Зеркало

Рядом с ним Эли не нужно притворяться ребёнком. Когда они встретились впервые, Оскар сам был мальчишкой и смотрел на своего нового друга - подругу, как он был уверен, - как на равную. Может, немного сверху, когда понял, что эта странная девчонка, живущая со своим якобы отцом, вообще не очень хорошо ориентируется в современном мире. Впрочем, она ориентировалась лучше, чем он сам - иначе не выжила бы так долго, и уж тем более, не смогла бы спасти ему жизнь. Теперь он знает, что это двухсотлетнее существо, запертое в хрупком теле с тонкими косточками, понимает в некоторых вещах больше, чем он сам, оставаясь в других таким же наивным, каким его застало "проклятье" два века назад. Теперь ему самому семнадцать (по поддельным документам - двадцать четыре), он выше на почти две головы и мощнее в плечах, но он по-прежнему смотрит на Эли как на того, кто мудрее и сильнее него, просто иногда нуждается в особой заботе. И он заботится без глупого снисхождения, а Эли смотрит на него совсем не так, как смотрел на того урода, с которым они тогда приехали в Блакеберг. На людях Эли носит какие-то узкие рубашки, брюки с сапогами и короткополую шляпу и напоминает его очень миниатюрную сестру-подростка, так они чаще всего и говорят, если приходится говорить. Оскар иногда красит волосы, чтобы смотрелось похоже на шёлковые чуть кудрявые волосы Эли, хотя кожа у него никогда не бывает такой же бледной. Но это, может быть, потому что он пока ещё человек. Среди их немногочисленных вещей - всегда можно побросать в чемоданы за пять минут и уехать до того, как местные заинтересуются, - лежит и стопка откровенно детской одежды. Несколько коротких светлых платьев, футболок и шорт не занимают много места. Платьев больше - те, на кого охотится Эли, чаще интересуются маленькими девочками, чем мальчиками, но случается всякое. Ещё там есть длинная светлая туника из тонкого льна, каждый раз немного разная, потому что отстирать их до конца удаётся не всегда, а если и удаётся - лён быстро портится, иногда распадаясь прямо в руках. Но Оскар следит за тем, чтобы новая всегда была наготове. Первый раз это получилось случайно. В том затрапезном мотеле, где они остановились после спешного побега из предыдущего города, им сначала пришлось нелегко. Оскар успел тогда схватить только мелкую сумку с документами, наличкой и самыми нужными инструментами, пока под тонкими пальцами Эли крошилась деревянная стена подвала. Дальше они, как были - он сам в спортивных штанах и кедах на босу ногу, Эли в белой тунике и кожаной куртке с его плеча, - гнали автостопом в соседнюю провинцию, пока не нашли место, где никто не интересуется документами и тем, откуда ты сваливаешься в середине ночи в таком виде. Эли мучал голод, и Оскар уже готов был сцедить хоть поллитра собственной крови - пару раз их это уже спасало, - когда им попался тот старик. На самом деле, не такой уж старый - лет пятьдесят, но Оскару он сразу не понравился. Его сальный взгляд, скользнувший по элиным щиколоткам, торчащим из-под туники, и по тонкой шее в вороте куртки, заметили они оба. Оскар кивнул и поднялся, изобразив лёгкое подпитие, направился в сторону туалетов. Спустя примерно двадцать минут, на протяжении которых старик не сводил с Эли всё более пристального взгляда, начался сценарий под условным названием "я не помню, где мой номер и родители, мой брат обещал выпить пива и вернуться, мне страшно". Эли по-прежнему нужно приглашение, чтобы войти в помещение, поэтому возле своего номера старик нервничал, оглядываясь вокруг, и торопливо кивал на вопросы своей маленькой смущённой спутницы, никак не желая произнести ключевую фразу нормально. Когда они в конце концов скрылись за дверью, наблюдавший за ними Оскар подождал с полминуты, а затем услышал короткий вскрик и грохот чего-то твёрдого - и навалился на хлипкий замок. Ему приглашений не нужно. Старик стоял посреди комнаты со спущенными штанами и направлял какой-то допотопный пистолет Эли прямо в голову. Когда он обернулся на дверь, Оскар успел увидеть, как топорщится его полувставший хрен, и тут же, не прерывая движения, ударил его металлическим штырём в висок. Старик ещё был жив, а это значило, что ещё можно обставить всё как ограбление или что-нибудь такое, когда они закончат. Вместо этого Оскар, удивляясь собственному спокойствию, спросил: - Хочешь, я сперва отрежу ему яйца с членом? Потому что говнюк это заслужил, определённо. Эли, посмотрев на него чуть растерянно, коснулся кончиками пальцев свежей ссадины на своей щеке, а потом опустил глаза и тихо сказал: - Хочу. На самом деле, Оскар делает это не из ненависти к ним. Если бы он ненавидел каждого, кто смотрит на того, кого он любит, как на кусок совсем юного мяса, у него бы, наверное, скоро случился инфаркт. Говорят, от постоянного стресса такое бывает. Просто ему нравится делать Эли приятно. Теперь он привычными движениями расставляет в небольной ванной комнатке свечи - немного и все напротив зеркала, чтобы получалось симметрично, омывает руки, раскладывает инструменты, часть которых потом нужно будет прокалить на огне. Он проверяет, надёжно ли распят человек, который этой ночью примет участие в их маленьком обряде, убеждается, что подготовленных реагентов вроде лимонной кислоты достаточно, чтобы кровь потом не свернулась раньше времени. И когда убеждается, что всё в порядке, сосредоточившись, берёт остро заточенный нож и делает первый надрез. Голосовые связки он повредил до этого, потому что криков или мычания сейчас быть не должно. И не только потому, что их могли бы услышать. Эли смотрит на его действия, не отводя глаз. Каждую отделённую часть Оскар показывает ему, прежде чем выбросить с глаз долой. Кровь постепенно стекает в ванную с реагентами, наполняя её, и когда под его нож попадается крупная вена из основания ствола члена, Эли едва заметно качает головой, и Оскар прижигает её раскалённым металлом. И продолжает, получив знак в виде такой же бледной тени улыбки. В конце, когда их гость уже почти не дышит, Оскар чуть отступает в сторону и подаёт Эли руку. Тот подходит медленно, разглядывая то, что осталось от ещё живого тела, а потом обнимает его, словно пытаясь утешить напоследок и показать, что понимает, каково это. Именно в этот момент Оскар проводит по его шее новым, чистым ножом. Глубоко, до хряща. Кровь пропитывает волосы Эли, льняную тунику, делая её бордово-алой, и когда она облепляет его тонкое бесполое тело, больше ничего не скрывая, Оскар снова думает о том, что поступает правильно. Эли никогда не говорит с ним об этом, он видел то воспоминание лишь один раз - но ему всё-таки кажется, что он понимает. То, что сделали с ним два века назад, прежде чем превратить в существо, живущее на человеческой крови, было жестоко - но едва ли он тогда понимал, что происходит. В каком-то смысле, глядя теперь на то, как похожее делают с теми, кто снова хочет воспользоваться им для своих утех, - он смотрит не только на них, но и на себя в ту ночь. Если бы вампиры и правда не отражались в зеркалах, Оскар сказал бы, что каждый раз создаёт для него новое зеркало, чтобы помочь лучше понять, чем он был и стал. Но на самом деле всё проще. Гораздо проще.