дёргается, чтобы попытаться отодвинуться, но пальцы Юнги приподнимаются выше по щекам, впиваются в челюсть и щёки, заставляя остаться на месте и не отводить взгляд. Сбитый с толку, Чонгук фыркает. — Ого, я его знаю. — А ты всё так же плохо считываешь выражения лица. Чонгук пытается отстраниться, но в который раз ничего не выходит. Юнги удерживает его на месте, всё так же близко к своему лицу. — Пусти. — Что такое? Ты же буквально только что мне лицо облизывал, а теперь, вдруг, хочешь сбежать? Чонгук больше не смотрит в глаза, шаря взглядом по чему угодно, кроме Юнги. Он уже рукой хочет убрать со своего лица чужую, но Юнги успевает схватить за запястье. — Я не буду лезть, если ты встречаешься с кем-то. Чонгук пытается освободиться, настойчиво, да, но не сопротивляется со всей силой, потому что это не драка. Ему здесь больше не нравится, Чонгук больше не хочет здесь находиться. — Ты же меня знаешь, Чонгук. — Нет, я тебя совершенно не знаю, — отвечает Чонгук, говоря резче, и отстраняется, чтобы ни один недовольный фырк не коснулся Юнги. Но что-то всё же заставляет остаться на месте, и дело явно не во вцепившемся в него Юнги, скинуть руку которого Чонгуку не составит никакого труда. Он ненавидит себя за мысли, "что если", которые проскальзывают в голове, несмотря на то, что было время восстановиться морально — от некоторых привычек невозможно избавиться. Несмотря на то, что это именно он принял решение уйти, Чонгук не может не чувствовать всего этого. Не может заставить сердце не биться так часто из-за всплывших в голове картинок. Кто-то чужой в кровати, в которой он проводил практически каждую ночь. Кто-то чужой трогает то, чего один только он касался. Кто-то чужой целует губы, что одному ему было позволено целовать. Никто не касается Мин Юнги так просто, неважно, мечом или голыми руками, если это не его желание. Юнги — человек, который прекрасно разбирается в собственных чувствах, ощущениях и реакциях, и, наверное, поэтому Чонгуку никогда не удавалось предугадывать его мысли, не выходило различать эмоции, что скрыты за тем или другим выражением лица. Чонгук хочет услышать это собственными ушами. Поэтому он медлит, поэтому и не уйдёт, пусть и хочет, пока не услышит определённых слов. — Я ни с кем не трахаюсь, — наконец, отзывается Юнги. — Если это то, что тебя волнует. — Мне всё равно. Чонгук снова дёргает руку, чтобы Юнги разжал пальцы на его запястье, но совсем слабо, это простой жест, показательное выступление. — Тебе не всё равно. — Я просто хотел немного развлечься, мне всё равно встречаешься ты с кем-то или нет, — бормочет он, слишком быстро для человека, чей голос не в состоянии среагировать сразу и скрыть настоящие эмоции. — Но я не собираюсь трогать чужое. — Я не ёбаная вещь, чтобы кому-то принадлежать. — Сказал же, мне всё равно, — Чонгук снова пытается вырваться, на самом деле не прикладывая абсолютно никаких усилий. С этим сдаётся уже сам Юнги, он тянет Чонгука ближе к себе за запястье, чтобы тот хотя бы взглядом с ним встретился, но ни на секунду не опускает глаз младший. Мерзкое чувство в груди разрослось до таких размеров, что невозможно сбросить ощущения так быстро. — Тогда почему ты больше не лезешь целоваться? Чонгук фыркает, потому что просто не может сдержаться, он мотает головой, уставившись на ночное небо, которое едва видно за высокими стенами здания. — Какая разница, ты всё равно отшиваешь меня, без разницы, ебёшься ты там с кем-то или нет. — Я ни с кем не... — Да мне всё... Между ними повисает тишина. Типичная такая, которой можно достичь только с закрытыми ртами. Чонгук не заканчивает, не успев и в глаза посмотреть, потому что Юнги слишком близко и прилипает к губам с поцелуем. Первая реакция — удивление, за которой следует страх по поводу того, что это просто движение могла спровоцировать, но Юнги действует аккуратно, пусть и быстро — он касается губ Чонгука нежно, осторожно, чтобы не ударить, не рассчитав расстояние между ними, и прижимается плавно, настойчиво вклинивается между его губ и обхватывает нижнюю своими. Юнги нежно засасывает губу Чонгука, и так же плавно отпускает. Глаза открыты у обоих, но сами молчат, потому что слишком уж их рты заняты воссоединением после такого долгого перерыва. Поначалу Чонгук и пошевелиться не в состоянии, настолько оказался застигнутым врасплох, но, по крайней мере, теперь он не боится взгляда Юнги и не скрывает сияющих глаз. — Ну давай, — шепчет Юнги, а после прочищает горло, чтобы голос не подвёл. — Попробуй меня поцеловать. Хватка на запястье становится сильнее, что раздражает, но Чонгук старается не обращать на это внимания. Он целый день, с самого утра хотел добиться того, что есть сейчас, а теперь, вместо того, чтобы действовать, теряется и не может справиться с эмоциями. — Какой же ты мудак, — бурчит он, так и не отлипая от губ Юнги. — Разве не в это ты собирался со мной играть? — А ты играл? Мне сейчас вообще не до игр. Очередной поцелуй заглушает что бы ни хотел там сказать младший, взамен с его губ срывается едва слышный стон. В этот раз он прикрывает глаза, веки сами опускаются из-за приятного ощущения, расползающегося с низа живота к грудной клетке. Но Юнги отстраняется слишком быстро. Руководствуясь логикой в духе "будь, что будет", Чонгук тянется вслед за ним. Мягкие губы — единственное, что греет на прохладном дворике, они отзываются точно так же, словно эти два года никак не отразились на их памяти друг о друге. Осторожно Юнги всё же давит на чужой подбородок, отодвигая Чонгука, чтобы можно было говорить, даже если парень и упрямо напирает, выбираясь из хватки, чтобы дотянуться. — Нет, для меня это не игры, Чонгук, — распахнув глаза, Чонгук замечает, внезапно, влагу в карих глазах напротив. — Поэтому я и не могу притвориться, что это ничего для меня не значит. — Ну конечно значит, хён... думаешь, я правда оказался здесь проездом? Юнги закатывает глаза, чтобы избежать пересечения взглядов, взамен останавливаясь на каждой из стен, окон — чём угодно, — облизывает губы, легко задевая языком и губы Чонгука из-за того, насколько близко они друг к другу. — Ты правда думаешь, я поведусь на рассказы, что ты из-за меня сюда заявился? — Я не так уж и плох в прятках, хён. Я мог бы и в отеле остановиться. Он едва слышно смеётся, не без иронии, по прежнему не глядя в глаза. Юнги не кажется раздражённым, только грустным. — Значит, тебе не нужна моя защита? Но Чонгук никогда не был уверен в чувствах Юнги, что можно было считать по глазам. Он специально проводит губами вскользь уголка рта мужчины, не оставляя поцелуя, но чувствует лёгкое касание, инициированное самим Юнги. — Бывают моменты, когда она была бы очень кстати. Дело не в приятном запахе, и даже не в том, насколько классно касаться кожи Юнги. Чонгуку снова становится лучше с каждым прикосновением, словно боль, что совершенно несправедливо заполнила его грудную клетку на какой-то момент, отступила. Чонгук никогда не нуждался в защите, что сейчас, учитывая, что работает на один из самых многочисленных, самых властных домов, что в года, когда принадлежал этому месту. Всё это было игрой, его личной, его и Юнги. Бесконечные попытки уколоть словами или взглядами, насмешки в самые уязвимые моменты. Отсутствие уважения в месте, построенном на нём — вот, что было их личной игрой. Он уверен, Юнги нравилось возиться с Чонгуком, единственным, чьё уважение не базировалось на статусе босса. Чонгук любил это место, потому что знал глубоко внутри, что, несмотря на то, что ему не нужно было ничьё покровительство, чтобы выжить, Юнги безоговорочно защищал бы его, случись что-то. Неважно, тогда или сейчас. Даже теперь, когда ему пришлось предать. Ну, или в это ему хотелось бы верить. Юнги разжимает хватку на его талии, отпуская, но Чонгук не даёт. Ему нужно, чтобы Юнги хотел его. Чонгук хватает его за запястья, переплетает пальцы их рук. Мурашки бегут по коже от собственных действий. — Хён. Два чёрных глаза, под одним из которых длинный, розовый шрам, всё ещё уставлены под ноги, на землю. Безмятежность в такие моменты слабости — одно из наибольших достоинств, свойственных настоящим лидерам. Юнги приоткрывает рот, чтобы восстановить дыхание, прежде чем заговорить, но, видимо, хорошо подумав, мужчина просто смеётся. Звук совсем тихий, он, скорее, хмыкает, но до того очаровательно, что Чонгук не может и сам не закусить губу в попытке скрыть улыбку. Чонгук не был бы Чонгуком, если бы не принял приглашение по-своему. Прошло целых два года, но это не слишком много, чтобы забыть. Юнги всё ещё точно такой же, каким и отпечатался в памяти, которого Чонгук успел изучить, как свои пять пальцев. На кончиках чёрных, как смоль, волос всё ещё красные перья, на костяшках пальцев те же царапины из-за слишком частых тренировок с мечом, чего от него никто не требует. Он такой же упрямый. И точно так же, как и раньше, Чонгук может вить из него верёвки. Последнее, неспособность отказать ему, Чонгук и винит в том, что между ними сейчас. Парень медленно придвигается поближе, елозя задницей по деревянному полу, поворачивается. Он осторожно, словно кот, без разрешения, перекидывает ногу через бёдра Юнги и седлает его. Запястье, что сжимал, словно наручниками, Чонгук направляет к своей талии, а после нашаривает и вторую руку, пристраивает с другой стороны. Чонгук делает вид, что всё это — инициатива Юнги, он делает вид, что Юнги сжимает его тело, как и раньше. — Ты тяжёлый, — замечает Юнги. — Ничего, не сломаешься. Он притворяется, что Юнги хочет его сверху и вот настолько близко, и с такой отзывчивостью очень легко забыться. Юнги не отстраняется даже когда Чонгук склоняется немного, прижимается к его лбу своим, и даже когда парень прикрывает глаза, обхватывает его лицо ладонями. — Джун и Хосок будут не в восторге от этого, — предупреждает он, но даже рук с его талии не убирает, несмотря на то, что положить их туда Чонгук фактически заставил. Юнги даже не отворачивается, когда их губы почти касаются. — Почему? Я им нравился. — Блять, да потому что они не тупые, — Юнги цепляется пальцами за рубашку на боках Чонгука. — Они знают, что для меня лучше. Теперь, когда он к дворику спиной, Чонгук чувствует, как ветерок играет с волосами на его затылке. Он пробегается носом по плавной переносице Юнги, вдыхает воздух, который он выдыхает, собирая тепло. Чонгук не злится на них, у боссов есть вполне обоснованные причины не быть от него в восторге. — Я не хотел сделать тебе больно. — Я не могу быть в этом уверен, — коротко проговаривает он на выдохе. Юнги и правда не может быть уверен в словах Чонгука, он не умеет читать мысли, но всё равно поддался, как и всегда. То неприятное чувство наконец-то полностью растворилось, только вот давление на грудную клетку почему-то меньше не стало. Чонгук даёт и себе время отдышаться, заполняя лёгкие кислородом, что уже стал общим между ними. Он касается губами Юнгиевых, пытаясь спровоцировать поцелуй. Хотя бы небольшой. Хотя бы совсем крошечный, каким немного раньше порадовал его Юнги. — Не можешь, — Чонгук хочет украсть все поцелуи, чтобы заполнить ту пустоту, тот недостаток, что ощущал, потому что Юнги, он уверен, даст ему это без промедления. — Ты можешь только верить моим словам. Только теперь не хочется быть простым воришкой. Чонгук приоткрывает рот, двигаясь медленно, прижимает ладони к щекам Юнги, чтобы тот никуда не делся, а после едва касается губами, влажными от предвкушения. Он не может сделать этот шаг сам, притвориться, что это Юнги его целует, а не наоборот. Чонгуку нужно чувствовать, что его хотят. Но момент так и не подходит, Юнги тянет. Он приоткрывает глаза, такие яркие, и несмотря на близость, из-за которой тяжело сфокусировать взгляд, Чонгук всё равно считает их самыми красивыми. — Ты сделал мне очень больно, Чонгук. Он вздрагивает не из-за порыва ветра. Ухмылка быстро пропадает с лица. — Всему есть объяснение. Чужие ладони сильнее обнимают его талию. — Тогда объясни, — в тоне нет ни угроз, ни претензий. Чонгук уже слышал подобный, Юнги правда хочет знать. Он держится за него, он откровенный. Чонгук чувствует себя в безопасности. Подобной безопасности он не чувствовал уже целую вечность даже в стенах собственного дома. Он моргает — и в глазах появляется знакомая влага. — Не могу, — выдыхает он. Чонгук на грани слёз. И если однажды он ушёл, чтобы не запятнать остальных, сейчас он этого точно не сделает. Не Юнги. К тому же ему не впервой выдавливать из себя слёзы перед Юнги ради задания, поэтому парень моргает, стараясь сдержаться, чтобы мужчина не думал, что всё это — очередной спектакль. Теперь ему никто не поверит. Юнги прикрывает глаза, чтобы не видеть всего этого, шумно выдыхает прямо на него. — Значит, я не смогу тебя простить. — Я всё понимаю, — отзывается Чонгук. — Правда. Он видит, как уголки губ Юнги приподнимаются в милой улыбке. По спине пробегают мурашки, и Чонгук чувствует, как одна предательская слеза скатывается по щеке до самого подбородка. Чонгук стирает её быстрым движением, надеясь, что Юнги не заметит. — Ладно, — второй вздох, даже громче и глубже, и сердцебиение Юнги меняется. — Одно только пообещай. Он открывает глаза, заглядывает в Чонгуковы, а после опускает взгляд к губам, всё ещё влажным, припухлым и приоткрытым из-за такой близости. Ещё не чувствует, как скользят по бокам ладони. Как осторожно Юнги тянет вверх ткань свитера, чтобы запустить под него руки и коснуться талии младшего кожа к коже. Они, к счастью, потрясающе тёплые. Юнги обхватывает его талию, снова хочет посмотреть, как много он может его обхватить. Воспоминания повисают тяжёлыми грудами металла. Чонгук неосознанно выгибается в спине. — Что? — Чонгук не может сдержать слабого стона, едва слышного, когда Юнги, огладив бок, поднимает ладонь уже к грудной клетке. Другую руку Юнги укладывает ему на спину и придвигает ближе, и Чонгук прижимается, усаживаясь ему на пах. Чонгук сбит с толку там, где точно не должен. Это он здесь испытывает Юнги, не наоборот. — Пообещай, что не расскажешь Джуну или Хосоку. Но самолюбие распускается в груди, захватывая контроль над остальными чувствами. — Обещаю. Иначе как эгоизмом всё это и не назвать. Он здесь, наплевав на чужие мнения, дружеские советы, законы и этого дома, и своего собственного. Чонгук склоняется ниже, щекочет лоб Юнги своими прядями, опускает лицо, пока кончики их носов не замирают друг напротив друга. Всё так же придерживая за подбородок, Чонгук наклоняет голову и обхватывает губами верхнюю губу Юнги, и мужчина отвечает, позволяя целовать глубже прежнего, но точно так же нежно. Их отношения никогда не были построены на одних сплошных издёвках. Чонгук ёрзает, прижимаясь ближе, открывает рот в поцелуе, делая его мокрым, позволяя ласкать друг друга и языками, ускорить темп. Он спешит, прекрасно зная, что всё это может закончиться в любую секунду, стоит Юнги только передумать, убрать руки и оттолкнуть его снова. Но он всё ещё не отталкивает. Юнги отрывается, чтобы вдохнуть, но возвращается к нему снова и снова, царапая кожу ногтями, пытаясь едва ли не поглотить его, в очередной раз доказывая прекрасный тайминг — Юнги всё ещё не забыл их привычки. Чонгук позволяет касаться себя, он подрагивает от возбуждения. Он сжимает коленями бёдра Юнги, и не может удержаться от едва заметных, но ощутимых ёрзаний. Но он в этом не один, и дело не только в прохладе улицы или собственной нетерпеливости, нет. Юнги удерживает его на себе, контролируя, чтобы Чонгук был тесно прижат к нему пахом, достаточно для того, чтобы малейшим движением таза младший касался его низа живота своим твердеющим членом. Теперь его нарастающее возбуждение куда очевиднее — Чонгук чувствительный и Юнги всегда знал все его слабости, — и предэякулят впитывается в ткань брюк, в которых он и пришёл, отказавшись переодеться в пижаму, потому что не собирался спать. Юнги открывает глаза, замедляя поцелуй, пока они совсем не останавливаются, пока Чонгук не открывает свои тоже, встречая его ленивым, влажным из-за противоречивых эмоций и непролитых слёз взглядом. Они не отстраняются друг от друга, всё ещё касаются друг друга губами, и Юнги просто пялится какое-то мгновение. Он не отрывает взгляда, опуская ладонь ниже, к поясу его брюк, медленно сминая ткань пальцами. Юнги немного играется с ней, и Чонгук ёрзает, прекрасно понимая к чему всё ведёт. Молчаливый, испытывающий взгляд, и старший начинает действовать, он переводит ладонь вперёд и опускает ниже, одну за одной расстёгивает пуговки на штанах Чонгука, по его собственному мнению слишком уж медля. Тихо настолько, что слышно шорох джинса, и большой бугорок натягивает ткань изнутри. Когда змейка ползёт вниз, эрекция наконец-то высвобождается, больше не доставляя такого дискомфорта. Это не вина Чонгука. За свою жизнь он всего пару человек встретил, которые заводили бы его хотя бы вполовину так же быстро, как это делает Юнги элементарными жестами. Дальше ладони перемещаются к его заднице, которую тут же сжимают, одновременно с этим спуская джинсы немного ниже, настолько низко, насколько сможет, чтобы у Чонгука было больше места, чтобы можно было двигаться свободнее, в разы развязнее и приятнее. С губ Чонгука срывается стон, когда Мин притягивает его к себе ближе, толкаясь навстречу. Его пальцы по прежнему плотно прилегают к ягодицам. — Замёрз? — шепчет он вопрос как будто в нём есть хоть какой-то смысл, после зажёгшегося между ними огонька, что отодвинет все моменты, касающиеся комфорта. Они одни здесь, но освещения достаточно. На этот дворик выходит, как минимум, десять окон, и не везде свет уже погашен. Чонгук мотает головой, потому что ни холод, ни недостаток приватности не имеют никакого значения. Сосуществование под крышей этого дома никогда и близко не имело каких-то консервативных правил, но ожидать аккуратности — само-собой разумеющееся. Просто потому что, время от времени, они и любят поразвлечься на вечеринках, это не значит, что каждый сотрудник может заниматься сексом в зонах общего пользования. Они же не животные, каждый из них частичка серьёзного бизнеса, и таким людям свойственны некоторые правила и груз ответственности. С Чонгуком Юнги любил оттягивать эти границы по максимуму. Юнги, как больший тихоня из троицы, наименее эксцентричный из боссов, был в восторге от небольших шалостей в общей кухне, ванных, и даже в каморке гаража. Юнги любил совать руки Чонгуку под одежду во время многолюдных собраний, или трахать его, закрывая сделку по телефону, не беспокоясь, потому что никто не заметит — его голос не дрогнет, настолько Юнги может себя контролировать, а ладони достаточно большие, чтобы надавить младшему на горло, придушить, чтобы тот и звука лишнего не издал. Юнги запускает кончики пальцев под резинку боксёров Чонгука, сжимает мягкую кожу, оголяя больше задницы, которую и толстовка не скрывает. — Уверен? — спрашивает он, но всё равно стягивает ткань ниже, и, прежде чем получает ответ, оглаживает чужой член, высвобождая. Правда, совсем небольшую его часть, только головку, которую тут же к телу прижимает тугая резинка трусов. — Порядок, — Чонгук ловит его губу своими, медленно целуя между срывающимися вздохами. — Всё хорошо. Юнги делает всё это с ним прекрасно зная, что Чонгук никогда не станет перечить. Он всегда относился к нему хорошо, что бы ни делал. Рот, руки, член, слова или действия, неважно. Чонгук снова углубляет поцелуй, когда Юнги просовывает язык в его рот, и ярость заполняет из-за понимания, что он даже не осознавал, насколько сильно скучал. Они начинают медленно, потираясь друг о друга плавно. Чонгук тихо стонет Юнги в рот, направляемый чужими руками прямо под задницей, прижимающими к себе близко настолько, насколько возможно. Чонгук чувствует твёрдый член под собой, понимает, что Юнги возбуждён не меньше, его эрекция дёргается от каждого изданного Чонгуком звука, когда тот потирается о низ живота Юнги. В этом слишком много всего, и в то же время то, что они делают, совершенно бессмысленно. Чонгук хочет отстраниться, отодвинуться, чтобы поцеловать и другие части его тела, но губы Юнги нежные и горячие, они словно наркотик. Чонгук оглаживает грудную клетку Юнги не открывая глаз, а после цепляет пальцами сначала первую пуговку, освобождает её от ткани и переходит ко второй, углубляя поцелуй, пока тот не становится ленивым и мокрым, пока он всё сильнее и быстрее отирается членом о чужой живот, одновременно с этим расстёгивая пуговки дальше, до самого низа. Пока собственный член касается не ткани, а кожи. Из-за положения луны он прекрасно всё видит, тень на лицо Юнги падает только от него самого, прикрывая от отражённого ею света и его обнажённую грудную клетку, посередине которой болтается знакомая серебряная цепочка. Твёрдые, небольшие розовые соски, которые больше не прячутся за тканью рубашки. Чонгук просто не может закрыть рот. Он облизывает губы и толкается пахом, нетерпеливо потираясь о голый торс Юнги. Он чувствует и твёрдый член мужчины под собой, нависает над ним, опускается, словно объезжая сквозь одежду, представляя, как делал бы это на самом деле, и не может не простонать из-за жара, что всё тяжелее давит на низ живота. Юнги шумно выдыхает из-за ощущений, помогая ему, запуская руку под боксёры Чонгука, чтобы полностью убрать давление белья на член. Обхватывает ствол своими длинными пальцами. Контакт кожи с кожей сносит крышу, слишком внезапный и нужный. Чонгук тут же начинает нетерпеливо толкаться вперёд, и, пусть Юнги и не надрачивает ему, в принципе едва двигая рукой, одной только его мягкой ладони, правильно сжатой в кулак, достаточно, чтобы обеспечить себе куда более приятные ощущения. — Блять, Чонгук, — бормочет Юнги, в прикрытых, чёрных глазах отлично читается желание, он очарован каждым движениям младшего в свою ладонь, влажным, характерным звуком трения кожи о кожу. — Что, — отзывается он, задыхаясь, от того и звуча гораздо выше привычного. Вместо ответа опускает вторую ладонь с задницы к внутренней стороне бедра. Он наклоняется немного, чтобы достать чужого рта, немного отстраняется, заставляя Чонгука двигаться быстрее, сжимает ладонь на его члене уже, пытаясь настроиться на новый ритм. Всё это — грязно и мокро. Чонгук нервно прикусывает подпухшую нижнюю губу Юнги, а после целует, пусть и выходит нелепо из-за подбирающегося оргазма. — Я сейчас... — он дрожит, дыша быстро, поверхностно, пока сам он двигается так же быстрее, жадно, чтобы получить по максимуму от момента. По кромке толстовки расползается влажное пятно предэякулята, которое никуда не денется без тщательной стирки, а внизу живота Чонгука намешиваются самые разные эмоции. Удовольствие от нахождения в этом состоянии, да ещё и в этом доме, волнение от нахождения рядом с Юнги, таким же возбуждённым и покладистым. Его преследует слишком много воспоминаний. От тактильной памяти по конечностям разливается тепло, а пальцы ног поджимаются с каждой новой секундой, что Юнги проводит на его теле. Всё это почти физически больно, дыра в груди становится только глубже, ему кажется, так и взорваться недолго. — Хён, чёрт, я... Внезапно дыхание перехватывает из-за постороннего шума. Это шаги где-то дальше по коридору, они звучат всё громче, кто-то определённо приближается ко внутреннему дворику. Чонгук не успевает сообразить, как у входа уже вырастает пара мужчин, аккурат за спиной Юнги, и глаза Чонгука удивлённо распахиваются, но он не может рассмотреть лиц, в глазах стоит пелена из-за возбуждения. — Юнги... оу, — говорит один из них. — Мы думали, ты здесь. Юнги на рефлексе обнимает его, крепко прижимает к себе, скрывая зажатый между ними член Чонгука. — Ага, я и здесь, — отзывается он небрежно. Чонгук обнимает его за плечи, цепляясь, чтобы не потерять равновесие. — Мы просто переживали, куда делся гость, — добавляет один из них. Судя по взгляду, Юнги собран, пусть и смотрит в землю, в то время как Чонгук наконец-то рассматривает парочку у двери. Это те самые, которых приставили следить за ним, они сразу за порогом, в коридоре. Чонгук крепче обнимает плечи мужчины, а член, ноющий от чувствительности, плотно прижимается к обнажённому животу Юнги. — Всё в порядке, — спокойно отзывается Юнги, он резко втягивает носом воздух, как будто парни не застали ничего такого. — Теперь он на мне. Можете вернуться в свои комнаты, если хотите, — его голос, тем не менее, ровный и уверенный, пусть сердце и колотится у него в груди. Чонгук чувствует вибрацию, сильная мышца успешно контролирует его возбуждение одной только силой воли, из-за чего голос не срывается, да и пульс не сбивается. В этом весь он, это суперсила Юнги. Чонгук сжимает бёдра, восхищённый его самоконтролем. — Разве нам не нужно убедиться, чтобы он спал в своей кровати? — Кровать, в которой он будет спать, теперь моя проблема, ты меня не понял? — возражает он, едва не выходя из себя. — Свободны. Губы Чонгука тут же расползаются в улыбке, или, скорее, ухмылке, в которой оформляется пара небольших ямочек на щеках. Он не смущён, это мелочи. В Чонгуке клокочет гордость. Он оседлал их босса, его задница обнажена, он обнимает то, что никому больше не позволено, и Чонгук позволяет себе бросить Сандону и парню рядом с ним издевательскую усмешку, отчего и зажатый между ним с Юнги член заинтересованно дёргается. Их стыдом он наслаждается по полной. — Понял, — наконец, кивает Сандон. И, судя по всему, до них и правда доходит, потому что считанные секунды спустя они больше не маячат в поле зрения. Удаляющиеся шаги вскоре тоже затихают, и Чонгук горячо выдыхает мужчине в плечо, пусть и не осознавал, что затаился. В этом месте отношения между коллегами на порядок выше исключительно рабочих. Они не просто партнёры, товарищи — они друзья. Но дружбу никогда не стоит мешать с бизнесом, тем более, если это что-то опасное. Эту черту только Чонгуку было позволено пересечь. Юнги выдыхает так внезапно, что Чонгук вздрагивает, а после снова обмякает, так и не расслабив хватку. Не расслабляется и бешено бьющееся в груди старшего сердце. — Ты такой горячий, когда злишься, — хмыкает Чонгук, не повышая голоса выше шёпота. Юнги фыркает в ответ. — Я не злюсь, — говорит он, но в глаза не смотрит. Чонгуку не нужно и в лицо заглядывать, чтобы понимать, что он чувствует. Юнги опускает голову, утыкается лбом ему в грудь, притирается носом прямо по середине. Твёрдый бугорок всё ещё упирается Чонгуку прямо в задницу, и в голову закрадываются мысли, что старший таскает в карманах, как минимум, камни. — Может, они и не станут болтать... — О, поверь, они только этого и ждут, — фыркает Юнги ему в кожу. — Сандон и Чживон ухватятся за любую возможность перебежать в команду Хоби. Не знаю, почему эти долбоёбы до сих пор рядом со мной крутятся. Словно в поиске комфорта он обнимает Чонгука вокруг талии, пряча руки ему под толстовку, что воскрешает давно забытые, уютные ощущения. — Видишь? Злишься, — замечает Чонгук, приподнимая бровь. Следующий вздох совсем не весёлый, Юнги расстроен. Он тут же потирается лицом о ткань на груди Чонгука, в какой-то странной попытке стереть лишние мысли, а после поднимает голову, наконец-то глядя снизу-вверх. Щёки Юнги горят, взгляд остекленевший. — Можно я тебя трахну? — Собираешься выместить на мне свою злость? — ухмыляется Чонгук, опустив взгляд. — Потому что я от такого ни за что не откажусь. Иногда лицо Юнги кажется самым милым на свете. Коричневые родинки только больше подчёркивают порозовевший после бритья подбородок, на котором, на самом деле, едва ли появляется какая-то щетина. Что уж говорить о губах, так быстро подпухающих от поцелуев, или когда Юнги дуется. — Всё может быть. Юнги сужает глаза, сверкая напряжённым взглядом. Чонгук выдерживает совсем недолгую паузу, а после склоняется, соединяет их губы, и в этот раз Юнги отвечает сразу же, гладит его язык своим так же нежно и мокро. Он решительно целует Чонгука, горячо и жадно, склоняет голову немного, чтобы углубить ещё сильнее. Жар внизу живота Чонгука разгорается заново. — Если так, ты мог бы трахнуть меня прямо здесь, — выдыхает он шумно, не отстраняется от Юнги не на сантиметр. — Раз уж они всё равно узнают. В ответ на предложение мужчина толкается бёдрами вверх, и пусть его движения скованы чужим весом, Чонгук всё равно чувствует, мысленно дуясь на вселенскую несправедливость, из-за которой он всё ещё обтянут узкими джинсами. — С удовольствием, если у тебя в кармане смазка завалялась. Чонгук улыбается в поцелуй. — К сожалению, у меня только пачка жвачек. Юнги отталкивает Чонгука, пока взгляд не фокусируется, а на лицо падает лунный свет. Он окидывает сверху вниз, с припухших от поцелуев губ опускаясь ниже, к спрятанным в длинных рукавах ладоням, твёрдому члену, очевидному за плотной толстовкой. — Пойдём ко мне. Чонгук чувствует, как кружится голова, а свет в окнах, что выходят во дворик, заметные краем глаза, кажутся звёздами. Он сидит так ещё немного, после чего осторожно поднимается со своего комфортного человеческого стула. Потягиваясь, Юнги из гордости сдерживает жалобы на отсиженные ноги, но Чонгук всё равно слышит его недовольный, вымученный стон позади. К когда-то закрытой двери всего считанные метры, и Чонгук берёт Юнги за руку, уводя в его же комнату, словно это место принадлежит именно ему. Когда-то почти так и было. По крайней мере, так Чонгуку казалось. Когда они входят, Юнги тормозит его у середины комнаты, а сам, даже не глядя, прикрывает дверь. Он не тратит время, чтобы выключить свет, ровно как и на то, чтобы опустить взгляд, когда цепляет пальцами резинку собственных брюк. — Залезай на кровать, — только и говорит он, и Чонгук тут же слушается, становится на матрасе на коленях, ожидая дальнейших указаний. Одной рукой Юнги расстёгивает пару оставшихся пуговок на рубашке, а второй принимается за ремень, не разрывая зрительного контакта с Чонгуком. Всего двумя пальцами он ослабляет его, и металл звенит, когда Юнги расстёгивает пуговку и тянет вниз змейку. Он даже не высовывает язычок ремня, и этого достаточно, чтобы тугая джинса больше не давила на пах. Низ живота Чонгука тянет только сильнее, и он облизывает губы в предвкушении. Брюки всё ещё на нём, но болтаются свободно. Юнги спускает с плеч рубашку и скидывает себе под ноги, подходит к кровати. И не то чтобы это было чем-то новым, это не его первый раз, но Чонгук нервничает. Внизу живота ворочается, кажется, целый клубок нервов. — Мне раздеться? Юнги качает головой. — Нет. Чонгук смещается к середине кровати, откидывается на спину. Покусывая губу он ждёт, что Юнги решит с ним сделать. Его брюки, ровно как и бельё, приспущены, и в области паха, под тканью, совсем неприятно из-за пропитавшего ткань предэякулята. Юнги заглядывает в первый ящик прикроватной тумбы, выуживает небольшой оранжевый бутылёк и бросает на одеяло. Он забирается на кровать поближе к Чонгуку, опирается ладонями по обе стороны его бёдер, после чего, взявшись за пояс брюк одним ловким движением стягивает их вниз вместе с бельём, не без почти рефлекторной помощи младшего. В следующие несколько секунд они не говорят ничего, ничего не делают, и всё, что слышит Чонгук — пару тяжёлых дыханий и пару таких же сердцебиений. Юнги видит его голым не впервые, таких моментов между ними были сотни, но прошедшее время повисает тяжёлым грузом, целых два года, и уязвимость из-за одной только надетой толстовки воскрешает застенчивость, которая Чонгуку не была свойственна столько, сколько он себя помнит. Он неосознанно сводит бёдра, пытаясь прикрыть член как только может, но Юнги не даёт спрятаться. Он опускает ладони на каждой из бёдер, прижимая Чонгука к кровати, приподнимает толстовку вверх, оголяя торс по сами соски. — Блять, ты такой горячий, — веки Юнги призакрыты, он даже не моргает, сканируя чужое тело взглядом. — Такой красивый. Ветренность улицы не влияла на него ни капли, но сейчас кожа Чонгука покрывается мурашками. Юнги разводит его ноги, обнажая самое интимное, усаживается между них, склоняется, нависая, чтобы оттянуть ткань толстовки ещё выше и чмокнуть Чонгука под ключицей, а после спуститься по его телу немного ниже, чтобы захватить ртом один из сосков. На это Чонгук издаёт звук, сравнимый с тихим, довольным стоном. Он выгибается в спине, ёрзает ступнями по одеялу, шумно выдыхая с каждым движением языка Юнги по твёрдому соску. — Я думал, ты злишься, — всё же выдыхает он. Горячий язык прижимается достаточно, балансируя, удерживая ощущения Чонгука как раз на грани, а после выпускает сосок изо рта с характерным чпоком. Чонгук прикрывает глаза, чувствуя как, кажется, расслабляются все мышцы в его теле. В тишине комнаты легко различается щелчок пластиковой крышкой. — Я злюсь. Немного. Юнги принимается за второй сосок, оглаживает мягкими губами, и следующий звук, который Чонгук может чётко различить — звук выдавливаемой смазки. Несмотря на иррациональную нервозность, Чонгук чувствует огромное облегчение. Чонгука окружает запах полированной мебели из тёмного ореха, мягкие прикосновения характерного постельного белья. Юнги изводит его, лаская сосок нежными прикосновениями языка, пока Чонгук не хнычет под ним, извиваясь. Время бесценно, да и он сам по себе нетерпеливый, и мужчина опускает руку ниже, оглаживает бедро, а после разводит ягодицы Чонгука. Парень задерживает дыхание на очередном вдохе, прикусывает губу, когда первый палец оглаживает его сфинктер, смазывая, а после плавно проскальзывает в него. Рот приоткрывается со стоном, и Юнги тут же склоняется, целуя, словно поглощая и этот стон, и последующий, когда вводит второй палец так глубоко, насколько только может достать, понимая, что его едва ли получает хоть какое-то сопротивление. Для него не существует препятствий. Юнги жадно целует, растягивая, вводя уже следующий палец, разводит в стороны, давя на стенки, трахает его тремя пальцами, пока стоны Чонгука достаются только ему. Он и сам не так уж спокоен — Юнги дрожит не меньше, замечает Чонгук, мышцы напряжены, а сердце быстро, тяжело стучит в грудной клетке, но он ничего не говорит. Внезапно, внутри ощущается пустота, та, типичная, что длится считанные секунды, но Чонгук успевает нахмуриться, когда Юнги вынимает из него пальцы, а после склоняется ниже, заменяя их кое-чем более ощутимым. — Ах... блять, — выдыхает Чонгук, застигнутый врасплох. Голос срывается от удовольствия, когда Юнги начинает двигаться, улёгшись сверху. Чонгуку некогда озадачиться, у него нет времени привыкнуть или подумать. Ладони Юнги поднимаются к талии младшего, он впивается пальцами в мягкую кожу, прижимая его к матрасу, чтобы толкаться было удобнее. Чонгук чувствует пульсацию внутри, чувствует, как чужой член растягивает, давит, пока Юнги пытается настроиться на определённый ритм, но ни один из них сейчас попросту не в состоянии к таким ограничениям. Чувств и ощущений слишком много, они переполняют. Юнги роняет голову на подушку рядом с Чонгуком, зарывается лицом в изгиб его шеи. Он прикусывает кожу на ключице, как бы сложно это ни было. Чонгуку жарко в толстовке, она неудобно сбилась у груди из-за спешки. Но Юнги не за что винить. Чонгук вспоминал их последний раз месяцами после расставания, оживляя в памяти хриплые стоны и резкие толчки прямо над столешницей раковины, ощущения, когда член выходит, а после толкается вовнутрь с ещё большей амплитудой. В конце концов, его мозг стал дорисовывать детали, которых тогда и в помине не было, и всё из-за прошедшего времени и угасающих в памяти моментов. Чонгук тяжело дышит, когда Юнги входит быстрее, резче, глубже, пытаясь поскорее достичь разрядки, словно это помешательство. Его не за что винить, опять же. Чонгук и сам близок, и даже не думал затягивать с оргазмом ещё дольше. Эти ощущения — наркотик, что привязал его к этому месту, с него невозможно так просто соскочить. Он беспокойно тянет руку к члену, что плотно зажат между их с Юнги телами, к которому не дотянешься. — Хён. — Я сейчас кончу. И это то, против чего Чонгук до сих пор не может устоять. Он неосознанно прикрывает глаза, с губ срывается стон, когда Юнги осознаёт их положение и меняет угол. Он приподнимается немного, трахая Чонгука быстрее, освобождает от тяжести своего веса, и тянет руку ниже, обхватывает всей ладонью член младшего, а после начинает надрачивать в том же ритме. — Блять, я... — губы Чонгука припухли, раскраснелись из-за постоянных укусов. — Чёрт. Он даже не помнит, о чём они говорили в тот последний день. Не помнит, что Юнги шептал ему в ухо, кончая, называл ли он его красивым или умолял отсосать. Чонгук начал забывать, это было необходимостью, эти воспоминания нужно было похоронить, замазать, они и так пустили корни слишком глубоко. Бёдра сводит спазмом, он весь напрягается, кончая, и белесые нитки спермы оседают на пальцах Юнги, пачкая и низ живота, и толстовку, и даже простыни. Он низко хнычет из-за излишней чувствительности, когда ощущает такие же толчки Юнги, когда тот кончает. Чонгук не осознаёт конкретного момента, ощущения слишком притуплены, чтобы обращать внимание на что-то в принципе. Всё это горячо, и Чонгуку слишком жарко одновременно. Он тяжело сглатывает слюну, но во рту всё равно сухо, а губы влажные из-за дышащего прямо на них Юнги. Он лениво приоткрывает глаза, чтобы встретить чужой взгляд. — Когда-то тебя хватало на дольше, — хрипло подаёт голос Чонгук, дрожащий из-за до сих пор восстанавливающегося тела. Юнги отвечает не сразу, он переводит дыхание, грудная клетка расширяется и снова опадает из-за глубоких вдохов, призванных восполнить недостаток кислорода. — Тебя тоже. Юнги звучит мелодично и очаровательно, пусть это и самый глубокий, уставший из всех, что он слышал. Он любил его больше всех на свете. Да и сейчас Чонгук понимает, что любит не меньше. — Да, но, знаешь, — облизывает он губы, чтобы не стягивало от сухости. — У меня стоит буквально с утра. Юнги криво усмехается, опускаясь лбом на лоб Чонгука. — А у меня с твоего ёбаного ухода. Смешок замирает на губах, у Чонгука попросту нет сил смеяться. Маленькая бутылочка смазки, видимо, скатилась из-за их возни, и упёрлась Чонгуку в бицепс. Он цепляет её пальцами и не глядя возвращает в ящик. Свет всё ещё освещает каждый уголок комнаты, обеспечивая их самой не романтичной атмосферой, и наверняка освещая значительную часть дворика. Шторы, к счастью, прикрыты — быть пойманным на горячем, конечно, волнующе, но эксгибиционизм не входит в кинки Чонгука. Осторожно, чтобы не коснуться слишком чувствительной кожи, Юнги заваливается на бок на кровать, достаточно большой для них обоих, но слишком большой для него одного. Чонгук планирует подняться за салфетками, чтобы вытереться, но это так, не больше, чем планы. В повисшем молчании слишком много осуждения. Секс с Юнги никогда не заканчивался так тихо. Секс с Юнги, если подумать, никогда и не заканчивался. Чонгук тяжело выдыхает, после наполняет лёгкие с таким же глубоким вдохом. Он открывает глаза, поджимает губы, уставляясь в потолок. Сердцебиение Юнги тоже пришло в норму, но он ни говорит ни слова. Дерзость куда-то девается. — Эм, — прочищает Чонгук горло. Он бросает взгляд на Юнги только краем глаза, не двигаясь. — И где... Где мне сегодня спать? Ну, раз ты сказал им, что сам... Глаза Юнги всё ещё прикрыты, он словно медитирует. Дыхание ровное, если судить по движению грудной клетки. Он сглатывает, и кадык медленно дёргается. — Тебе приготовлена комната. — Да, — бормочет Чонгук совершенно не в восторге от одной только мысли. — Гостевая. — Потому что ты гость. — Точно. Я здесь всего лишь гость. В этом вся правда, и Чонгуку скоро придётся уйти. Даже раньше, чем они думают. Но у его захороненных чувств крепкие корни, и сейчас они вырвались из-под покрывающего их слоя земли. Чонгук снова бросает на мужчину взгляд, пусть он и не пошевелился. Сперма на животе подсыхает. Чонгук делает глубокий вдох, прежде чем сесть на кровати, потянуться к прикроватной тумбе за стратегически припасённой коробкой салфеток. Он вынимает сразу три, затем ещё несколько, чтобы передать их Юнги. Влага неприятно холодная, когда он проводит по ней бумажной салфеткой, вытирая их обоих. — Можешь переночевать здесь, если хочешь, — наконец, предлагает Юнги, его голос кажется совершенно невозмутимым. — Если не против поспать со мной. — Хорошо, — отзывается Чонгук, даже не давая Юнги закончить. По щекам тут же расползается тепло. Это глупо, настолько глупо, но в собственной голове всё кажется куда проще. Новая встреча, первая встреча, спустя два года. Ещё немного слов, чтобы отложились в памяти, ещё немного моментов, созданных вместе, чтобы было что вспомнить. Чонгук быстро моргает, чтобы сбросить ненужные эмоции и не дать им взять верх. — Я в ванную, — говорит он, торопясь подняться. Ему и правда нужно, пусть это и могло бы подождать. В холле темно и пусто, когда нет следящих за его каждым шагом людей, сковывающими, словно невидимые цепи. К счастью, полы устланы длинными коврами, и голым ступням не холодно. Чонгук сначала заглядывает в ванную, просто на всякий случай, чтобы не пришлось объясняться перед Намджуном, гуляющему по дому с его извечной бессонницей. У него есть разрешение Юнги, но большинство людей, живущих в этом доме, этого не понимают. Да и те кто понимают, вряд ли хотят понимать. Для них Чонгук предатель, самый большой предатель, и он прекрасно об этом знает. Всё, что он может сделать — вести себя соответствующе, чтобы они и дальше считали всё это только его виной. Чонгук выходит в коридор под звук утекающей по трубам использованной воды. В конце холла горит свет из другой ванны, из неё выходит Юнги. С босыми ногами и расстёгнутыми джинсами, в распахнутой рубашке, съехавшей подвеске он похож на студента колледжа, сбегающего из комнаты общежития после первого минета под травкой. Он потрясающе красив, даже выглядя настолько неряшливо. Чонгук хмурится, жалея, что не отсосал ему. Кажется, сегодня была его последняя возможность. — Всё в порядке? — Юнги глядит ему за спину, когда они пересекаются у двери. Наверняка уже завтра все будут прекрасно знать, что он ночевал в комнате одного из боссов, но перестраховаться никогда не помешает. Чонгук кивает и входит в спальню. Чонгук идёт прямо к одной сторон кровати, к валяющимся на полу брюкам с трусами внутри, наклоняется, поднимая, чтобы одеться. Боксёры подсохли, что уже неплохо. Остаётся только надеяться, что завтра найдётся место, в котором он сможет принять душ. Но Чонгук не один. Юнги рядом, сидит у другого края кровати спиной к нему, ноги на полу, голова опущена. Внезапно, Чонгуку становится холодно, и, с одной стороны, не помешало бы снять толстовку, потому что на дворе ёбаный январь, но, с другой, он боится перегреться во сне и добавить пот к пятнам спермы на ткани. Соски тут же твердеют из-за контакта с холодным воздухом, когда Чонгук всё же снимает толстовку и откладывает на тумбу. — Я могу ложиться? Юнги задумчиво хмыкает. — Конечно. Кажется, Юнги только этого и ждал. Он медлит, выключая свет, словно надеется на что-то ещё или, кто знает, что Чонгук передумает и уйдёт спать в гостевую. Они забираются на кровать только когда комната погружается в темноту. Чонгук тянет одеяло, укрываясь до самого подбородка, потому что холодно, а расстояния между ними достаточно, чтобы не касаться друг друга. Атмосфера меняется кардинально, Чонгуку больше не хочется ни шутить, ни дразнить, когда накал спал. Он не может делать вид, что ему нет до Юнги дела после того, как отдал ему всего себя. — Когда ты уезжаешь? Спрашивает Юнги в темноту. Понемногу мебель в комнате начинает приобретать очертания, когда глаза привыкают к тому, что тусклый свет пробирается сквозь шторы только со стороны дворика. Чонгук обхватывает себя руками, но поворачивает голову, укладываясь щекой на подушку, пытаясь рассмотреть черты лица Юнги в темноте. Он тоже на боку. Нос-пуговка, закруглённый подбородок, в меру пухлые губы. Одна рука сомкнута на вороте красной рубашки, в которой он спит, другая ладонью вверх лежит рядом с лицом, а пальцы расслаблены, почти собраны в кулак. — Через три дня. Чонгук подавляет инстинктивное желание. — Понятно. Чонгук борется с собой, но ему не терпится. Юнги не обязательно откажет, он буквально только что трахнул его на этой же кровати, и прикосновение к руке не должно вызвать никаких подозрений. С губ срывается тихий вздох, и Чонгук сам не замечает, когда мысль становится действием. Он хмурится, вытягивает руку из-под одеяла и придвигает ближе к ладони Юнги, оглаживает его мизинец подушечкой пальца. Между ними тишина, и даже спокойное дыхание затихает, принимая эту внезапную паузу. Мизинец дёргается. Чонгук высовывает руку ещё немного и зажимает его указательным и большим пальцами. — Почему бы тебе не остаться? — спрашивает Юнги тихо, с ничего. — У нас есть свободные комнаты, — с этой фразой его голос звучит громче. В неё Юнги вкладывает больше уверенности. Чонгук сжимает челюсть. Он не может сдержаться, он берёт всю ладонь Юнги, а после переплетает пальцы. Юнги в ответ легко сжимает его ладонь, и из-за облегчения, волной прокатывающегося по всему телу в уголках глаз собирается влага. — Я не могу. Он не может не заметить, как подрагивает чужая рука. Дело не в физических нагрузках, нет. Не в холоде. Чонгук удивлённо распахивает глаза, но Юнги этого, к счастью, не заметит в темноте. — Но хотел бы? — спрашивает он немного спустя. И в этот раз молчание затягивается надолго. Чонгук не хочет пищать на эмоциях, поэтому тянет время, когда молчать столько не становится попросту неприлично. — Я не могу. Но звучит отвратительно. Слишком резко, слабо. Разбито. Несмотря на то, как он себя подаёт, выпячивая уверенную, игривую сторону, не Чонгуку решать, что произойдёт с его жизнью дальше, у него нет права голоса. Юнги резко втягивает воздух, что звучит не менее влажно. — Если у тебя какие-то проблемы, — мужчина облизывает губы, делая паузу. — Я защищу тебя, если ты попросишь, — говорит он Чонгуку. — По-настоящему. Чонгук уставляется в одну точку, чтобы ни одна слезинка не сорвалась из мокрых глаз. А на губах появляется улыбка. Искренняя. Пусть и горькая. — Я знаю. Его телефон наверняка с ума сходит, вибрируя на столе в гостевой с сотнями сообщений от жизни, которую он сам выбрал. Слеза наконец-то срывается, тут же поглощаясь подушкой, давая место другой, и Чонгук не вытирает щёку, а Юнги ничего не говорит. Он только сжимает его ладонь крепче. * На часах без семи минут шесть, когда Чонгук просыпается. Юнги спит уже три часа. Тихо, красиво, по-ангельски. Непослушная чёлка падает на брови, оглаживает шрам над глазом Юнги. Он дышит безмятежно, потому что думает, теперь всё будет немного лучше. Чонгук всегда любил его шрам, пусть ни разу так и не сказал Юнги. Он не может закрыть глаза, он сосредоточен на голубом циферблате часов на тумбе. Чонгуку хотелось бы уснуть ещё ненадолго, даже просто подремать. Хотелось бы хотя бы глупый повод пообниматься с Юнги ещё немного. Просто чтобы врать ему не было так противно, потому что планы остаться здесь на три дня самая настоящая сказка. У Чонгука распоряжение исчезнуть прежде, чем наступит утро. Он не целует Юнги на прощание. Чонгук не зевает, выбираясь из кровати, он не издаёт и звука. Перестраховываясь, Чонгук не одевается, пока не пересекает порог спальни — пусть Юнги мог бы проспать днями, его сон довольно чуткий. Чонгук мотает головой, словно вытряхнуть все мысли о предстоящем. Он на задании, у него есть всего час. Чонгук и так оттянул время по максимуму. Всё это всё ещё может оказаться огромной ошибкой. Быстро шлёпая босыми ногами он направляется в противоположное крыло здания, в сторону тренировочной комнаты, подальше от спален, туда, где кухня и несколько разных кабинетов. Ему нужен тот, что надёжно прикрыт и охраняем. Это главный кабинет, который Намджун использует в качестве личного. Чонгук снимает одну из серёжек и откручивает болтающуюся подвеску. На двери два замка, но они не станут проблемой для того, кто хорош во взломах, и, к счастью, это как раз одна из способностей Чонгука. Мальчик с камерой известен своими высокими прыжками, нюхом на поиск безопасных мест, чтобы скрыться на самых неприметных улицах и открыванием любых дверей. На его серёжке болталось тонкое, металлическое пёрышко, тоньше иголки, идеальная отмычка, на которую никогда не обратят внимание. Чонгук со знанием дела вскрывает оба замка один за другим, пока не слышит щелчка механизмов. Вот так ему поддаётся очередная преграда. В этой комнате, в третьем ящике стола всё, что нужно его боссу. Папка, которую он принёс с собой сфальсифицирована, а настоящая, ценная информация, что нужна его главе в красной папочке в офисе Намджуна, она легко попадёт в руки любому, кто заберётся сюда незамеченным. Чонгук оказался единственным идеальным кандидатом для такой работы. Он справляется в считанные минуты — к его собственному сожалению, он и правда хорош в этом деле. К тому времени, как он забирает из гостевой телефон и обувь, в доме не звонит даже самый первый будильник, всего несколько первых лучей солнца добираются до этой части планеты. Дом огромный, он отлично просматривается с улицы. Уже на улице Чонгук позволяет себе секунду полюбоваться встающим за зданием солнцем, обрамляющим традиционной красно-зелёное деревянное здание, небольшие каменные ступени и неприступные стены, словно на прекрасной картине. Чонгук скучал по запаху ладана в комнатах, по фотографированию утренних глорий в саду. Мимо, загораживая здание проезжают машины, отделяя от дома, который теперь от него в сотне метров. Не отрывая взгляда, Чонгук выуживает из кармана телефон, отвлекается на считанные секунды, чтобы убедиться, что нажимает всё правильно, и набирает контакт под именем Тэхён. Он поднимает трубку к уху и ждёт, слушая долгие гудки. — Хён, — приветствует он, когда они наконец-то обрываются. — Чонгукки, — зовёт голос по ту сторону звонка. — Передай Сокджину-хёну, что всё готово. он может забрать меня на остановке. — Всё взял? — Ага. — Хм. Ты быстро. Понимающая улыбка расползается на губах. — Я знаю, что делаю. — Ты был с ним, да? — торопливо спрашивает Тэхён, не давая закончить. Это неожиданно и грубо, но в словах нет осуждения. Чонгук цокает языком, несмотря на то, что был готов, что рано или поздно эта тема всплывёт. — Я знал! Я знал, что ты не сможешь держать себя в руках. Мы с Чимином поспорили. И я конечно выиграл. Чонгук возмущённо выдыхает. — Это для дела. Они не спускали с меня глаз, мне нужно было усыпить бдительность. — Ага, конечно. Знаешь, мне кажется, есть и другие способы избавиться от наблюдения. Чонгук больше не улыбается. Повисает молчание, потому что у Чонгука больше нет отговорок. Ему не хотелось заходить так глубоко в аргументы. Вне его головы, картина складывается совершенно иначе, неважно, для друзей или врагов. Он делает глубокий вдох, шумно, раз уж даже Тэхён замечает. — Эй, — тон его голоса кардинально меняется, в нём больше ни грамма издёвки. — Не вздумай сорваться на мне сейчас, понял? — Оу, нет, нет, я... — Чонгук шмыгает носом, когда в уголках глаз начинает покалывать. — Всё в порядке. — Уверен? — Уверен. Чонгук поджимает губы, собираясь. — Ты рассказал ему..? — спрашивает Тэхён. — Нет, блять, конечно нет. Просто... — бормочет Чонгук, смаргивая слёзы. — Мы только переспали, на этом всё. Утренний мороз кусает пальцы, держать телефон слишком холодно. Чонгук чувствует, как горло стягивает от тревоги всё сильнее с каждым вдохом, но он пытается подавить негативные ощущения. Он даже не может рассказать обо всём по телефону. Ему нужно убраться отсюда раньше, чем кто-то заметит пропажу в гостевой. Прежде чем Юнги проснётся один в своей огромной кровати. — Ну, значит, Юнги-хёну придётся несладко, когда они заметят, что чего-то не хватает, — выдаёт резонное Тэхён. Чонгук выдавливает последнюю улыбку. Солнце уже полностью встало. — Ага, — отзывается он, выдыхая горький смешок, и слеза, которую он пытался сдержать, всё же срывается, сбегает по щеке и разбирается о землю. Чонгук быстро вытирается ладонью, просто на всякий случай, пускай никто и не смотрел. — Кажется, в этот раз он разозлится на меня по-настоящему.