Улица

Осиротела улица, лишилась своего лица, имени, памяти… По утрам не слышны ни скрип колеса тележки точильщика ножей, ни зазывающий голос дородной пришлой торговки: — Молоко-о-о… свежее молоко-о-о!.. — Это зычное «о» стучалось в окна, отскакивало от стёкол, и, ударившись оземь, катилось, подпрыгивая, дальше, уводя за собой хозяйку. Ни шелеста вываренного до кипенности, туго накрахмаленного, вывешенного на всеобщее обозрение белья, Ни ленивой соседской перебранки… А ведь было, и утреннее: — Моё Вам почтение, юная сударыня!.. — Полноте, Пал Палыч, давно не слежу за бальзаковским календарём! — Я же устал жить неприкаянным бобылём, — больше под мясистый нос, чем для нежных ушей аппетитной вдовы. И полуденное чаепитие из пыхтящего самовара. И, под внимательным взглядом желтоокой луны, прогулки по кривым, замыкающими окоём, тротуарам, а под стук деревянных каблучков, декламация собственных строк-откровений влюблённого недопоэта… Всё кануло в не/забвенную лету. Свернулась улица свитком, истлела во времени и рассыпалась в пространстве…