Пигмалион

Однажды он понимает, что лучше бы это была просто месть. Мэри Мейсон, возможно, действительно смогла бы стать хорошим врачом - Грант сам отличный хирург и способен оценить чистую аккуратную работу. Точнее, был отличным хирургом - до того, как Мэри удалила ему обе кисти. И если до этого момента Грант ещё надеялся, сам не зная, на что, - то после, ощущая тупеющую с каждым часом жгущую боль в руках, он понял, что уже не выйдет из этого гаража. И дело не в том, что стопы она отняла у него ещё раньше. Мэри работает без анестезии - в начале, перед тем, как сделать первый надрез на его распятом на столе теле, она долго говорила с ним и объясняла, что собирается делать и почему. Как настоящий врач, уведомляющий пациента о будущей операции и её последствиях. Там же она предупредила его, что наркоза не будет. Во-первых, она училась на хирурга, а не анестезиолога, и было бы неэтично подвергать его жизнь опасности из-за некомпетентности её как специалиста. Во-вторых, её теперешняя работа не всегда предполагает обезболивающие - есть слишком много модификаций, при которых пациенту лучше оставаться в сознании и чувствовать процесс, чтобы контролировать его вместе с ней и предупреждать, когда что-то идёт не по плану. В-третьих, Грант не давал ей наркоза, когда насиловал её в том номере под запись, - только релаксант, который почти парализовал её, не давая возможности сопротивляться. Она даже выяснила его состав и дозу, которой хватит здоровому мужчине его возраста и веса. Большую часть времени Грант висит в полубеспамятстве в тёмном гараже. Мэри заходит к нему каждый день, даже когда ей не нужно практиковать на нём модификации тела, которыми она занимается после того, как бросила колледж. Она проверяет, как заживают его швы и шрамы, ставит ему капельницы и меняет катетеры - ассистетнов или медсестёр у неё здесь нет, но так даже правильнее, настоящий хирург не должен бросать пациента, как только откладывает скальпель и иглу. Мэри садится на барный стул рядом и показывает ему фото в своём альбоме - изуродованные или обработанные части тел, рисунки из шрамов, проколотые кожа, мясо и кости, татуировки там, где, казалось бы, невозможно их сделать физически, удалённые части тел и вшитые в них искусственные предметы, похожие на украшения или последствия автокатастрофы. Она советуется с Грантом о том, какую операцию попробовать сделать следующей, - и, может быть, в редкие минуты просветления он даже мог бы ответить ей, предложить денег, связей, должность при больнице, что угодно, - если бы его губы не были аккуратно сшиты и уже не начали бы зарастать. Впрочем, в глубине души он понимает, что если бы она хотела денег или вообще предполагала возможность отпустить его, - она не сделала бы с ним всё это. И если первое время он ещё надеется, что его найдут здесь и посадят его сумасшедшую бывшую студентку за решётку до конца жизни, - а потом надеется хотя бы на то, что умрёт от потери крови, а не от заражения, - то сейчас, спустя недели и месяцы здесь, сливающиеся в один бесконечный поток боли и темноты, он понимает, что этого она ему тоже не позволит. Мэри делает несколько фотографий того, во что превращается его тело под её руками и снова уходит, на этот раз оставляя тусклую лампу на полу рядом. Напротив металлических скоб, на которых висит Грант, она оставила высокое зеркало - в нём отражается наполовину забинтованный огрызок тела, покрытый шрамами, прошитый проколами, покрытый шрамами и швами, с опухшей от последнего вмешательства ногой выше колена. Грант закрывает глаза. До сих пор Мэри говорила, что тренируется на нём, что он по-прежнему учит её и помогает ей стать лучше в своём деле. В её действиях не было системы - но недавно она обмолвилась о том, что они преодолели уже немалую часть пути, и Грант не может не задумываться о том, во что она на самом деле пытается его переделать. Почему-то ему не кажется, что она собирается дойти до определённой точки и убить его. По-настоящему хорошие хирурги так не поступают.