Папа может всё что угодно

      Алан проснулся от грохота закрывшейся входной двери и судорожно заметался по комнате, ища, куда бы спрятаться. Отцу наверняка рассказали, что в школе он подрался и стянул с обидчика штаны, заставив ковылять до раздевалки с голой задницей, и у любящего родителя страшно чесались кулаки.       – Ал, я дома, – голос Хартлисса был холодным. Предупреждающим. И у Алана оборвалось сердце, оставив в груди высасывающий душу страх.       Парень шагнул было к двери, но бежать в коридор было поздно. В небольшом доме отлично был слышен каждый шорох и отец отлавливал его ещё до того, как парень добирался до задней двери, чтобы улизнуть на спасительную улицу, где домашнее чудовище играло роль благообразного члена общества. Такой трюк удавался ему лишь пару раз, после которых отец сатанел ещё больше и избивал его до состояния тряпки, стоило ему от безысходности вернуться под родную крышу.       От воспоминаний подкосились ноги, и Алан бессильно сел обратно на кровать, под которую думал спрятаться, в горле застрял горький комок. Размеренные, спокойные шаги отца отсчитывали секунды спокойствия и тишины перед бурей, пока не затихли перед дверью в комнату подростка.       Дверная ручка провернулась ужасающе медленно. На ней был замок, но Алан не смел закрываться после того, как увидел реакцию отца на закрытую дверь. Поэтому теперь его последняя эфемерная защита легко отворилась, открывая мрачное лицо старшего в семье. По бокам от его рта пролегли жёсткие, злые складки, глаза рассматривали сжавшегося сына с цепкой дотошностью, скользили по свежим ссадинам, паре синяков на светлой коже маленькой кометы.       На старшем Хейле была светлая рубашка, за пачканье которой кровью Алану прилетит ещё больше, в руках снятый пиджак. С его приходом в комнате ненавязчиво запахло хорошим одеколоном, отмеряющие два шага до постели подростка туфли блестели. Образцовый гражданин. Примерный семьянин. Любящий отец.       Сонную тишину освещённой закатным солнцем комнаты разорвала хлёсткая пощёчина. Голова Алана мотнулась, но он не поднял руку к горящей от боли щеке. Отец этого не любил, а он, в свою очередь, был хорошо приучен не делать того, что не любил отец, чтобы не быть битым ещё больше.       – Мать этого мелкого ублюдка наехала на меня прямо на улице, – ещё одна пощёчина едва не заставила Алана всхлипнуть, молодой мириад вовремя закусил губу, глядя в пол, на начищенные ботинки Хартлисса рядом со своими драными кедами. – Налетела как фурия, что-то визжала про своего недоноска… Пришлось отбрехиваться, обещать разобраться… А ты… ты можешь провести хотя бы неделю, не опозорив меня?!       Пиджак полетел в угол, к бите и мячам, шлёпнулся неопрятной кучей, сильные руки сгребли Алана за воротник, чтобы приподнять над кроватью и кинуть спиной на разворошенное покрывало. В испуганно задранное лицо прилетел тяжёлый кулак взрослого мужчины, перечеркнув полученную в школьной драке ссадину полновесным синяком.       – Смотри на меня, когда я с тобой говорю! – Харт силой развернул Алана к себе, встряхнул как собаку, так, что у парня клацнули зубы, и вдавил в постель, поставив локоть поперёк судорожно дёргающегося горла.       Старший мириад был тяжёлым, Алан чувствовал, как ноют придавленные к кровати бёдра, слышал собственное булькающее дыхание, тихое шуршание покрывала, по которому он бестолково елозил, пытаясь выбраться из-под превосходящего его по силе вдвое мужчины. Смотреть в искажённое яростью лицо отца было страшно, невыносимо страшно, его глаза побагровели, дыхание было горячим, сорванным. Алан и сам не заметил, как отчаянно вцепился в рукав рубашки, сминая отглаженную ткань, за что немедленно поплатился, Хартлисс вывернул его руку до хруста, до ломкого вскрика.       Мир снова взорвался болью от удара по лицу, перед глазами вспыхнули далёкие, красивые звёзды и под носом стало горячо и мокро. Запах и вкус крови, такой же знакомый, как голос отца, запрещающий плакать «как девчонка», оттенил смесь запахов отцовского одеколона и сонного летнего вечера, заполнил судорожно сокращающиеся лёгкие.       – Ал… – голос старшего мириада был укоряющим, мягким, будто не его кулак был украшен багровыми росчерками крови. – Зачем ты заставляешь меня снова и снова учить тебя жизни…       – П-прости… отец… – слова давались тяжело, но Алан знал правила. Он должен был терпеть боль молча, не пытаться сопротивляться, но просить прощения за то, что заставлял отца идти на такое. Ради сохранения имени, как тот говорил.       Разочарованное цоканье языком никак не вязалось с той грубостью, с которой сильные пальцы вцепились в мягкие, пушистые мириадские волосы, напоминающие шлейф от кометы, чтобы пригвоздить голову зашипевшего сына к покрывалу.       – Брехло, – скучающе бросил Хартлисс в лицо корчащему гримасы боли парню. – Всё ещё не научился изображать раскаяние или хотя бы выбирать беспроблемные жертвы, а ведь уже взрослый парень…       Старший мириад осёкся, будто поражённый внезапной мыслью, его пальцы осторожно, почти невесомо прошлись по гладкой, бледной скуле, ещё не расцвеченной сотнями бледных звёзд, призывно мерцающих на коже каждого взрослого в их расе. Алан был достаточно взрослым, чтобы хотя бы зажать какую-нибудь писклявую девчонку в школьном туалете, но до сих пор напуганно притихший под непривычно ласковой отцовской рукой парень не помышлял о подобном.       – Да… взрослый… – бормотание отца стихло и рука продолжила свой путь вниз, очерчивая узкий мальчишечий подбородок, сползла на шею с заполошно бьющейся над ключицей веной и остановилась у воротника футболки, мешающей дальше исследовать тело подростка.       Уставшее солнце медленно скатывалось за горизонт, погружая комнату в интимный полумрак, в котором так легко было скрыть ещё одно преступление, одно из многих в этом доме.       Выцветшее изображение какой-то рок-группы на футболке жалко смялось, когда чужая рука решительно задрала тонкую ткань, обнажая худой живот подростка. Горячие пальцы жадно обласкали голубоватую кожу, двинулись наверх, ещё больше задирая одежду, чтобы открыть панически дёргающуюся грудь.       – Пап?.. – против воли вырвалось у Алана.       Глаза юной кометы расширились от ужаса и медленно доходящего до него понимания, к чему всё идёт. Короткое молчаливое сопротивление пресеклось ещё одним полновесным ударом, заставившим его ненадолго потерять ориентацию в пространстве. Комната перевернулась перед глазами, в лицо ткнулось мятое покрывало, тут же изгвазданное всё ещё текущей лениво из носа кровью. Алан дёрнулся слишком поздно, руки за спиной стянуло чем-то жёстким, неумолимо крепким, возможно, ремнём, но это сейчас мало волновало парня.       Хартлисс перевернул его обратно, швыряя рослого подростка по кровати как игрушку. Болтающиеся на худых бёдрах джинсы можно было стянуть и так, но мириад не отказал себе в удовольствии с горячим вздохом расстегнуть их, чтобы стащить вместе с боксерами с брыкающихся бёдер. И тут же жадно облапать открывшуюся кожу, ущипнуть, подтащить к себе поближе за колено, обращаясь с собственным потомком как с найденным на дороге мусором.       – Не на… – просьбу прервала замахнувшаяся от плеча рука. Алан зажмурился и втянул голову в плечи, сдерживая напуганные всхлипы.       Сопротивляться отцу было себе дороже и всё же он не мог пересилить себя, отчаянно пытаясь свести бёдра, растолканные в стороны злыми, горячими руками. Старший мириад подтащил его к себе снова и грубо, по-хозяйски ощупал между ног, раздвинул плотно сомкнутые створки, защищающие девственные органы. Алан замер на полувдохе, широко распахнув невидящие глаза. Его ещё никогда не трогали, не ласкали, не пытались выманить скользкое, истекающее смазкой щупальце и тем более не…       Протестующий звук заглушила отцовская ладонь, крепко лёгшая поперёк рта Алана. Он придвинулся ближе, почти накрывая подростка своим телом, пошикал ласково, успокаивающе на ухо.       – Знаешь, что говорят? Если не удалось отбиться от насильника, постарайтесь расслабиться и получать удовольствие, – негромкий, самодовольный смех Хартлисса заставил Алана зажмуриться, давя закипающие в уголках глаз слёзы. – Ты у меня красивый мальчик, Ал… пора тебе стать взрослым…       Горячие пальцы вернулись к колеоризе, ласково и умело погладили, заставив ноги парня дёрнуться. Было гадко и страшно, но внутри него что-то откликнулось на это движение, добавляя к буре чувств нотку сладкой мерзости. В исключительном мастерстве отца в дрочке сомневаться не приходилось, Хартлисс любил похвастаться как хорошо удовлетворяет жену, с которой зачем-то завёл ненужного, проблемного сына, коего сейчас целенаправленно развращал, старательно выманивая его щупальце наружу.       Красноватый на конце, голубой у основания отросток медленно вытягивался в ласкающую его ладонь, перед зажмуренными глазами Хейла мерцали звёздные вспышки. Отец был тяжёлым, горячо дышал в шею, крепко зажимал рот, и Алан не хотел всего этого, но деться никуда не мог, собственное сердце лупило в грудную клетку так, будто просилось наружу, между ног всё было горячо и скользко, как и хотел от него старший мириад.       Наконец Хартлисс решил, что достаточно, и оставил истисканный орган в покое, чтобы расстегнуть собственные штаны. Для этого ему пришлось снять руку со рта Алана, но парень больше не пытался кричать и сопротивляться, сжавшись, насколько позволяло ему положение, и крепко жмурясь, игнорируя текущие по лицу слёзы, щиплющие свежие ссадины, и привкус крови на языке.       Одну из слезинок старший мириад снял пальцами и растёр между подушечек с циничным хмыканьем, затем наклонился, чтобы широко лизнуть мокрую щёку, пробуя беспомощность и отчаяние на вкус. Алан рефлекторно дёрнулся и попытался отвернуться сильнее, но чужие пальцы развернули его лицо за подбородок, чтобы дать горячему языку затолкаться в безвольно раскрытый рот. Его хватило лишь на протестующий всхлип, пока отец целовал его глубоко и жадно, вылизывая ротовую полость пробитым пирсингом языком, мешая слюну и заявляя права на созданное им же тело.       Алан дёрнулся, когда внутрь толкнулось что-то твёрдое и скользкое, жалобно заскулил, умоляя пощадить его, но Харту было плевать на его боль, как, впрочем, и всегда. Нетерпеливо извивающийся, истекающий густой слизью орган вновь толкнулся внутрь, сильнее, настойчивее, причиняя ещё больший дискомфорт, старший мириад разорвал поцелуй и навалился на него тяжёлым телом, погружая в запахи одеколона и смазки, грязного, стыдного секрета.       На секунду Хейл открыл глаза, чтобы увидеть тёмный потолок собственной комнаты, рубашку отца, качнувшийся перед глазами светильник, но тут же зажмурился снова. Он не хотел запоминать то, что происходит. Тяжёлые, грубые толчки внутрь, собственное вываленное, горячее, но странно онемевшее щупальце, качающийся перед глазами потолок, тяжёлое дыхание над ухом, ритмичный скрип кровати. От всего этого он старался отрешиться, как отвлекался от боли во время драки, но точно знал, что забыть, стереть из памяти… и избежать повторения… не получится.       До конца не снятые штаны глупо болтались на щиколотках, мешались, как и рубашка отца, по которой неприятно елозили бёдра под отвратительное хлюпанье где-то внизу. Сквозь тупую, ноющую боль прорывалось редкими вспышками гадкое удовольствие, которое Алан предпочёл бы вовсе не чувствовать, но Хартлисс был редкостным гандоном во всех отношениях, поэтому вновь спустил руку вниз, чтобы отловить поникшее щупальце, такое же по форме и расцветке, как у него. Ловкие пальцы провели по всей длине, выдоили порцию смазки, сжали, удачно попадая в такт движениям щупальца внутри.       – Не волнуйся, мой звёздный мальчик, без десерта не останешься… Но сначала… – мужчина прикусил заполошно бьющуюся на шее подростка жилку, перехватывая его под колени, и стал двигаться быстрее и жёстче, вбивая худое тело в постель.       Алан заскрипел зубами, сдерживая всхлипы и молясь мысленно всем известным ему богам всех рас, чтобы это закончилось побыстрее. Наверное, кто-то из них услышал несчастного парня, потому что вскоре пальцы под его коленями сжались, оставляя быстро наливающиеся цветом синяки, и отец застонал долго и хрипло, вынимая из него толстое щупальце, чтобы бесстыдно залить густой, тягучей жидкостью бёдра отпрыска.       Последующую молитву о том, чтобы на этом всё кончилось, боги проигнорировали, едва отдышавшись, старший мириад провёл рукой по обильно залитому секрецией щупальцу младшего. Алан вновь попытался свести колени, но грубый рывок напомнил ему о его положении.       – Расслабься… – горячая ладонь закрыла ему глаза, губ коснулся кончик языка, лениво обводящий их по краю, пока вторая рука внизу неспешно ласкает полувозбуждённое щупальце.       Нежеланное удовольствие разгоралось быстро и било в голову крепко, подстёгнутое чужим языком с твёрдым шариком пирсинга, играющим с его собственным. Алан лежал на стянутых за спиной руках, всё ещё бесстыдно раскрытый, обнажённый, с обливающим и так мокрое покрывало щупальцем, и задыхался от наслаждения и отчаяния одновременно. Сознание медленно, но верно уплывало от подростка, затмевая новым опытом недавно случившееся и весь мир вокруг. Он почти не понимал, что с ним происходит и где он находится, кто его трогает, перед глазами вспыхивали звёзды, а сознание пожирало доселе неизвестное ему желание кончить.       – Пож… м-м-м… ах… алуй… ах… Ах!.. – бессвязный лепет прервался яркой вспышкой удовольствия, Алан выгнулся, запрокинул голову, переживая первый в жизни оргазм.       Его тело дрожало и корчилось в сладких судорогах, кожа горела, расцветая сотнями, тысячами ярких маленьких звёздочек, покрывающих юного мириада с ног до головы, чтобы завтра рассказать всем, что что-то в его жизни изменилось безвозвратно.       – С началом взрослой жизни тебя, сынок, – крепкая ладонь Хартлисса погладила его по бедру с циничной лаской и старший мириад с довольным вздохом встал с постели, чтобы небрежно развязать онемевшие руки притихшего подростка и выйти, не забыв прихватить валяющийся в углу пиджак.       Когда шаги отца стихли в коридоре, Алан наконец позволил себе подтащить к себе подушку, чтобы уткнуться в неё, давя неслышные горькие слёзы.       С началом взрослой жизни, Алан Хейл. Не забудь придумать, что рассказать одноклассникам в школе.