Не стоило смотреть в мои глаза

— Ермиония, поди и собери трав, только быстро! Бабку да травы вдоль дороги пособирай. — слепая старуха гаркнула бодро, будто вовсе не лежала сейчас на лежанке, что на печи. — И только посмей мне волосню распустить и ходити патлатою, косу собери, ежели на русалку походить не хочешь! — Да, бабушка. — девушка лет пятнадцати склонила голову, слушая указания от матери её собственной, но уже умершей мамы. Пять вёсен как скончалась. — К нам придут сегодня с раной? — Ежели и придут, не высовывайся, девка! Ясно тебе? — Ясно, бабушка. Всё ясно. — девчушка разгладила невидимые складки, головы не поднимала. — Я после вам нужна буду? — Нет, Ермиония, не нужна ты мне будешь после, только до вечера не приходи, гость, чую, опасный будет, чую… чую неладное! — кряхтя, старушка перевернулась с одного бока на другой — к стенке. — Может… может мне остаться тогда? — Нет. Принеси мне травы, затем, придёшь обратно — возьмёшь сбор трав родильных, рубина возьми и приходи к Дживе до захода солнца, её мать скоро седьмым разродится. — старуха произнесла это, не оборачиваясь от стенки, спиной к Ермионии. — Всё, шуруй отседова, а я отдохну покамесь, перед приходом нечистого. Тьфу, чтоб неповадно ему было, окаянному, припёрся… — последние слова старые губы лепетали шепотом, только слух у внучки был острый и молодой, всё она расслышала. И за мать своей подруги обеспокоилась. Коли бабушка Друда говорит — значит так оно и есть, срок уже близкий у матушки, Ермиония сама приходила недавно, проверять — что и как. Набиралась знахарского опыта, и даже присутствовала при двух прошлых родах. Седьмые по счёту у матери семейства Ермиония должна была принимать уже сама, под наблюдением своей бабки. И боязно ей как-то было от этого, но в то же время — трепетно, в животе поселилось чувство нетерпения и предвкушения. Таинство род — радостное событие, и ежели оплошать, да коли не так что сделать — позор ляжет на девку, не сумевшей справиться с задачей. И никто не пойдёт к ней лечиться. Слух какой пустят, или… или ещё что… Нет, Моллине не впервые через роды проходить, опытная она роженица, всё хорошо будет. Только бы всё хорошо прошло. А уже ведь скоро, совсем скоро… С такими мыслями Ермиония и собирала траву, которую шуточно все называли Сумочкой, и не редкая она была — как сорняк скорее, росла везде, неприхотлива. Многие бы просто прошли мимо, или вырвали у себя на земле, не обращая внимания, а Ермиония уже лет с семи знала, что растение это кровь останавливает. И подорожник боль уменьшает. Неуж-то явится кто с ранением? И почему баба так реагирует? Плохой то человек? Или посторонний кто? И как много ей травы нужно? И что с родами, успеет ли до захода солнца? Девушка приставила горизонтально пальцы к земле, поместилось всего ничего — четыре пальца, а палец каждый — четверть часа, четыре пальца — час. Поздно её бабка за травами послала, значит сегодня вечером явится путник, нуждающийся в помощи? Друда хоть и была слепой, но многое видела, например, судьбу человеческую. Только редко кому говорила, а коли за датой какой приходили, смерти, например, то посылала человека и гнала из дому. Не всегда, правда. Ежели правда человеку знать нужно было о смерти его или родственника его, которого спасти нельзя, то говорила. А так — нет. Не зачем знать человеку о смерти его. Незачем и всё. Да и часто бабушка Друда могла помочь людям, знаний лечебных у неё было — море, хоть и не видела Ермиония никогда море, только озеро большое, только слышала о море. Что море… это когда много воды. Ей могли бы возразить, ведь в озере тоже воды много! Только… море, оно с солью, как ей Друда рассказывала, море оно большое, больше, чем озеро, чем пять озёр! А ещё там волны, которые могут достигать больше двух саженей! И переливаться, и… завораживать. На озере нет больших волн, и они не танцуют в причудливом узоре, как рассказывала ей бабушка. И Ермионии очень хочется узнать какая на вкус эта солёная вода, по-настоящему морская, а не та, которую девочка разводит вместе с солью, и добавляет совсем чуть-чуть, ведь соль дорогая. Ермиония собирает травы, мечтает о море, по которому варяги плавают, так купцов у них называли. Только в эту деревушку, так далеко они не заходят, да и не могут зайти, что им тут делать? Речонки узенькие и их судна большие не пройдут, только по большим рекам. А до большой реки, до города — три световых дня пути, это если на лошади. Ермиония бывала там не особенно часто, зимой больше, с бабушкой вместе. Летом они никогда туда не ездили — работы было много, а ежели что обменять у варягов или просто поработать, так это только одна часть мужиков ездила, вторая часть мужчин в деревне оставалась, землю ихнюю обрабатывать, через год или два мужики менялись, иногда приезжали, завести что-то, известия какие — и дальше работать. А когда приезжали обратно, зимой, Ермиония любила сбегать с дома, да слушать рассказы отца своей подруги. Тот уезжал далеко, к городам у моря, и рассказывал истории чудные… о тех же варягах — у них кожа и волосы — белая-белая, белея снега пушистого, а глаза — синева небесная. И все они огромные, как богатыри. У самой Ермионии глаза — цвета плодородной почвы после дождя — тёмные, влажные, ресницы — длинющие, кожа — загоревшая, не молочная и бархатная, но покамесь молодая. И сама Ермиония — кудрявая и темноволосая. Вся в отца. От матери — россыпь веснушек на лице, да рост маленький. А варяги… отец Дживы говаривал, что один варяг — как две Гермионы — такой большой рост у него был. Но и самой девочке ещё — расти и расти, ведь так? А покамесь, надо сорвать ещё травки, поблагодарить Хозяина леса за дары, да возвращаться обратно по тропинке. А то в животе колется, предчувствие у девушки — тоже нехорошее. Темнеет. Она знает — нечисть её не тронет, волки — тем более. Она — самое страшное в этом лесу, пусть пока и неопытна. И лес она знает, и зверей в нём. Или же не внучка она Друды? Внучка. От того тоже чувствовать может беду приближающуюся. Не чувствовать, но и слышать. Дыхание чьё-то хриплое, прямо за дубом, недалеко, за восемь саженей. И в траве что-то блестит. Пойти? Не пойти? Помощь её нужна? Ермиония подождала ещё с минуту. Человек из-за дерева не вышел, и потому девушка пошла, покрепче вцепившись в сумку свою травяную. А как дошла — еле сдержала вскрик удивлённый. На земле, спиной оперевшись на дуб — полусидел варяг какой-то, веки сомкнуты и дышит тяжело. Руку, всю в крови, прижимает к животу. Врал всё отец Дживы — не такой варяг и высокий. И волосы — не белые-белые, скорее как пщеницой обмазаны, спутаны, засалены. За такие волосы бабка бы Ермионию выпорола как следует. Только девки рассказывали, что варяги не моются. Нелюди, хоть и богатые. Как же это, не мыться? И ходить вот так, с такими волосами? И лицо — в грязи и крови, действительно бледное, будто никогда на солнце не был этот человек. Ермиония встала в ступоре, разглядывая незнакомца, а потом вдруг отмерла, вспомнились слова бабки, что делать надо: сперва проверить — помер ли? Девушка опустилась на колени, и уже хотела приложить ладонь к шее, когда её схватили за запястье и от испуга она вскрикнула, не удержалась. — Отпустите! Сударь, отпустите руку! Наверняка камчужную траву от синяков прикладывать придётся, с такой силой её схватили. Зато наверняка знает — жив. И глаза открыл… и смотрит. И правда — синева небесная, как в погожий день, светлые. И только кажутся добрыми. Но и злым бы Ермиония не назвала бы этого человека, чувствовала от чего-то. Помочь захотела. — Ватэ… — Что? — Ермиония слышала, но не понимала, что хочет от неё человек. Хватка его ослабла. — Что-то надобно? Подождите, сударь, я помогу вам. Вы можете идти? О том ли человеке Друда говорила, что прийти к ней должен? Или о другом? А ведь лихо и разберёт. Как же ему помочь Друда сможет, если он даже не дойдёт? Так надо сделать, чтоб дошёл! Вот-вот смерклось, а она же обещала бабе занести всё до захода… криков будет — хоть отбавляй! Ну ничего, может, ещё успеет, если быстро. И если этот чужеземец сопротивляться не будет. Он же вообще разумеет на их наречии? Это было бы хорошо! — Могу… ити. — и лёгкий кивок головы. Славьтесь все боги Нави и Яви, разумеет! Ну коли умеет, она ему боль ослабит, да до избы бабей доведёт, а сама — к Дживе направится. Тут только Друда его от смерти верной спасти сможет. — Уберите руку с брюха то, мне осмотреться надобно. Тяжёлый вздох, варяг чуть поморщился, но с помощью девчушки руку убрал в сторону. Ермиония вытащила из сумку травки специальной, которую собирала около троп, да Сумочку, конечно, лучше бы она использовала сушеную, но и эта пойдёт. Первую травку — помяла в руках, плюнула, и ещё в руках помяла вместе с другой травкой, приложила к ране, достала платок с вышивкой, что всегда носила с собой, и сверху наложила. Платок тут же пропитался влагой от сока листьев и слюны. — Помоги… опиреться. — Траве время надо, чтоб кровь остановилась, и пить вам нельзя пока, вы в живот ранены. Я отведу вас к бабе, знахарке нашей, она вас быстро излечит… вы только, вы только платок перед тем как войти — спрячьте куда, или выкиньте по дороге. Баба узнает — не сдобровать мне. Я вас доведу, а сама заходить не буду. Сил мужчины хватило только на то, чтобы внимательно, но устало смотреть Ермионии в глаза, а затем опять лёгко, почти невидно кивнуть, соглашаясь. — Тут идти недалеко. Девушка помогла встать варягу, который, кажется, не был обычным купцом. Его облачение, оружие рядом — такое Ермиония только в городе у дружинников князя видела, ещё в детстве. Кто ж варяга ранил то так, из местных кто? Да ведь не ходят те в лес — боятся лихо, да ещё всякого зверья разного. Как вообще он тут оказался, в трёх днях пути, без лошади? Или ускакала та? Куда варяг направлялся? Откуда пришёл? Ни один из вопрос Ермиония не озвучила, лишь плотнее сжала зубы и помогала потихоньку воину двигаться до её дома, каждый шаг давался ему нелегко, но не хныкал варяг, лишь один раз зашипел, стиснув зубы от боли, когда вставал. Платок тут же кровью окрасился, но вскоре кровотечение остановилось, травы действовали и незванный гость шёл молча, по темноте, спотыкаясь о корягу там, чуть было не упал даже. — Почти пришли, незванный. Обопрись о дерево. — Ермиона выдохнула, избавившись от давившей тяжести чужого веса со своих плеч, а затем аккуратно побежала к дому, чтобы оставить сумку возле двери и скрыться. Сердце её бешено колотилось, когда она оставляла травы. Сбор на всякий случай, да рубин — с собой в лес ещё взяла, вдруг Джива прибежит срочно? Обернулась, варяг стоит, смотрит немигаючи. В темени такой Ермиония его всё равно хорошо видит, и как он наблюдает за ней своим цепким взглядом. В руках платка нет, травы придерживает рукой. Выбросил, наверное. Ну ежели выбросил — завтра она найдёт, если её в лес пустят. А пока стоит бежать к Дживе. И оставить варяга на Друду. Друда справится, а варяг не опасен. И рассказать многое сможет, сколько всего интересного… а узнавать что-то новое Ермиония любила. Да и девочки… девочки же ей не поверят, что она варяжского дружинника видела. Воочию!