***
Ноги размашисто поднимались над снежными ухабами и оставляли за собой глубокие следы, чуть ли не ямы. Оливия ненавидела эту тропинку. Всем сердцем ненавидела, ей-богу. Когда снова приходилось пробираться по ней сквозь сугробы, начинало казаться, что снегопад прошёл сначала тут, покуда не кончилось место в этом скромном лесочке, а вскоре туче пришлось сменить свою точку назначения и переместиться в город. Снег переваливался в коньки, морозил щиколотки, таял прямо внутри шерстяных носков… До чего противно! Но Оливия привыкла. Дорожка сразу становилась сносной, когда Стар вспоминала, куда торопится. И откуда. Ледяной, сухой ветер обдувал лицо, не давал даже вдохнуть полной грудью, коварно пробирался под тёплую куртку, ныряя под воротник и обволакивая голую шею. Слезинки, скатывающиеся по щекам, моментально высыхали. Лишь иногда Стар с силой смахивала их варежкой. Вот уже и каток виднеется сквозь стену стволов деревьев… Он дорабатывал свой последний час, пустовал. Ни души не скользило по идеально чистому ледяному покрытию. Четыре фонаря, расставленных по периметру, светили в никуда, в пустоту. Никому не нужная четвёрка фонарей. Один мигающий. Будто пытающийся обратить внимание шумной вьюги на каток. Или, может, хотя бы на себя. Платить надо было за вход. Однако Оливия избегала этого строгого правила. Но редко, всего лишь пару разиков откосила… Часто. Часто избегала. Приходилось шастать сюда через лес, чтоб протиснуться в жалкую щёлочку хлипкого сетчатого заборчика. Могла бы — платила, честное-честное слово!.. Если бы кассир-контролёр не клевал носом в своём деревянном домике возле катка, а так долго копящиеся монетки и бумажки не пропали куда-то из свинки-копилки. Впрочем, однажды свинка-копилка оставила за собой лишь горку битой ярко-розовой керамики. И зловещую фразу, проскользнувшую над ухом в тот момент: «От тебя не убудет» Терпеливо стиснув зубы, пришлось промолчать.***
Сетка без труда отогнулась в сторону, лишь издав жалкий, но едва слышный скрип. Оливия прокралась на каток в очередной раз, с опаской ступая на снег, лежащий возле заборчика тоненьким слоем: боялась, что сейчас из-за угла покажется какой-нибудь уборщик, которому вдруг вздумается смести в свой чёртов ковш парочку лишних снежинок, упавших с фонарного столба… Но никто не появится. Несмотря на свои изворотливые выходки Оливия так и не привыкла к тому, что территория чиста всегда. Шнурки скользили в руках быстро-быстро, как живые. Оливия давно умела делать эту шнуровку. Она выучила её наизусть. Она могла блестяще зашнуровать конёк в темноте. Ещё и с внезапной пеленой слёз в глазах, пускающей весь обзор на волны. Дрожащие от мороза пальцы сами выполняли поставленную задачу, пока в ушах по-прежнему отдавался эхом полупьяный голос, с трудом выжимающий из себя слова. Грозный голос, который был самым близким. Но как только фразы начинали терять между собой логическую связь и перерастали в кошмарные угрозы, голос становился чуждым. Таким, от которого хотелось рваться даже сквозь сковывающий движения мороз. Лишь бы не слышать. Лезвие звучно чиркнуло по льду, нанеся на сверкающую поверхность первую линию. Неровную такую, хоть и уверенную. Толчок случился. Резкий взмах руки — и сумка с ботинками канула где-то в большой куче снега. Ноги сами сделали несколько вступительных движений подряд, словно запуская внутри мощный механизм, который будет исправно работать ближайшие полтора часа. Разгон взят. Глаза заслезились от холодного порыва ветра прямо в лицо, но, поджав губы, Оливия улыбнулась игриво, предвкушающе, даже азартно. Будто бы сейчас ей надо будет кружить кульбиты перед судьями на соревновании. Хотя сама прекрасно понимала, что всё, чего она ждала — это разогнаться так, чтобы аж из-под коньков летели искрящиеся льдинки. Чтобы чирканье звучало в быстром, но ровном ритме. Успокаивающем. В голове мысли закрутились, как ледяная зимняя пурга. Но была в них одна отличительная особенность: они не сносили с ног, а только давали ещё больше силы, чтобы набирать и набирать скорость, огибать все фонари, делать нелепые прыжки, чуть ли не заваливаясь… Да делать всё что угодно, лишь бы выплёскивать, выгонять всё наружу!.. Чтобы внутри не оставалось ни малейшей эмоции: всё из головы должно было переходить лишь в ноги, а после и на лёд, оставаясь на нём линиями и чертами, которые можно было бы безжалостно переехать несколько раз. И обрадоваться, что душу настолько выворачивает наружу изнутри. Всё как-то само выпадает из памяти, если не начинает путаться: иногда одни события лезут поверх, превращаясь в целый взрыв.***
Что там было сегодня днём?.. Только успела перешагнуть порог класса под трель звонка — сразу же в лоб заявление о двойных листочках. Как гром среди ясного неба. Или как молния. Гром, скорее, случился потом, как полагается. Когда Оливия сдала листок в обратку, снова демонстрируя очередную браваду. Не выучила. Плевать. Списывать неохота: лишний раз пыхтеть в семи потах. Да кому вообще нужен этот французский?! Пардон, бонжур, мерси… Au diable! Длинная полоса выскользнула из-под лезвия, моментально пересекаясь второй: жирной, твёрдой, нанесённой на лёд с максимальной скоростью. Оливия оглянулась, глядя на этот интересный крест и улыбаясь в ворот куртки. Как хорошо, что всё можно так легко выкидывать из мыслей и чиркать, чиркать, чиркать, неумолимо чиркать!.. В ушах звучал визгливый, мерзкий голос соседа по парте. Оливия так и не выучила, как его зовут. Хотя, скорее, прикидывалась. Для неё он всегда был Ботаном. Просто Ботаном. Пожалуй, самая удачная кликуха для такого пацана, как он: всегда зубрил уроки, чуть ли не носом водя по страницам паршивого учебничка алгебры или физики. Но только почему-то сегодня этот учебник пришёлся тяжёлым ударом прямо по макушке. Оливии. Ботан делал так нечасто, только когда она снова начинала малевать в его тетради какие-то непристойные слова или… крокодилов?.. Ну, пару крокодильчиков же можно нарисовать!.. А нет. Завязывалась перепалка до конца учебного дня, в которой заунывным нытьём раздавались вопли Ботана, пока Оливия снова делила парту на две не совсем равные части. Противно! Нога наносит новую линию с ещё большим энтузиазмом. Сквозь широченную детскую улыбку прыснул заводной смешок. Снова мысли выпадают из головы, оставаясь таять где-то во льду, под зубчатым лезвием!.. После школы выкатали в снегу. Только ступила шаг с порога — сразу снег за воротник и толчок в бок. Какие-то старшеклассники. Мрази. Подумаешь, затяжку не дала в туалете на перемене… Отомстить решили. В сугроб повалили. Холодный, мокрый, талый. Абы-какие снежки выходили, не отобьёшься!.. Получилось вырваться только тогда, когда в кулак наконец была набрана приличная горсть снега и с ледяной взаимностью брошена за шиворот одному из громил. А на коленке всё равно синяк остался. Плевать! Прыжок, поворот спиной. Ноги вытворяют на льду нелепый трюк, путаются, но, к удивлению, равновесие всё так же осталось в строе. Коньки понесли назад. Под ритмичное чирканье лезвиев возникают кривые зигзаги, ломаные линии. Резкие повороты и виляющая езда. Руки широко расставлены, а глаза внимательно следят за полоской следа. Улыбка всё шире и шире… Голова пустеет, мысли вылетают из-под коньков самой настоящей вьюгой, рассекающей воздух. В разуме возник чёрный пыльный угол. А вот он тут не был запланирован. Чёрный пыльный угол и отброшенный в сторону рюкзак. Вывалившееся учебники, тетради… Нет-нет-нет… Почему эта картинка так беспардонно вторглась в фантазию?!.. Невнятный вопль из глубины коридора. Звериный какой-то, дикий… Она идёт, как и обещала. Встречает со школы. Почему именно сейчас встал этот ужасный образ?! В Её руке зелёный осколок. Блестящий. Прозрачный. Настолько прозрачный, что чем он ближе, тем лучше видно отражение, сжавшееся калачиком в углу кладовки. Хмурое и совсем не выдающее своего страха. Готовое бестолково обороняться. Или вырываться. Спасаться, словом. Коньки виляют, мысли парализуются. Парализуются лишь из-за одного чёрного угла и плетущегося к нему чудовища. Большого, злого… «Где деньги?! Где копилка?!», — раздаётся звериный рык, звуча эхом в ушах. Движения мамы резкие, даже… неосознанные. То дёрнется как-то безумно, то вцепится руками в волосы, мотая головой. Но она приближается. Быстро. Глаза бегают из стороны в сторону, пытаясь выгнать адский момент из памяти. Лезвия несутся по каким-то выбоинам, словно нарочно раскинутым близ фонарей. Но это не волнует мысли так, как зверское желание вытащить из мозга эту муть!.. Оливия знает, на кой чёрт Ей деньги. Но не скажет, где их взять. Чужие. Нечего отбирать. — И правда, нечего… — вырывается беззащитный шёпот сквозь стучащие от холода зубы. «Не хочешь говорить?..», — шипит Она, как-то сгорбившись и вознося осколок над жертвой. Держит над головой, молчит… отбрасывает в сторону. Тянется к маленькой тумбочке и берёт молоток, кажется, уже лежавший наготове. Наготове к самостоятельным поискам копилки… В голове беснуется силуэт. Тёмный, как тень. Оливия знает, кто это. Чёрные, смолянистые волосы, замусоленное пальто, всегда висевшее на Ней… Прорисовываются в памяти как впервые. И сжатое в руке горло бутылки. Зелёной такой, отливающей изумрудным блеском под фонарём… Она сидела в мыслях, отчаянно вцепившись в извилины, словно бы и вовсе сминая их в кулаке. Даже наедине не даёт остаться. Напоминает о себе тут, где можно было падать и не бояться, что тебя в крысу огреют кулаком по позвоночнику. Она опять пробралась. Почему? А коньки несут. Не слушаются, не поворачивают в сторону, какими бы упорными не были попытки. Хочется кричать… а не кричится. Ком воздуха и слёз застрял где-то вверху живота, позволяя всего лишь раздувать лёгкие и задыхаться от холодных порывов ветра, проникающих куда-то в живот. Облик в мозгу только радуется и кружит голову: в ушах будто бы раздаётся хрипатое воспевание «Золотых куполов» в унисон со звяканьем стекла, а перед глазами что-то такое розовое, знакомое… Свинка-копилка. Молоток в костлявой руке. Комната в ночном мраке. Чёрная фигура. Пощёчина. Зловещая фраза. «От тебя не убудет» Бутылка выскользнула из руки, со звонким эхом ударившись об пол и, пару раз стукнувшись об паркет, разлетелась на осколки. Как копилка. Последний рывок вбок. Крик так и не вырвался наружу, намертво замёрзнув внутри, поперёк горла. Нога откосила в сторону. Лезвие резко завило волнистую змейку на льду. Скорость, так и не сбавившись, бесцеремонно разрушила внутри тот самый механизм, держащий управление над двумя верными коньками. Миг — жёсткое приземление, кувырок через голову. Пустая темнота.***
Глаза открылись не сразу. А когда открылись, вдруг стало понятно, что даже ни одной слезинки не чувствуется на ресницах. Ни единой. Что, неужто совсем не больно?.. А ведь и вправду. Не больно. Только внутри что-то чуть-чуть ноет, в районе ключицы… Наверное. Голова ещё немного гудит. От падения, бесспорно. Но это мелочь. Главное — получилось увернуться. Получилось, чёрт возьми!.. Ну, вот только по горлу что-то стекает бесконечным потоком. Носом ударилась, поди. И что? Не такое бывало... Ай. Тысячи, тысячи ледышек вонзаются в тело горячей, прожигающей болью. Только так можно было описать это мерзкое чувство. Нет, не может быть этого… Почему?.. Было же совсем не больно!.. С трудом выходит повернуть шею. А зачем это надо было делать?.. Стало только ещё больнее. Плечо совсем не поддавалось движениям. Ныло. Разрывалось от боли. Хочется вернуться в пять минут назад. Хочется сделать всё так, как было раньше. Так. А как было?.. Накал ужаса, рисующегося на лице, рос с катастрофической скоростью. Паника. Не может уже быть как раньше. Потому что в памяти осталась чёрная дыра, затянувшая в себя всё то, что произошло. Плечо ломает. А мерзкая боль ползёт куда-то под лопатку и отдаёт в шею, не разрешает поднять руку… Придёт уборщик снега, увидит тут Оливию, испугается, наверное… И что тогда делать?.. Кричать по-прежнему не выходит. Больно. А хочется. Жуть как хочется крикнуть во всё горло, так, чтоб перетрескался весь лёд, но внутри стало так пусто, что аж просторно. Чтоб кто-то помог… А некому. Совсем никого нет. Как вообще можно было умудриться так навернуться?.. Взгляд нехотя, как тяжёлый снежный ком, перекатился к пустому выходу в предбанник катка, где горела одна-единственная лампочка, висевшая на обмотанном скотчем проводке. Мама не придёт, это надо запомнить. Жалобный скулёж, с силой пробился сквозь до скрежета стиснутые зубы. Руки сами впились в лоснящиеся чёрным блеском патлы, сжали… Сжали так, чтобы было больно. Чтобы утихомирить пищащий звон в ушах.***
Рысцой, пробравшись под заборчиком, Оливия гнала по тёмной чаще отсюда настолько быстро, насколько могла. В неизвестном направлении. Но гналась… чтобы гнаться. В коньках, забыв про сумку с ботинками, лежавшую в глубоком сугробе. Организм перекатывал внутри тошноту, заставляя останавливаться на пару секунд и опираться на дерево, терпя какие-то цветные краски и круги перед глазами. Капельки красного цвета постепенно усыпали снег: приходилось зажимать нос рукавом. Плечо сковывало, рука бессильно висела. Совсем никак не поднималась… А в голове метёт буря. Буря из мыслей, которые очень хотелось разобрать, но все они неслись слишком быстро, не останавливаясь ни на секундочку. Не давая себя опознать. Зачем бежит?.. Куда бежит?.. Рушило всё изнутри лишь одно: что случилось?.. Почему всё обернулось так?.. Какого чёрта это вообще был каток?! Последнее, что осталось в памяти — тёмный угол, поджатые коленки… и вознесённый кулак. С осколком. Зелёненьким. Оливия оступилась. В темноте дорога под ногами видна хуже. А овраги — вещь коварная. Зато надрывной визг наконец вырвался из груди. Снежный склон пробил курточку зимним морозом, заставляя ёжиться, скручиваться калачиком, чтобы хоть как-то отогреться. Особенно мёрзли руки. Да ещё и это плечо… Голову будто сдавливали какие-то тиски: все думы, которые остались там, пытались вылезти наружу, пробивали череп самым настоящим молотком. Прямо по вискам. Прямо в затылке. Повсюду. Всю голову охватывали волны ударов этим жутким молотом внутри и отдавались колокольным набатом в голове. Почему это был каток?! Почему это был каток, мать вашу?!.. Оливия помнила тот чёрный угол кладовки. В идеале помнила комья пыли, поднимающиеся от каждого взмаха руки. От каждого Её взмаха руки. А потом, когда такая утеха заканчивалась, пыль снова оседала. Хотелось в ней закопаться. Закопаться полностью. Слиться с этим углом комнаты. Это всё, что было в мыслях. Катка там не было. Где мама?.. Сейчас комьев пыли не было. Закапываться некуда: сырой, уже почти весенний снег пробирает до дрожи. Вокруг — темнота. Хоть глаз выколи. Отвратительно. Самое главное — даже не знаешь, что есть в этой темноте. Где-то вдалеке гудит машинная трасса, от каждого вдоха шуршит болоньевая куртка. Всё. А мрак нагнетает. Именно сейчас в этом мраке хотелось увидеть Её. Она не придёт, надо запомнить!.. Рука коснулась в темноте чего-то твёрдого. Выскальзывающего из варежки. Покрытого тонким слоем земли. Влажного от снега. Это была бутылка. Трудно было понять, зелёная она или нет. Невозможно, скорее: чересчур темно. Но ладонь точно нащупала горлышко, стеклянный корпус… Бутылка, чистой воды бутылка. А это, как правило, значило, что рядом Она. А увидеть Её жуть как хотелось. Сию минуту. Увидеть её оскал и… промолчать. Снова промолчать. Да даже словить парочку зуботычин не казалось в данный момент чем-то невыносимо мерзким. Просто увидеть Её. Если бутылка есть, то должна быть и она. Из глаз хлынули слёзы, растерянный взгляд забегал из стороны в сторону, блуждая в темноте. Где, где Она, чёрт возьми?!.. Лезвие конька воткнулось в снег. Как последняя решительная точка сегодняшнего дня. Послышался тихий снежный хруст, вмиг снова погрязший в мёртвой лесной тишине. Всхлипывание. И всё. Сознание как-то туманилось: плечо всё так же кололо и чуть заметно дрожало, голова трещала и выдавала странные картинки и видения, как иногда происходит перед сном. Холодно было. Почему-то такого холода не приходилось испытывать никогда. Пальцы совсем онемели. Темнота каким-то образом медленно проползла внутрь. Спать захотелось. Оливия не поняла, что вдруг случилось: и лес медленно стал забываться, и овраг… и бутылка, теперь совсем слабо сжатая в кулаке. «От тебя не убудет» А ведь правда. Не убудет. Что уж там! Она точно придёт. Конечно, придёт!.. Надо просто немного подождать…