хочешь?

      тихий стук в дверь. черён резко открывает глаза и сразу же щурится — утреннее солнце неприятно ударяет в глаза. дверная ручка со скрипом опускается и в проёме ли видит свою любовь.       её любовь яркая и шумная и улыбается самой тёплой улыбкой, пахнет ванильными духами и крепким кофе, ярко красится и звонко смеётся. черён знает, что её любовь самая лучшая. её любовь — шин рюджин.       рюджин громкая и прямолинейная, всегда говорит, что думает. раскатисто смеётся и грязно шутит, быстро заводится и так же быстро остывает.       а с черён она другая: такая мягкая и нежная, похожая на пушистого котёнка. тихая и заботливая; очень осторожная, словно боится разбить фарфоровую черён.       аккуратно входит, тихо закрывая дверь. кажется, комната стала ещё светлее. черён рада. рюджин садится рядом с ней, берёт за руку, переплетая их пальцы. это и выдаёт шин: у неё руки сухие и тревожно холодные, а у черён мягкие и тёплые.       — скоро поедем домой, да? — рюджин улыбается и черён не может не сделать то же в ответ. она делает это искренне, даже если знает, что слова шин — абсолютная ложь, неприкрытая и болезненная, а улыбка у неё ломаная и натянутая. рюджин страшно волнуется. она не хочет выдавать это, черён и не настаивает, но всё-всё подмечает: и то, как рюджин пытается контролировать нервно трясущиеся руки, и её дрожащий голос. тяжело врать им обоим.       больничные стены стали такими родными, белый цвет уже совсем не пугает черён, как пару месяцев назад. запах медикаментов въелся в кожу и заменяет ей парфюм, а койка стала единственным местом обитания. это в начале было страшно: неизвестность всегда пугает людей, а теперь бояться нечего. когда что-то неизбежно, то и страх не имеет смысла, это ведь всё равно произойдёт. вот и сейчас черён не волнуется: всё стало таким предсказуемым и обыденным. в последние дни она не может перестать улыбаться. раньше она не замечала, каким ослепляющим бывает солнце по утрам, как красиво поют птицы за окном и когда наступают сумерки. полюбила выходить в коридор и смотреть на окружающих её людей, таких же пациентов, чья жизнь расписана в их амбулаторной карте. светлые волосы и голубые глаза, горбинка на носу и скопление родинок в виде треугольника на щеке, еле слышный смех в соседней палате — она никогда не задумывалась о таких мелочах. насколько же интересен этот мир, когда жить в нём осталось совсем недолго.       рюджин просидит с ней до самого вечера, пока её силком не выгонят отсюда медсёстры. уходить всегда грустно: солнце уже садится, оставляя в комнате оранжевые лучи заката, они всегда напоминают печаль. словно что-то исчезает навсегда, и пока золото находится в комнате, можно наслаждаться последними мгновениями, а затем всё погаснет. станет темно и страшно и черён не любит закаты.

***

      громкий звонок. с шумом закрывается тяжёлая дверь. каким знакомым для рюджин стало это отделение за последние месяцы. она идёт быстро и тяжёло, каждый шаг ощущается на холодной больничной плитке невыносимым. заходит в кабинет, даже не постучавшись, она здесь уже как своя. тягостный взгляд врача и укол в сердце рюджин. женщина не спеша начинает искать карту черён, такую толстую и забитую разными выпадающими из неё бумажками. рюджин нервно перебирает руками, в горле ком, а уголки глаз начинает жечь. всё, как она и думала. ей так больно; неужели её сердце сейчас вот так разорвётся, просто лопнет от напряжения и она безжизненно рухнет на пол? ноги подкашиваются, и весь мир кажется таким ничтожно маленьким и бесполезным. невозможно дышать.       тихий стук в дверь. сегодня намного позже обычного, а черён также тепло улыбается, глядя в потолок. она как будто всё знает, хотя ей не говорят правду. знает, что в дверях стоит рюджин с не просохшими дорожками на щеках и пытается натянуть радостную гримасу. выходит плохо.       рюджин редко плачет. редко плакала. как быстро всё поменялось.       — так и будешь стоять в дверях? — а черён такая беззаботная и счастливая. правда счастливая.       рюджин снова садится рядом, не смотрит на черён: боится заплакать. теперь ли берёт шин за руку. так тяжело. рюджин не хочет думать, не хочет ничего видеть и слышать, неужели она вот так просто держит за руку черён, неужели когда-то это всё закончится? почему именно она, такая хрупкая и маленькая черён и такая страшная и большая болезнь. рюджин долго думала над этим, ей не давала покоя та несправедливость, нависшая над их маленькой семьёй. буквально вчера у них было, всё о чём только можно мечтать и уже сегодня остаётся наблюдать за закатом в окружении больничных стен.       — хочешь, мы съездим на поле? — рюджин говорит так тихо, но черён всё слышит. — мы найдём самый красивый цветочный луг, будем есть клубнику и плести венки, хочешь? — она с трудом протянула последние слова ломающимся голосом.       — или поедем в путешествие, на машине, по всем городам, как ты всегда и хотела? мы будем отмечать места на большой-большой карте и громко слушать музыку, хочешь? — она невольно сжала руку черён.       — или я наконец-то свожу тебя к той пристани, помнишь, я тебе обещала, ты же помнишь? — рюджин повернулась с глазами, полными слёз. черён аккуратно вытерла их. она никогда не видела шин такой отчаянной, казалось, что в одном лице, в одних только глазах, полных безнадёжности, смешались все её мысли и чувства. сколько же всего они ещё не успели сделать.       — конечно помню. — черён улыбается так искренне.       — тебя скоро выпишут, мы сразу же поедем с тобой, мы обязательно, да, мы обязательно. я подарю тебе самые прекрасные цветы, — говорить стало совсем трудно, будто кислород исчезал с каждым сказанным словом; рюджин казалось, что её сердце вот-вот остановится. — я подарю тебе все цветы мира, черён.       ли смеётся по-детски, так заливисто и звонко. рядом с ней и рюджин хочется улыбаться.       — почему же ты плачешь?       — я плачу, потому что ты очень красивая, черён.